Что такое буржуазия?

И по немногу, по немногу стала расти и все более обозначаться в России рознь между двумя классами населения, прежде кровно связанными. — В одну кучу «буржуазии» стали валить все, что есть в стране и подлинно эгоистически-хищнического, мародерского, и тот элемент промышленности, который вносит в дело развития промышленных сил страны талант, культурность, инициативу, умение, способности личности, и наконец представителей умственного труда, которые по образу жизни, манере одеваться и держать себя не отличаются от культурных представителей промышленности.

И благодаря этому в толпу «буржуев» мало по малу попали и Милюков, и Некрасов, и вслед затем Керенский, а потом уже и Церетели и Скобелев.

Для человека мало мальски сознательного и умеющего разбираться в сущности обозначений и понятий ясно, что «буржуа» — кличка, всецело относящаяся лишь к речь из представителей или торговли, или капитала или даже просто из мало-имущих обывателей, которые все содержание жизни и весь интерес в ней и все цели ее и все направление жизни определяют исключительно материальными интересами, жалованиями, скоплением и пр.

Буржуа тот, кто живет только мечтой денег и внешних ценностей. Буржуа тот, кто вне денег и вне материальных благ ничего не знает в жизни. Буржуа тот, кто сделал себе из благ материальных идола, бога, сотворил себе религию и молится этому богу наживы и сытой удовлетворенности.

В этом смысле, конечно, нельзя назвать буржуем того, кто все содержание жизни отдал науке, политике, благу народа, литературе или искусству, словом, — ограничил самого себя в целях внешних и подчинил себя и свою жизнь целям не личным, а общим. И предавшийся науке Милюков, и деятель социализма и еще, более революции Керенский, и всю жизнь отдавший социологической мысли Плеханов, — все; они прежде всего характеризуются не внешними признаками, и даже не коренными чертами их миросозерцания, а основным содержанием их жизни, бескорыстным трудом и бескорыстными интересами, направленными к общему благу и общей истине.

Конечно, есть различные оттенки их государственных взглядов, и в этом смысле заботы Милюкова о Великой России можно назвать империалистическими и можно бороться с этими взглядами во имя первенства иных принципов не империалистической и не захватной политики. Но по существу, Милюков, как и каждый деятель истинной культуры, работающий не исключительно в «свой карман и в свою брюхо» не может быть назван буржуем.

И валить всю русскую интеллигенцию, отличающуюся от народной массы образом жизни, платьем и культурными кавыками внешней жизни в одну банду с врагами, — значит прежде всего не понимать, что внешний порядок жизни ничего не определяет в человеке, в то время, как этот самый культурный навык, жизни, минимум удобств и комфорта бытовой обстановки, — есть совершенно необходимая вещь для каждого человека, и интеллигента и рабочего. И вся борьба за нормировку труда рабочего ведется с тем, чтобы превратить и его в такого же «буржуа», т.-е. дать ему все, чем прекрасна культура и чем должен обладать каждый сознательный гражданин в свободной стране.

IV.

Но при этом важно, чтобы этот самый гражданин-рабочий, получив эти условия нормальной живой жизни, не решил, что все повышающиеся материальные требования с его сторонние есть наиглавнейшее содержание его жизни. Чтобы материальная сторона была и у него, как и у подлинной интеллигенции, — только обстановкой, а не самодовлеющей ценностью, т.-е. чем то таким, чего добиваются ради этой самой обстановки, ради самих денег, вещей и пр.

Именно это последнее обстоятельство и делает человека истинным буржуем и в душе и по всему видимому порядку жизни.

Между тем в массах народных сейчас идет деление интеллигенции по шаблону: выходец из среды, живущей в обстановке имеющей, видимость культурную, — значит — буржуй.

Прекрасной иллюстрацией к этому положению может служить разговор, лично подслушанный автором этих строк между солдатом и рабочим. Второй внушал первому, что студент — «это не наш, это враг, потому что и он — буржуй.»

Когда же в разговор их вмешался проходивший мимо литератор и страстно стал объяснять, что нельзя так валить в одну кучу каких то мифических врагов народа — буржуев и студентов, и писателей, и всех, выходящих из разнообразнейших кругов русского населения, потому что и дворянство и купечество и все остальные сословия дали блестящих борцов за свободу и величайших представителей духовной культуры России, — то внимательно слушавший рабочий заметил:

— Это может и так... Но ведь наша то рабочая печать ведь не может вводить нас в обман... Я может целую ночь все об этом думаю.

Эта фраза рабочего — «я может целую ночь об этом думаю», — такая искренняя и красноречивая, показывает, что и для хаотического сознания рабочего, которого слепо ведут демагоги мелкой социалистической прессы, не все благополучно в этом отношении. Но он боится и не хочет думать, что его бог, его вожак, его учитель — рабочая печать может ошибиться, может стать на неправильный путь и ввести его в обман.

Но в то же время, когда глаза этого же рабочего пробегают строки в «Социал-демократе» или «Правде» или «Новой Жизни» о том, что даже Церетели и Керенский с Черновым передались на сторону буржуазии и что необходимо всемерно быть на стороже и в боевой готовности на случай посягательств буржуев; когда он, рабочий, каждый день воспринимает очередную дозу возбуждаемого недоверия и озлобленности ко всему, кроме мелкой кучки пролетарской демагогии, то как же рабочему не поверить тому, кто «всей душой» защищает интересы его, рабочего.

Об услугах медвежьих, о лести и о безответственной демагогии, готовой вести народ хоть в пропасть,—народ не знает. Он слепо верит и готовит слепо идти. И не видит что в нем же, народе, разжигают худшие инстинкты буржуазности, инстинкты воинственного насильнического материального захвата и жадности. На этих страшных и больных струнах играют демагоги.

И, конечно, не так далек уже тот час, когда морально выросший народ поймет ту бездну, в которую влекла его дешевая демагогия и те струны хищничества, собственности и жажды материальных захватов, на которых она играла.

И с каким ужасом отшатнется тогда народ от этих фанатиков, безумцев, среди которых оказались и продажные изобличенные души, работавшие вместе с фанатиками во славу департамента полиции старого режима. Этому кошмару дешевой демагогии близок скорый конец.