Кому нужнее?

— Я… — начал было нахмуренный мужчина, да вдруг замолк и ещё больше свёл брови на переносице. — А, иди, старая кошёлка. Не успокоишься же!

— Э, нет, а я вот не согласен! — вмешался подожжёный, ещё не пропитавшись атмосферой рождественского всепрощения. — Мы с вами, дамочки, зашли одновременно аккурат за каталкой с дедулей, и первым пойду я, меня тоже семья ждёт дома! Кто шампанское будет открывать в полночь?!

— Сравнили тоже, шампанское — и целый стол! — фыркнула дама, а её ноздри так и начали раздуваться от гнева. — Вы можете прийти за десять минут до полуночи и открыть эту несчастную бутылку! А мясо так быстро не приготовить!

— Да что ж вы разорались так? — недовольно огрызнулся нахмуренный, чуть сменив позу, так как сидеть ему было явно неудобно. — Кабинета два!

— И что, ты нас обоих пропустишь? — недоверчиво хмыкнул обожжёный, но нахмуренный сразу встал в позу, несмотря на то что сидел.

— Я пропущу вас двоих?! Я согласился пропустить эту истеричку, потому что от её визгов здесь сидеть совсем невыносимо! А ты сам как-нибудь разбирайся, за кем пойдёшь, за мной или за ней…

— Истеричка? Визгов?! — повысив голос на две октавы, прокричала женщина, и мужчины вокруг, даже полуглухой дедок, недовольно скривились. А обожжёный заревел следом:

— Да я вообще могу пройти вперёд вас обоих, тоже мне тут нашлись страдальцы! У этой рука, у тебя вообще непонятно что! А у меня вот — ожог! Да и на каком месте! Мне ко врачу нужнее!

— Да с чего ты взял, что тебе первее всех надо?! — взревел нахмуренный, резко вскочив со скамейки, и сразу сморщился будто бы от невыносимой боли. — Если тебе не видно — это не значит, что ничего нет!

— Дак расскажи всем, что у тебя болит, — гаденько выкрикнул обожжёный, тоже вскочив на ноги. — Мы тебя и пропустим, если сильно надо будет!

Нахмуренный ещё больше нахмурился, если такое было вообще возможно, и вдруг ловко подскочил к небольшому участку стены меж двух кабинетов, заблокировав вход в оба, и занял оборонительную стойку. Обожжёный сразу же предостерегающе зарычал, выхватил из близлежащего ведра швабру, оставленную нерадивыми студентами, и перехватил её на манер копья, очень грязного, надо сказать. Дама тоже не осталась в стороне: приметив рядом бесхозный пакет с мандаринами, она схватила сразу несколько наподобие гранат, и даже занесла руку, а её правый глаз превратился в снайперский прицел.

Обстановка накалилась до предела. Казалось, ещё немного — и начнётся битва за первое место в очереди, и пострадавшие с травмами могли необдуманно увеличить количество этих самых травм, усугубив своё же состояние. И вдруг в вестибюль приёмного покоя вернулся Алексей Геннадьевич.

— Что это здесь происходит? — строго вопросил он, так как и ему никак нельзя было зайти в свой же кабинет, и трое зачинщиков перепалки вдруг мигом потеряли азарт, съёжившись под воздействием незыблемого авторитета пожилого врача. — Что это вы здесь устроили, господа? Здесь приёмный покой, а не базарная площадь!

Запал битвы масштаба ледового побоища испарился без следа, и дама в сопровождении своих противников сразу же отступился от занятой стратегической позиции.

— Безобразие! — продолжал возмущаться Алексей Геннадьевич, а тем самым в свой кабинет ловко юркнул и Александр Николаевич, решив не вмешиваться в драку. — И это называется люди с травмами?.. Да ещё сильно подумать надо, так уж вы нуждаетесь в помощи врача, если так себя ведёте!

Дама уже собралась возмущаться, но мудрая Михайловна, вовремя материализовавшись с ведром аккурат у сверкавшей огнями небольшой ёлки, ласково обратилась к мужчине с дыркой на животе, решив закрепить отвлекающий манёвр Алексея геннадьевича.

— Милок, а кто ж тебя поджёг-то, а? Тоже, поди, жена?..

— Да не!.. — махнул рукой обожжёный, неожиданно доброжелательно улыбнувшись Михайловне. — Жена у меня хорошая, вон, дома хлопочет, чтобы праздник встретить всей семьёй… Это я, непутёвый, хотел Светочке хлопот меньше сделать, надел рубашку мятую, а потом заметил, да и решил погладить… на себе. Вот и обжёгся. Живу рядом, ребят со скорой дёргать не хотелось… Мне вон соседка укольчик обезболивающий сделала, она медсестра у нас, да сюда отправила, чтобы врачи посмотрели… жжёт, зараза, но ничего… главное — до курантов домой уйти! А ты дед, зачем сюда пришёл?..

— Ась?.. — отозвался дед, которому было даже больше лет, чем тому, которого «сбил кот».

В старом коричневом тулупе и шапке-ушанке, он вежливо сидел с краю, как истинный советский гражданин, не привыкший жаловаться ни на что. Только вот на одной ноге, замотанной в какие-то тряпки, виднелась ручка отвёртки, а по полу вперемешку с подтаявшим грязным снегом растекалась кровь. Михайловна, заметив это, зацокала языком да тихонечко подозвала к себе Димку, чтобы тот пробрался в один из кабинетов и сообщил о кровавой ране. Да, это вам кажется, что вы занимаете очередь, но на самом деле это Михайловна решает, кто пройдёт дальше и куда. Только так.

— Что у тебя с ногой, дедушка?! — громче прокричал подгорелый, и дед, ещё несколько секунд уставившись на мужичка, похлопал глазами и выдохнул:

— Да я… это… нога у меня… ненастоящая! На фронте потерял, мальчишкой был. А к внучку гости пришли праздновать, вдвоём мы живём. Да я и решил молодёжи фокус показать… выпил немного, каюсь…

В очереди, ещё совсем недолгое время назад горевшей праведным гневом, воцарилась идеальная тишина. Даже Димка выглянул из кабинета Алексея Геннадьевича и принялся греть уши. А дед, сняв шапку, тяжело вздохнул.

— Обычно я как… воткну отвёртку в ногу и хоть бы хны, а у них, зелёных, глаза по пять копеек становятся…

— Так а кровь-то откуда, дед? — чуть слышно протянул Вовка, делавший вид, что протирает пыль неподалёку, и дед снова вздохнул и протянул:

— Так я это… старый уже… помню, что в ноге деревяшка… да вот в какой именно — забыл!

Невольно поднялся самый настоящий смех, а гнев и боль будто бы смыло антисептиком.

— Ну ты, дед, даёшь! — воскликнул обожённый утюгом, громче всех сотрясаясь от смеха, то и дело придерживая рукой повязку на животе. — Вот анекдот, нарочно не придумаешь! Иди вперёд, раз такое дело. Старость надо уважать.

Даже истеричная дама улыбнулась и кивнула, соглашаясь с таким положением дел, а дед с отвёрткой так и сидел, смущённый… не привык он вперёд других лезть. Не дело это. Не так его учили.

— Да-да, проходите, мы… подождём, — проговорила дама, пересев к обожженному поближе. — И вы, мужчина, проходите, раз у вас что-то срочное, — обратилась она к нахмуренному, и у того даже чуть-чуть разгладились суровые морщинки на лбу. Нахмуренный благодарно кивнул и подсел чуть ближе к кабинету Александра Николаевича, а дама авторитетно осмотрела белую рубашку обожженного и запричитала: — Как же вы так могли, любезный, такую вещь испортили! Да и вообще, её не гладить надо, а отпаривать. От-па-ри-вать!

— Точно! — хлопнул себя по лбу обожженный. — Отпариватель! Он же есть, недавно покупал! Вот дурак!

— Да уж… — благосклонно вздохнула дама, а в это время оба доблестных врача освободились, передав пострадавших на этаж и в реанимацию, и в кабинеты юркнули дед и нахмуренный.

— А знаете, что… а приходите к нам в гости! — вдруг щедро предложил обожженный, и дама удивлённо на него уставилась. — Я ж тут недалеко живу… знаете, какое у меня жена делает мясо! А вы сами сказали, что рука, не успеете ничего… Вон там, девятый дом, второй подъезд!

— Так я там же живу, только в третьем!

— Так это судьба, значит! — широко улыбнулся обожженный, и казалось, даже ёлка за их спинами засветилась ярче. — Вадим!

— Мария.

Деда в скором времени подлатали и отпустили, хотя обожженный зазывал в гости и его. Нахмуренного отправили в операционную, и когда наша Михайловна подозвала к себе Вовчика, который был в это время у Александра Николаевича, то тот многозначительно протянул:

— Инородное тело в прямой кишке… «упал»…

Теперь всем стало понятно, почему на лице пострадавшего была написана такая мука, и многозначительные улыбки зажглись как ёлочная гирлянда.

— А знаете… мне вон Юленька рассказывала… у неё тоже был один такой… — начала заговорщически рассказывать Михайловна, и два её подопечных в купе с парочкой пострадавших принялись греть уши в такую морозную ночь. — Она тогда только-только на скорую устроилась… Вызвали её и молодую докторицу на вызов. Обе зелёные, воодушевлённые, а с ними дежурил Степаныч, так, на всякий. Так вот… приезжают они на вызов, а там… один молодец… нацепил на причинное место сушку.

— Врешь, старая! — воскликнул Вадим, но Михайловна важно надулась и замахала руками.

— Да чтоб мне умереть на этом месте, если так! Правда было, клянусь! Нацепить-то нацепил, делать видно было нечего, а снять уже не смог. Опухло всё там, покраснело, вот он и вызвал скорую. А Юлька-то, всего ничего работала, как увидела!.. Пилить они пытались, не получилось, засохла, видимо, сушка. Крутились, вертелись, никак не могли снять, а парнишке всё хуже и хуже становилось, больно!

— И что сделали? — потрясённо спросил Вовчик, ошивавшийся рядом. — Отрезали?..

— Типун тебе! — отмахнулась Михайловна. — Сразу видно, что ты, двоечник, физику в школе не учил. А вот Степаныч — учил!

Выдержав драматическую паузу для усиления эффекта сказанного, она неторопливо выдохнула и протянула:

— Послал он молодца в ванну отмокать, и всё. А вам, хирургам, только дай что отрежь!

В который раз по приёмнику прокатилась волна смеха, и пришла очередь Марии и Вадима, успевших познакомиться поближе, идти в кабинет за помощью. А от очереди остался один лишь человек, который под шумок проскользнул в вестибюль ещё вместе с ножевым и терпеливо ждал. Высокий, худой, строгий, нелюдимый… Он ни разу даже не улыбнулся, даже на байку Михайловны не улыбнулся! Вовчик и Димон его даже не заметили сначала, а вот Михайловна давно поглядывала, да страшно было подойти… Да и раз не возмущается, значит, и не срочно, так?..

Когда Вадим с Марией под руку (загипсованную) отправились домой к Вадиму праздновать Новый год, мужчина чёрной тенью скользнул к Алексею Геннадьевичу, придерживая левую руку. Пробыл он там недолго, затем был направлен в рентген-кабинет, а после с загипсованной рукой покинул приёмной отделение и скрылся в снежной завесе. А Михайловна, заметив Алексея Геннадьевича в вестибюле, аккуратно подошла к нему и тихо спросила:

— А что хоть с этим молчаливым было? Сидел целый час задумчивый такой…

— Сергей Антонович хотел порадовать своего кота, Валентина Михайловна, — с улыбкой и совершенно без злобы ответил он. — Показывал ему в честь праздника театр теней, да перестарался. — Вовчик и Димон сразу тихо засмеялись, и им прилетело вежливое: — Тихо, молодые люди, негоже… праздник ведь, и у животный тоже!

— А знаешь, Лёша, у меня сегодня тоже больной с котом был! — вмешался Александр Николаевич, выйдя из кабинета. — Сбил деда по дороге в туалет. Смотри, какой красавец… Ванечка.

Он достал из кармана хирургички телефон и открыл фото, на котором красовался упитанный, важный и гордый мейн-кун угольно-чёрного цвета.