Спроси зарю

7

Когда, после выхода на работу, Саньке поручили написать очерк о ладожских рыбаках, он обрадовался. Срок был, правда, жесткий — готовился не то пленум обкома, не то большое совещание по рыболовству, и очерк должен был появиться в газете в день его открытия.

Саньке давно хотелось побывать у рыбаков, подышать свежим ветерком, покачаться на морской волне. Он любил море. Любил даже немножко больше, чем любит его каждый человек, выросший в портовом городе. А чем Ладога не море? После болезни ехать в первую командировку было и боязно и приятно.

…Широкие тихие улочки Новой Ладоги понравились Саньке. Прежде чем идти на причал, он побродил по поселку, разглядывая искусные деревянные кружева наличников на чистеньких домах, зашел в пустынный книжный магазин. Молоденькая продавщица подняла на него сонные глаза и тут же уткнулась в книгу. Отвечала продавщица на вопросы неохотно, и, почувствовав себя в магазине лишним, Санька ушел.

На пропахших рыбой и смолой причалах было весело. Свежий ветер трепал полинявшие флаги. Стучали негромко моторы рыбацких суденышек, переругивались два веселых человека — один стоял на нешироких мостках, уходящих в озеро, другой на палубе подходившего тральщика.

Побродив по причалам среди гор из ящиков и бочек, Санька нашел правление колхоза, но там никого, кроме уборщицы, не было.

— Заседают, — строго сказала уборщица. — Когда будут — не сказывали. У них актив в районе.

— Все как есть заседают? — удивился Санька. — И никого не осталось?

— Не все… — бабка с сомнением посмотрела на него. — У бухгалтера женка больна, он пошел корову подоить. А тетя Шура поехала в Волхов, за продуктами…

Санька снова побрел на причал, решив сесть на первый попавшийся корабль. «Так даже интересней. А то директор направил бы на образцово-показательный».

Похоже было, что ни один из стоявших у причала сейнеров не собирался выходить в озеро. Два сейнера разгружались. Третий, самый большой и нарядный, был безлюден. На нем не было видно даже вахтенного. Санька спросил грузчиков — пойдет ли кто в озеро? Один из них с сомнением покачал головой.

— Шолбник 1 крепкий, вряд ли.

Санька сел на ящик и стал смотреть на маленькие белые барашки на озере, на закопченный буксир, дрейфовавший метрах в трехстах от причала.

— Эй, парень! — рядом с Санькой остановился высокий молодой рыбак в зюйдвестке и красивом свитере. — Ты здесь минут десять посидишь?

— Посижу. А что? — удивился Санька.

— Шестьдесят седьмой сетеподъемник подойдет, скажи — Панков за водкой. Сейчас будет. — И, не дожидаясь Санькиного ответа, широко зашагал прочь.

Минут через пять откуда-то вынырнул утлый кораблик, на рубке которого была выведена цифра 67. У кораблика был залихватский вид. Санька решил, что это из-за вылинявшего рваного флага на корме. Кораблик лихо прилепился к причалу, прямо рядом с, Санькой.

Высокий, под стать Панкову, парень вылез из рубки, посмотрел на Саньку и крикнул кому-то:

— А кэпа-то нет.

Кто-то, видимо, удивился и не поверил. Парень побожился.

— Ей-бо!

Санька спросил:

— Кэп — это Панков? Так он за водкой пошел. Через десять минут будет. А вы куда идете, в озеро?

Но рыбак так удивился сказанному Санькой о Панкове, что даже не ответил. Он нырнул в трюм и несколько минут пропадал там, а когда появился, спросил у Саньки:

— Так и сказал «за водкой»?

— Так и сказал.

Парень задумался, а потом спросил:

— А тебе куда?

Санька объяснил, что он журналист. Хотел бы пойти с ними в озеро.

— Ну так чего же ты сидишь, словно сирота. Располагайся.

Голос рыбака звучал приветливо. И оттого, что вот так просто, без всякой суеты, попал на этот корабль, прямо шагнув с причала, Санька почувствовал облегчение. Он до отвращения не любил сладеньких приемов, которые нередко оказывают журналистам. Он раздражался в таких случаях, терял всякую охоту расспрашивать, о чем-то писать.

Едва Санька перебрался на палубу, как появился Панков. Капитан нес на плече большой ящик, в котором позванивали бутылки, когда он легко перешагивал через бухты тросов, ржавые корабельные винты, лежавшие на пути.

Рыбак, с которым Санька разговаривал, только присвистнул, глядя на приближающегося капитана, и топнул ногой по палубе. Из люка появилась взъерошенная голова. Лицо все перепачкано в солярке. Видно, это был механик. Ни слова не говоря, Панков прыгнул на палубу, снял с плеча ящик и передал в руки чумазому. Тот, словно спрашивая, а что с ним делать, тряхнул ящик так, что зазвенели бутылки.

— Поставь в кубрик, — бросил капитан. — Да поплотнее. Волна.

А потом обернулся к стоявшему рядом с Санькой рыбаку.

— Ну что, Вить? Пошли!

Витя что-то сказал, нагнувшись к люку. Что — Санька не расслышал. Из кубрика появился еще один рыбак. Молча спрыгнул на пирс, снял с кнехтов чалку и снова скрылся в кубрике.

Капитан вошел в рубку и стал у штурвала. Затарахтел мотор, и сетеподъемник тихо двинулся навстречу белым барашкам.

Потому, как спокойно, не суетясь, отчалили от пирса, Санька понял, что народ здесь бывалый. Одного только не мог понять — уж больно молод капитан. На вид — года двадцать два, не больше.

Причал уходил все дальше и дальше, таяли в дымке приземистые домики Новой Ладоги.

Капитан пригласил Саньку в рубку. Спросил:

— Далеко ли с нами?

Санька объяснил.

— Ну что ж, давайте знакомиться.

Он снял со штурвала загорелую руку и протянул Саньке:

— Панков Виктор. — И, кивнув на протиснувшегося в рубку другого Виктора, спросил: — С ним познакомились?

— Не успели, — сказал тот и тоже протянул Саньке руку: — Виктор Морозов, старпом.

Панков улыбнулся.

— С остальными тоже познакомитесь… Нас всего-то четверо. Механик Коля и Володя, матрос.

…Сетеподъемник переваливался с боку на бок на крутой ладожской волне, утопая в пенистых гребнях. Но Саньке было спокойно и уютно с этими ребятами, хотя капитан, словно желая попугать, стал неторопливо рассказывать о коварных повадках и неспокойном нраве Ладоги.

— Как подует сиверик, лучше в озеро не ходить. Перевернуть может враз. И, окромя тощего подлещика, ничего не возьмешь. Нынче шолоник, так тоже не побалуешь. Шолоник — на море разбойник. Захлестнуть может. Но в Олонке можно кадета вдоволь поднять…

— Может, и двинем в Олонку? — сказал Морозов. — Чего под Заозерьем тилипаться!

— Не бери дальней хваленки, а бери ближнюю хаенку. Мы нынче и под своим Заозерьем кадета возьмем.

«Кадетом», как оказалось, зовут здесь толстого сига.

Морозов вдруг хлопнул себя по лбу и обхватил капитана.

— Дурак! Ну как сразу не допер! Витька! Сын?

— Сын, сын… — улыбался во весь рот капитан. — Конечно, сын. Звонили в контору. Сказали: все нормально.

Морозов все мял его и возбужденно кричал:

— А я-то думаю, что с кэпом? Прет на себе ящик водки. Вот потеха. То маленькую не заставишь выпить, а тут ящик. — Он отодвинул Панкова плечом в сторону и крикнул в мегафон: — Колька, у кэпа сын, слышишь, чудак!

По тому, как, дернувшись, шестьдесят седьмой прибавил скорость, было видно, что Колька все понял…

Потом в кубрике, сидя за наваристой ухой из сига, Санька познакомился с Колей и Володей. Они были совсем молоды: Николаю — восемнадцать, Володе — девятнадцать. Капитану оказалось всего двадцать один.

На заводах Санька встречался с ровесниками Панкова. Среди них было много отличных ребят — слесарей, лаборантов, даже мастеров, но всегда кого-то из них воспитывали, опекали, проявляли заботу. Кто-то не выполнял норму, прогуливал, у других с нормой было все в порядке, но они не ходили в школу, кто-то ходил в школу, но иногда прогуливал. Одним словом, почти все нуждались в том, чтобы их опекали, наставляли, учили или по крайней мере руководили ими.

А здесь стоит такой парень у штурвала, поглядывает себе на компас, на разбаловавшиеся волны и, улыбаясь мягкой, затаённой улыбкой, слушает веселую болтовню своего старпома. И хорошо знает, что ему надо делать.

…К ночи они стали на рейде, километрах в трех от маяка — полосатой красно-белой башни, устремленной в рваное небо на фоне бескрайнего черного леса. Ветер понемногу стихал, и озеро ночью совсем успокоилось.

Санька долго ворочался на жесткой койке. Рядом, за бортом, плескала легкая волна, журчала, сбегая по обшивке.

Санька все думал о капитане, о маленьком экипаже суденышка со странным названием «сетеподъемник». Вот у капитана родился сын, вырастет — тоже станет рыбаком и капитаном, как были рыбаками и отец и дед Панкова, будет твердо знать, что ему делать, как жить… И Виктор Морозов тоже знает, чего хочет. Второй год на озере, а уже старпом. Хоть суденышко и маленькое, а на нем, пожалуй, потрудней, чем на большом.

…Утром все заволокло белым зябким туманом.

— Давно такой меркоты не было, — сказал Панков. — Придется погужеваться здесь с полдня.

Где-то далеко подвывал буй-ревун. Ему откликались сирены ставших на якоря кораблей.

Весь экипаж собрался в кубрике.

— Вот вы, Саша, хотите про нас писать, — сказал вдруг капитан. — А про нас уже писали. Где, Вить, писали? — не оборачиваясь, спросил он старпома.

— Будто ты не помнишь!.. В районке. В прошлом году.

— Вот-вот! Стало быть, уже писали… — он помолчал и сказал задумчиво: — Смотрите сами, Саша, как лучше. Вам ведь тоже зря проехаться неохота.

К полудню немного разъяснило, и Санька увидел совсем рядом высокий полосатый маяк и деревушку, стиснутую на узкой полоске между лесом и озером.

— Наше Заозерье, — сказал Панков. — Пожалуй, на часок смотаюсь до дому. Водку отвезу. Ты как, Витя? — спросил он Морозова.

Тот кивнул.

Санька тоже поехал на берег. Легкие клочки тумана растекались над озером. Из деревни неслись звуки музыки, лай собак. Морозов греб. Панков задумчиво смотрел на деревню, словно хотел отыскать кого-то там, на берегу. Потом он тронул Саньку за плечо и показал на большой дом.

— Мой. Три года как сладили. Просторно, да только дров не наготовишься. Как в прорву…

Когда они уже причаливали, на мостках появилась пожилая женщина. Она торопилась им навстречу, рискуя поскользнуться на мокрых досках.

Санька стал было гадать, какого из двух Викторов это мать, но увидел, как Морозов вдруг ускорил шаг навстречу женщине и обнял ее.

— Витенька, сыночек…

На глазах у женщины были слезы. Виктор оглянулся на ребят растерянно, кивнул и, обняв мать рукой, пошел впереди.

Панков придержал Саньку за рукав и, когда Морозов с матерью отошли подальше, сказал:

— Мать Витина все убивается, в озеро не хочет его пускать. Два года назад на шестьдесят седьмом старпомом был его брат — Толик. Да весной волна с палубы смыла. Я из рубки выскочил, круг кинул, а его льдина-целуха по голове…

Панков помолчал.

— Двое суток искали… Не отдало озеро. Вот Витя вместо Толика и заступил. Он в семье младший. А мать, Наталья Гавриловна, сказала: «Не пущу!» Одежду прятала. — Виктор тяжело вздохнул. — До сих пор все упрашивает не ходить в озеро.

Он замолчал и за всю дорогу до дому больше не проронил ни слова.

Дом у Панкова был новый, добротный, искусно отделанный деревянными кружевами наличников. Когда они поднимались на крыльцо, из дверей вынырнул шустрый маленький мужчина в кожаной кепке и кожаной тужурке.