Ради этого я выжил. История итальянского свидетеля Холокоста

* * *

Как и все наши знакомые, мы вылетели из Элизабетвиля в Брюссель. Приехав в Бельгию, все разбрелись по разным дорогам: кто вернулся на родину, кто туда, где мог рассчитывать на поддержку друзей или родных. Некоторые уехали в Грецию, некоторые – в Америку, затаив в груди гнев на то, что все потеряли, и страх, что придется все начинать с нуля.

В очередной раз меня выгнали из собственного дома, и всем, что я имел, завладел какой-то чужак. И в очередной раз тем местом, откуда я начал с нуля, стала Остия: мой дом, самая уютная и безопасная территория.

Я приехал в город после долгого отсутствия и первым долгом отправился к семье, по соседству с которой когда-то снимал комнатушку на проспекте Реджина Мария Пия. Хозяйка и ее муж жили все еще там, а их сыновья, которых я знал еще мальчишками, теперь выросли. Я все время поддерживал с ними связь, а будучи в Камине, получил от них известие, что они переживают скверные времена. Хозяйка дома, где они арендовали квартиру, хотела выселить их, чтобы отдать весь дом в распоряжение какой-то графине. Они ожидали, что им дадут жилье от железной дороги, но пока им просто некуда было идти. Тогда я предложил им свой дом в Остии, ничего не попросив взамен. Они жили в нем несколько лет, а потом в свой дом вернулись и мы с Зельмой, и для нас он тоже стал якорем спасения.

От богатства, накопленного в Конго, не осталось и следа. Я все время думал об этом, следил за событиями в Заире по радио, по газетам и телевизору, но теперь у меня не было контактов с людьми на месте. К тому же все, с кем я был знаком, бежали, хотя некоторые и пытались вернуть себе отнятое имущество. Однако все усилия оказывались бесполезны, и сама мысль о том, чтобы вернуться в Камину и вернуть все, что мне принадлежит, была самоубийственной. Там давно все было разграблено, и возвращение туда означало верную смерть.

Единственной возможностью было снова войти в деловую обойму, позабыть о неудачном периоде и начать обустраиваться. Первым долгом надо было сократить расходы и найти хоть какой-то источник заработка. И мы решили на летние месяцы сдавать наш дом в Остии, а самим на это время перебираться на Родос.

Таким образом мы начали понемногу выбираться из беды.

Но было ясно, что, хотя жизнь на Родосе была дешевле, чем в Италии, этого дохода с единственной ренты не хватит. А потому то я, то Зельма постоянно находили какие-то небольшие подработки. Я занялся рыбацким промыслом, а Зельма – портновским: вышивала, штопала, подгоняла одежду по фигуре, а случалось – и шила простыни и скатерти для первых на острове гостиниц.

Мы уезжали на Родос в мае, как раз ко времени покрасить лодку и приготовить ее к выходам в море.

Не так-то легко было вдруг заделаться рыбаком в сорок лет. Пришлось обучиться ремеслу, которым не владел, а это очень трудно и требует большого опыта и умения.

Я ловил тунцов, паламид и еще каких-то рыб и очень медленно входил в доверие к морю. Когда дело пошло, я сменил лодку на более просторную, но продолжал ловить в одиночку. Помощника я пока не мог себе позволить.

Рыбачье ремесло изнурительно, и случалось, что по вечерам Зельме приходилось распутывать до двухсот метров запутавшейся лески. Если бы не она, я бы с этим никогда не справился.

Это было трудное время, и я часто возвращался мыслью к тем лишениям и страданиям, к той цепи несправедливостей, что преследовали меня всю жизнь, разрушая каждый момент счастья. Я думал о расистских законах, которые разрушили мою семью и вырвали меня из счастливой жизни в дружной, спаянной общине. Думал о Биркенау, унесшем жизни Лючии и отца и оторвавшем меня от всех друзей. И о недавнем несчастье, о бегстве из Заира, случившемся как раз в тот момент, когда нам с Зельмой казалось, что мы преодолели все невзгоды и благополучие в жизни стало уверенностью.

На Родосе я теперь жил на тех же улицах, в тех же местах, где вырос окруженный любовью родителей и всей родни. И сегодня, как и тогда, бродить по этим улицам означает для меня снова видеть всех этих людей.

Поле войны и депортации родосская община почти прекратила существование, а вместе с ней исчез и ладино, язык наших предков. Теперь его знаем только мы, старшее поколение. Председателем общины был старый Элиа Сориано, это ему выпало вести дела в полупустой синагоге. Помогал ему его сын Моис.

В семидесятые годы жизнь общины практически замерла. На острове осталась только маленькая горстка еврейских семей. Ничего общего с той активностью, которую я наблюдаю, когда приезжаю в Рим. Достаточно вспомнить, что с окончания войны до сегодняшнего дня на Родосе не было своего раввина. Нам приходилось приглашать раввина из Иерусалима, когда приближались какие-нибудь праздники или надо было совершить обряд. Моя кузина Лючия с мужем смогли, к примеру, пожениться только тогда, когда к Родосу пристал израильский корабль.

В середине восьмидесятых я перестал выходить в море и начал понемногу помогать в синагоге вместе с Зельмой и кузиной Лючией, которая давно этим занималась. Нам удалось получить от различных фондов и благотворителей средства, благодаря которым наконец стало возможным провести серьезные работы по реставрации храма, музея и еврейского кладбища.

Тем временем на Родосе стал развиваться туризм, и летом многие родосские евреи, которых жизнь раскидала по всему миру, начали возвращаться на родину. Они съезжались со всей Европы, из Америки и из Южной Африки. Каждую пятницу мы все встречались в храме, и с июня по сентябрь жизнь общины возрождалась. В таких случаях отсутствие в нашем распоряжении раввина проблемы не составляло. Среди приехавших на остров евреев всегда находился хотя бы один, кто мог взять на себя эту функцию. Некоторые из них, как, к примеру, Джошуа Альхадеф, учились в колледже раввинов и в совершенстве владели ивритом.

Выйдя из храма, мы все вместе отправлялись ужинать. У нас была прекрасная возможность встретиться, увидеться с далекими старыми друзьями, а в некоторых случаях и восстановить семейные связи, оборванные войной и преследованиями.