Земля шорохов. Поместье-зверинец

У человекообразных обезьян куда более развитый интеллект, с ними легче, можно даже иногда рассчитывать на какое-то сотрудничество. Уже в первые два года существования зоопарка у нас хворали оба шимпанзе, и Чамли и Лулу. Каждый случай был по-своему интересным.

Однажды утром мне сказали, что у Лулу как-то странно торчит одно ухо, в остальном она выглядит вполне нормально. Но ведь у Лулу от роду оттопыренные уши. Значит, случилось нечто невероятное, если об этом заговорили. Я пошел проверить, в чем дело. Обезьяна сидела на полу клетки, озирая мир с чрезвычайно сосредоточенным выражением на своей печальной морщинистой физиономии, и с явным аппетитом уписывала яблоко. Тщательно разжевав мякоть, Лулу, громко чмокая, высасывала весь сок, аккуратно выплевывала мякоть себе на ладонь, клала на колено и рассматривала с видом престарелого ученого, открывшего эликсир жизни в ту пору, когда сам он уже слишком дряхл, чтобы насладиться своим открытием. Я позвал Лулу, она подошла к сетке, кряхтя что-то в знак приветствия. У нее в самом деле был странный вид, ухо торчало под прямым углом к голове. Я попытался уговорить Лулу повернуться спиной, чтобы осмотреть сзади, но ее заворожили пуговицы на моем пиджаке, и она упорно пыталась оторвать их, просунув пальцы сквозь сетку. Оставалось только извлечь ее из клетки, однако это было не так-то просто, потому что ревнивый Чамли выходил из себя, когда супруга покидала клетку, а меня его участие в медицинском обследовании Лулу никак не устраивало. В конце концов мне удалось заманить Чамли в их спальню, где я его и запер, как ни громогласно он возмущался. После этого я вернулся в передний отсек клетки. Тотчас Лулу села мне на колени и обняла меня. Это была на диво ласковая и привязчивая обезьяна. Я сунул ей кусок сахару, чтобы отвлечь ее, а сам осмотрел ухо и с ужасом обнаружил на отростке височной кости огромную, с пол-апельсина, опухоль, на которой кожа приобрела пурпурно-черный цвет. Густая шерсть на голове Лулу, особенно за ушами, не позволила нам заметить опухоль раньше, пока она не разрослась так сильно, что оттопыривала ушную раковину. Лулу при этом как будто ничуть не страдала, что особенно удивительно, если учесть величину опухоли. Обезьяна позволила мне осторожно прощупать границы нарыва; только когда я давил очень сильно, она тихо и вежливо убирала мою руку. Да, опухоль нужно вскрыть, она явно полна гноя. Я взял Лулу на руки, отнес в дом, посадил на диван и предложил ей банан, чтобы занять чем-то, пока я все приготовлю.

До сих пор шимпанзе лишь в самых исключительных случаях допускались в дом, и Лулу очень польстило, что ей без ведома Чамли выпала такая честь. Сидя на диване и уписывая бананы, она приветствовала каждого входящего, крепко пожимала руку и бурчала что-то невнятное. Словом, вела себя так, будто она хозяйка дома, а мы гости, собирающиеся на очередную вечеринку. Закончив приготовления, я сел рядом с обезьяной и осторожно состриг длинные волосы за пораженным ухом. Теперь опухоль выглядела еще страшнее. Я старательно промыл уплотнившуюся кожу теплой кипяченой водой и стал искать желтую головку, так как был уверен, что это фурункул или загноившаяся язвочка. Однако я ничего не нашел. Тем временем Лулу, внимательно изучив все медицинские принадлежности, принялась за второй банан. Иглой от шприца я легонько кольнул раз-другой потемневшую кожу на вздутии. Лулу как ни в чем не бывало продолжала предаваться обжорству. Очевидно, кожа на опухоли совсем потеряла чувствительность.

Да, задача. Я был почти уверен, что сумею, не причиняя ей боли, разрезать ланцетом омертвевшую кожу и выпустить гной, но доля сомнения оставалась. Правда, Лулу, как я уже говорил, отличал кроткий и ласковый нрав, но все-таки это была рослая, плечистая обезьяна с великолепными зубами, и мне вовсе не хотелось меряться с ней силой. Значит, надо ее как-то отвлечь, пока я не управлюсь. Как и большинство шимпанзе, Лулу могла думать только о чем-нибудь одном. Я призвал на помощь мать и Джеки, дал им большую банку с шоколадным печеньем и попросил, пока будет идти операция, время от времени давать Лулу по одному печенью. За моих помощниц я нисколько не опасался, так как знал, что, если Лулу и вздумает вдруг кого-нибудь укусить, пострадавшим буду я. Произнеся короткую молитву, я продезинфицировал скальпель, приготовил ватные тампоны, промыл спиртом руки и начал. Провел скальпелем поперек опухоли, но с досадой обнаружил, что затвердевшая, как подошва, кожа не поддается лезвию. Попробовал второй раз, причем нажал посильнее, — опять безуспешно. Вооруженные шоколадным печеньем, мама и Джеки нервно вели заградительный огонь, и Лулу приветствовала каждое печенье радостным чмоканьем и кряхтеньем.

— Нельзя ли поскорее? — справилась Джеки. — Этих печений надолго не хватит.

— Я и так стараюсь, — раздраженно ответил я. — И вообще сестры не подгоняют врача в разгар операции.

— Кажется, у меня есть шоколадные конфеты, — пришла на выручку мама. — Принести их?

— Да, принеси на всякий случай.

Пока мама ходила за конфетами, я обдумывал, как действовать дальше. Видимо, единственный способ вскрыть опухоль — вонзить в нее острие скальпеля. Так я и сделал. Прием оказался удачным, из разреза на меня и на диван хлынул поток густого зловонного гноя. Запах был отвратительный, Джеки и мама поспешно отбежали в другой конец комнаты. А Лулу как ни в чем не бывало сидела и уплетала печенье. Стараясь не дышать, я принялся давить нарыв. Из него вышло, наверно, полчашки гноя и гнилой крови. Ножницами я осторожно срезал мертвую кожу, потом продезинфицировал обнажившийся участок. Бинтовать было бесполезно. Как только Лулу вернется в клетку, она тотчас сорвет перевязку. Закончив обработку, я взял Лулу на руки и отнес ее обратно в клетку. Здесь она с истинно супружеской преданностью приветствовала Чамли. Однако он встретил ее подозрительно. Внимательно осмотрел ухо, не нашел там ничего интересного и вдруг, когда Лулу издала очередной радостный возглас, наклонился и принюхался к ее дыханию. Ну конечно, она ела шоколад. И вместо нежного объятия Лулу получила от мужа затрещину. Пришлось мне, чтобы задобрить Чамли, сходить за остатками шоколадного печенья. Ухо Лулу отлично зажило, через полгода шрама почти не было видно.

Спустя год Чамли решил, что пришла его очередь хворать, и, верный своему нраву, взялся за дело весьма основательно. Мне сообщили, что Чамли страдает от зубной боли. Я порядком удивился, потому что у него молочные зубы совсем недавно сменились постоянными, а им вроде бы рано портиться. Тем не менее он уныло сидел на корточках в своей клетке, держась рукой за щеку и ухо, и вид у него был прежалкий. Боль явно была мучительной, он даже не давал мне отнять руку, чтобы осмотреть его. Я попробовал применить силу, но Чамли так разнервничался, что я отстал, не желая усугублять его страдания. Я стоял возле клетки и пытался по поведению обезьяны понять, в чем дело. Чамли лежал, прикрыв рукой больное место, и тихонько скулил. Потом, ища облегчения, залез на сетку, тут же с трудом спустился вниз и, ступая на пол, вскрикнул, точно сотрясение причинило ему острую боль. Чамли отказывался есть и, что еще хуже, пить, поэтому я даже не мог дать ему антибиотики. Лулу пришлось перевести в другое помещение. Вместо того чтобы заботиться о супруге, она скакала по клетке и поминутно, то нечаянно, то нарочно, толкала его, и он каждый раз вскрикивал от боли.

Состояние Чамли тревожило меня все сильнее, и во второй половине дня я позвонил консультантам — местному ветеринару мистеру Блампье и нашему районному врачу. Районный врач, кажется, несколько удивился, что его просят консультировать такого пациента, тем не менее он согласился помочь. Ухо и челюсть Чамли, несомненно, требовали тщательного осмотра, но ведь в теперешнем состоянии он не даст себя осмотреть, тогда мы решили прибегнуть к наркозу. Решить-то решили, но как это сделать? В конце концов я вызвался впрыснуть Чамли успокаивающее. Возможно, к вечеру он станет более покладистым и можно будет испытать наркоз. Правда, еще вопрос, даст ли Чамли сделать ему укол? Съежившись, он лежал на соломенной подстилке спиной ко мне. Было ясно, что ему совсем худо. Он даже не обернулся посмотреть, кто отворил дверь клетки. С четверть часа я разговаривал с ним, стараясь, чтобы мой голос звучал весело и непринужденно. Наконец он позволил мне погладить его по спине. Это было большое достижение, до сих пор Чамли не подпускал меня на расстояние вытянутой руки. Собравшись с духом, я взял шприц и, все время продолжая что-то говорить, вонзил ему иглу в бедро. Слава богу, он как будто ничего не заметил. Медленно-медленно, осторожно-осторожно я нажал поршень и ввел успокаивающее. Видно, укол был не совсем безболезненным, потому что Чамли тихонько охнул. К счастью, этим дело и ограничилось. Болтая какую-то веселую чепуху, я закрыл дверь его спальни. Надо подождать, пока не подействует лекарство.

Вечером приехали доктор Тейлор и мистер Блампье. Я доложил им, что успокаивающее подействовало и все-таки Чамли не дает мне осмотреть ухо, хотя он и одурманен. Мы отправились в его апартаменты. Рядом с клеткой я установил яркие лампы и стол на козлах, чтобы положить на него нашего пациента. Доктор Тейлор смочил эфиром маску, я отворил дверь спальни Чамли, наклонился и тихонько положил ему маску на лицо. Он сделал несколько вялых попыток снять ее, но от совместного действия эфира и успокаивающего очень быстро уснул. Мы немедля вытащили его из клетки и, не снимая маски, положили на стол. И вот специалисты приступили к работе. Сперва осмотрели ухо. Оно было в полном порядке. На всякий случай обследовали второе ухо — тоже в порядке. Заглянули в рот, тщательно проверили все зубы — блестящие, белые, безупречные, без единого пятнышка. Щеки, челюсти, голова — никаких изъянов. Шея, плечи — ничего. Насколько мы смогли судить, Чамли был вполне здоров. И однако, что-то причиняло ему острую боль. Проводив доктора Тейлора и мистера Блампье, которые так и не смогли понять, в чем дело, я отнес Чамли в дом, закутал в одеяло и положил на раскладушку перед камином в гостиной. Джеки принесла еще несколько одеял, мы укрыли его получше и стали ждать, когда он очнется от наркоза.

Лежа с закрытыми глазами и тяжело дыша эфирными парами, Чамли напоминал этакого херувима с бесовскими наклонностями, который, основательно напроказив за день, теперь заслуженно отдыхает. Легкие Чамли выделяли столько эфира, что пришлось открыть окно. Через полчаса он стал глубоко вздыхать и подергиваться — первые признаки возвращающегося сознания. Я сел возле раскладушки, держа наготове чашку с водой, потому что по опыту знал, как хочется пить после наркоза. Через несколько минут Чамли открыл глаза. Увидев меня, он тотчас приветственно гукнул слабым голосом и, еще полусонный, протянул руку. Я приподнял ему голову и поднес чашку ко рту. Чамли пил очень жадно, но тут эфир его снова одолел, и он опять уснул. Однако я успел заметить, что из обычной чашки поить его неудобно — много воды проливается. Поэтому я обзвонил друзей и раздобыл кружку с носиком, какими пользуются курортники. Когда Чамли проснулся во второй раз, он мог, не вставая, пить воду из носика.