Дерево всех людей

«Почему это для нас так важно? Может быть, беда наша в том, что мы понимаем братство так полно, что не допускаем никакого инакочувствия. Может быть, именно поэтому. Христос, этот безжалостный демократ, от нас отказался?» – думаю я сегодня. Тогда же я спросил Люстру с высокомерием:

– Может быть, ты и о боженьке что-нибудь свистнешь?

– Веник ты, вот кто, – сказал Люстра.

– Сам веник, – ответил я, наслаждаясь грузом своих кулаков, не умея на Люстру сердиться и не умея принимать его без поправок. И добавил: – Лопух – врожденный…

Сейчас, читая иногда заявления о чуть ли не генетической любви русских людей к центральной власти, их инстинкте государственности, мне так хочется, чтобы во всех школах в начальных классах было повешено на стену замечание Прокопия Кесарийского о славянах. Прокопий писал про антов: «…Не управляются одним человеком, но издревле живут в народоправстве. И поэтому и счастье и несчастье в жизни считают общим».

Наверное, потому и объехали нас «пророки» и путь во тьму народ принял как путь к свету. Уж очень славянским был тезис равного счастья для всех. Только у православных счастье это обуславливалось – во Христе. У славян-язычников – в Ра – в Радости. Новая же теория, как оказалось, предлагала народам Царство Божие без Бога.

В этом месте можно было бы рассказать о некоторых взглядах Люстры на язычество славян, что имеет непосредственное отношение к мифу, а мы к нему приближаемся все же, но хочется предоставить среднешкольнику возможность поразмышлять о прозвище Кия – Перевозчик. Наверное, все-таки это не занятие для князя. Для князя, мягко говоря, перевозить на челне крестьянок через Днепр – дело мало достойное, да и для всего русского народа было бы неловко, если бы было так – не нашли для князя занятия поярче. Но, может быть, «перевоз» – аллегория. И князь Кий прославился тем, что отправлял врагов на тот берег Стикса сам, без помощи старика Харона – ударом своего каменного кулака?

У Люстры на этот счет был свой взгляд, он не употреблял слов «концепция» или, что еще смешнее, – «теория». Он говорил – взгляд.

– Теперь по поводу Кий – перевозчик. Положи на ум: поляне молотом как оружием не пользовались. Они вообще старались не воевать. А если случались у них стычки со степняками, то и оружие они имели адекватное. Князя Святослава Игоревича, великого воина, изображают с саблей, а не с прямым мечом. Дальше, представь себе волок на «Пути из варяг в греки». Кстати, ты понял – почему из варяг в греки?

– Понял.

– Нет, ты не понял. Это же был их путь – путь спасения, путь поиска новой родины, новых морей. И, конечно, в теплое Средиземное море их тянуло как магнитом. Там, на теплом море, была их прародина. Они там помнили все. Они о нем своим детям рассказывали. Это был не только торговый путь – это был путь предков. Для торговли они могли ходить по морю вокруг Европы. И ближе, и легче.

– Почему легче?

– В море ты плывешь себе и плывешь. А на волоке? Часть грузов, а то и весь груз, перегружали на волокуши. Ладьи ставили на катки и тянули до следующей реки. На другом волоке то же самое. А разбойники так и лезут, так и прут. Зевать некогда. Идут под звон мечей, как сказал бы поэт. Подходит караван к Днепровским порогам. Как ты себе это представляешь? Один грамотный сказал: «Да, конечно, на порогах должна была быть лоцманская служба». Представляешь – лоцманская! А может – боцманская? Невозможно пройти пороги на больших груженых ладьях. Да и не надо. И как на любом волоке, ладьи разгружались и под защитой вооруженного отряда медленно, на волах двигались по берегу. Кстати, и «вол» происходил от «волока». Содержать перевоз способен был только князь или крупный воевода. Я вот о чем подумал: когда был попутный ветер, на ладьях ставили паруса, чтобы волам и бурлакам было легче тянуть. Понимаешь, куда я клоню?

– Князь Олег, – сказал я, представив легендарного князя, поставившего ладьи на колеса и под парусами, развернутым строем, в столбах пыли катящего с дружиной своей к «вратам Цареграда».

– Значит, во времена Олега на перевозах пользовались уже не валками, а колесами… А малые лодки-челны несли на плечах. А вот другой перевоз – соляной. Соль везли из Таврии. Соль тоже сопровождали вооруженные отряды. На реках соль перегружали в лодки. В лодках же перевозили и волов. Каждая переправа представляла опасное военное предприятие. Соль – золото… Третий перевоз – рабы.

– Ты хочешь сказать, что полянский князь…

– Я же тебе объяснил, физкультурник, – у полян князей-воевод не было. Иначе зачем мы так судорожно пытаемся ославянить Аскольда и Дира? Были они варягами – варягами и останутся. Такие, заросшие бородами. Рогатые. Хари. И Кий был харя. А сестра его Лыбедь – опоэтизированная народом ладья.

– Тебе же они, как я понял, так нравятся, а ты их «харями», – сказал я.

– И ты харя, – ответил он.

Отсутствие мифа в русской истории, подобного «Троянскому коню», я, например, ощутил в детстве и воспринимал его так же стеснительно, как и свой небольшой рост в компании долговязых баскетбольных приятелей.

Хотя мест для возникновения мифа в нашей истории предостаточно.

Мы учили в школе, да и сейчас в книжках о фольклоре читаем, что Святогор-богатырь – персонификация сил природы, мол, не было на Руси ни гор, откуда бы Святогору взяться, ни таких космических катаклизмов, чтобы возникла надобность в столь могучем богатыре. Вот Илья-Муромец – русский, и отражает он заботы тогдашних русских людей.

Конечно, Илья-Муромец никаких сомнений в моей душе не порождает – красивый богатырь, и выражает он прежде всего странное наше русское свойство тридцать лет на печи сидеть – так что в этом смысле он более чем современен, с той только разницей, что нынче сидели мы на печи – поджаривались – все семьдесят лет, и даже не верится, что вроде бы разминаем ноги. Но Святогор представляется мне фигурой более сложной, пришедшей к нам не просто из некой фольклорной плазмы, но из той истории, когда богатыри держали на своих плечах небесный свод. Горой называлась всемирная вертикаль и все другое вокруг нее, потому что «Го Ра» – это Высокий Огонь – Путь Огня Небесного. Святогор – эхо тех древних представлений о мире, сохраненное славянами и торжественно похороненное Ильей-Муромцем в окованный железами гроб. Но мифы не успели возникнуть и стать основой русской культуры не только потому, что все чудесное, связанное с небесной горой, так быстро перешло в достояние новому Богу Христу, но и в силу особой стати славянского язычества, тяготеющей к правде, к той правде-матке, из-за которой мы и сейчас чаще, чем этого требует здравый смысл, не спим ночами и черним себя, и черним… А вскочив поутру, задираем нос и желаем идти своим особым путем.

Наверное, здесь следует остановиться и разобраться в первоосновах язычества – что же это такое?

Академик Рыбаков остерегает нас от высокомерного отношения к мировоззрениям древних, к многообразным мистическим обрядам и культам и призывает к познанию волшебного мира, без которого душа человеческая становится похожей на вполне познаваемую алюминиевую расческу.

«При всем несовершенстве и расплывчатости слова „язычество“, лишенного научного терминологического значения, но крайне широкого и полисемантического, я считаю (Рыбаков) вполне законным обозначение им того необъятного круга спорных вопросов, которые входят в понятие первобытной религии: магия, анимизм, пандемонизм, прамонтеизм, дуализм и т. п. Многообразному, разнородному комплексу вполне соответствует многообразный в своем наполнении термин – „язычество“. Нужно только отрешиться от его узкого церковного понимания и помнить о его полной условности».

Люстра же, мой друг-очкарик, говорил о язычестве так:

– Я – Аз. Я истина. Что хочу, то ворочу. И всякого бога. И всякую тварь. Пожелаю – все уже навороченное похерю и другое наворочу. Я – Аз. По-гречески: Эго – Ист… А славянское язычество как раз и отличалось от прочих тем, что формула у славян была другой: Ра – Аз. Истинно то, что дает жизнь. Вот оно как. Ра – Аз. Солнце есть истина.

И никогда за всю свою многовековую историю славяне не ставили «Я» впереди Бога. Лишь однажды проделали они эту операцию, но не с «Я», а с «Мы», и тут же от этого «Мы» были отлучены. «Мы – сказали им – это мы. А вы – это вы, и вам надо быть скромнее». Но, слава Богу, не все стеклянные часы разбиты, колесики их крутятся с тихим звоном, и в душе разрастается надежда, похожая на дерево, расцветшее множеством радуг. Может, одна из них уплотнится в некий целебный плод, каковой и принято называть мифом.

Собственно, что такое «миф»? На этот вопрос, верно, нет ответа. Ж.-П. Вернан, знаменитый французский исследователь античности, пишет: «Все, что верно для разума, далеко не всегда верно для мифа. Последние труды антропологов предостерегают нас от попытки возвести миф в своего рода духовную реальность, которая присуща природе человека и действие которой обнаруживается везде и всегда».

Наверное, не «везде», но «всегда», когда народ настигает некое громадное поражение и народу нужно собрать волю в общую песнь, чтобы не потерять самобытность.

В начале шестого века до нашей эры, понуждаемый заботами арифметики и геометрии, слово «алгебра» тогда еще не родилось, в греческой колонии Милет возник совершенно новый по тем временам подход к знанию, который и принято считать началом европейского мышления. Ионийские «физики», объявив науку внешней по отношению к религии, установили порядок, в коем сущее покоится не на мощи Бога, а на законе, общем для всех элементов космоса. Этот порядок отвергает возвышенность одних понятий над другими, приводя мир к симметричным, обратимым соотношениям.

Поскольку инструментом мышления является язык, то именно на нем и сфокусировался новый разум, разделив СЛОВО на две категории – «логос» и «мифос»: что истинно и доказуемо – «логос», что восхитительно и чудесно – «мифос». Правда, критика не распространялась на священные тексты – абсолютный отказ от мифа делает и науку и идеологию безнравственными и в конце концов лишает их цели.

Кто-то сказал: «Мне жаль тот народ, который нуждается в героях». Фраза хлесткая. Но ведь еще более достоин жалости тот народ, у которого героев нет. Я склонен думать, что некоторые войны, обезображивающие сейчас лик планеты, затеяны исключительно для того, чтобы пополнить оскудевшие за века запасы национального героизма. Это прекрасно, когда вместо памятника герою ставят памятник собаке или даже свинье. Это прекрасно: собаки и свиньи достойны любви, но еще более достойны лошади – они везут.

Некоторые люди у нас в стране предполагают сейчас сократить или свернуть вообще программы по исследованиям космоса, среди них есть и художники слова. Особенно горячи артисты. Чем же тогда народу гордиться? Народ без гордости – это толпа. А у нас за семьдесят три года, похоже, есть лишь один повод для гордости – наши бывшие достижения в космосе. Даже наша победа в Великой Отечественной войне уже не предмет гордости. Война породила истину, но ее, как большую деньгу, разменяли на мелочь: на песни, парады и фейерверки, на всякого рода медали, значки и жетоны из легкого сплава. Обилие их породило сплетни, желание суда.