Знаешь, дневник...

Была бы у меня подружка, она бы успокоила меня и подбодрила, но у меня был только Паша, а он подбадривать в таких вопросах не собирался, и в итоге я так нервничала, что умудрилась опрокинуть на себя пирожное и едва не свалиться с коляски от испуга. Сосед был вежлив до невозможности, нежно подержал меня за руку и, когда я уже почти успокоилась, окончательно проникнувшись к нему вполне уверенной симпатией, попросил в долг денег на открытие собственного дела, припомнив и мамин дорогой планшет, и мои сбережения, о которых я обмолвилась ещё при той случайной встрече, когда мы обменялись телефонами. Я неуверенно сказала, что все мои деньги под контролем у мамы, и у него тут же внезапно появились срочные планы. Он ушёл, пообещав позвонить вечером, и домой на такси мне пришлось добираться одной.

На следующий день Паша снова вздыхал и говорил что-то вроде «я так и знал», но опять гладил меня по голове, утешая, а я оплакивала у него на плече исчезнувшие остатки уверенности в себе. Никогда я не была избалована вниманием противоположного пола, многие держались предельно отстранённо, кто-то и вовсе избегал, а сосед был едва ли не единственным, кто проявил интерес, и я была этому рада. А теперь мне казалось, что я больше не могу называться девушкой — так, только существом женского пола, по ошибке наделённым чувствами и эмоциями. Это было больно и обидно, и тогда я окончательно разглядела, наконец, ту самую пропасть. Впервые её мираж померещился, когда я рассталась с мечтой о театре, но даже тогда я смогла отмахнуться от неё…

* * *

Вспоминаю, как мама познакомила меня со своим мужчиной. Он, серьёзный и сдержанный, поглядывал на меня с опаской и явно хотел заслужить доверие, а я и не собиралась ему мешать, видя, как впервые за много лет с тех пор, как отец бросил нас с ней, она счастлива и просто светится изнутри. Только всё меньше времени она проводила дома, всё чаще я оставалась одна, и от этого тоже было немного больно. Паша звонил мне по телефону, зная, что я грущу, хотя у него самого не хватало времени даже на сон — дедушка совсем слёг. Я фальшиво отшучивалась о себе и старалась отвлечь уже его.

На мамину свадьбу я надела наряд из несбывшихся надежд: то самое серое платье с блёстками по подолу длинной юбки и красную заколку, бывшую подарком на день рождения единственной подружки из детства. А в глубине души окончательно поселилось одиночество. Оно было холодным и обжигающим одновременно, больно царапало изнутри шипами и сдавливало горло. Но я всё ещё могла улыбаться.

Мама с отчимом на следующий день должны были уехать на две недели в путешествие, мама давно заслужила отдых от меня, а я оставалась одна — под присмотром соседей. Чего мне стоило её уговорить… Только под обещание звонить ей три раза в день просто так, без причины, и немедленно — если что-то вдруг случится, мама согласилась с моими аргументами. И я была рада, тем более что дома уже давно всё было более-менее приспособлено к моим особенностям. А потом внезапно поняла, что боюсь, когда за пару дней до бракосочетания у меня начала болеть правая рука. Регресс был закономерен, институтский диплом отнял много сил, которые неоткуда было почерпнуть заново, но я всё ещё пыталась игнорировать очевидное, будто это всё только кошмарный сон.

Паша, приглашённый, разумеется, на наше скромное торжество, смотрел на меня с подозрением и ещё каким-то странным чувством, и я весь вечер гадала и никак не могла понять, что же всё-таки скрывается за этим его взглядом...

* * *

А следующее воспоминание горько-сладкое. В день маминого отъезда, когда я осталась одна и по глупости и невнимательности разбила последние три чашки, смахнув их с полки все разом, что-то во мне окончательно сломалось. Повод для слёз был не самый подходящий, но ведь причина крылась вовсе не в этих несчастных чашках… Хотелось просто-таки выть и сделать себе ещё больнее, чем было. И тут мне позвонил Паша. Обычно он набирал меня вечером, когда заканчивал со своими бесчисленными удалёнными работами и домашними делами. А в этот раз будто почувствовал, что я в отчаянии и эти чашки оказались вдребезги разбившейся иллюзией благополучия, став последней каплей для того, чтобы плотина безысходности прорвалась, накрывая меня с головой и заставляя задыхаться.

Что я ему говорила, не помню, но Паша оказался перед моей дверью через час. Рекордная скорость для него. Я еле открыла дверь и молча развернулась в сторону комнаты. Паша дорогу знал, а разговаривать с ним в коридоре, сидя в коляске, я не хотела.

Он направился следом и привычным жестом перебрался на край моей кровати. Я столько раз видела, как он это проделывает, что не могла не заметить, что ему стало чуть хуже. «Как и мне», — горько отметила я в мыслях и собралась снова расплакаться.

А уже через секунду оказалась в крепких объятиях.

«Всё будет хорошо», — бормотал мне он безостановочно и гладил по спине и волосам, а я уже не верила в это. Я уже видела будто со стороны, как лечу в пропасть жестокой мрачной тьмы, набирая скорость. Мне было слишком страшно, страшно до дрожи.

И тогда Паша меня поцеловал.

Знаешь, дневник, я себе совсем не так представляла первый поцелуй. Начнём с того, что себе я виделась лет на семь младше. Но это мелочи. Знаешь, важно другое: чужие мягкие губы на своих чувствуются как-то совершенно по-особенному, невероятно тепло. И хочется закрыть глаза. И сбивается дыхание, будто кто-то дал под дых. И голова кружится, как когда катаешься на карусели.

Интересно, у всех это так? Вряд ли.

Потом Паша много говорил, глядя на меня немного перепуганным взглядом, но я и сама была так обескуражена, что забыла даже о слезах. Он шептал что-то о том, что мы должны быть вместе, поскольку лучше поддержки друг для друга нам не найти. Что не может видеть, как я превращаюсь в копию его самого из детства. Что именно благодаря моему упрямому оптимизму он когда-то сумел найти в себе силы, чтобы захотеть стать лучше. Он не говорил ни слов о любви, ни слов о желании или ещё чём-то подобном, но этого и не требовалось, у нас были совсем не такие отношения. Что, впрочем, не помешало ему ещё пару раз меня поцеловать. И я вдруг осознала, что у него никогда не было девушки, вернее, просто у него все эти годы была я, не замечавшая ничего, кроме своих проблем. Да и теперь мало что изменилось. И дальше станет только сложнее, это уже было кристально ясно по осколкам разбитых чашек.

Боль никогда не исчезнет полностью...

* * *

Знаешь, дневник, я по-прежнему падаю в пропасть, но, кажется, теперь другая рука держит мою, и мы летим уже вместе. Как долго это будет продолжаться, кто первый упадёт — не знаю. И не хочу знать. Всё это выяснится потом. А сейчас я поняла две вещи: некоторые мечты всё-таки не умирают до конца, а только вынуждены затаиться до нужного момента, который, правда, может никогда и не настать, если не напоминать себе, что они были раньше и остаются в глубине души даже теперь, только надо осознанно смотреть по сторонам; а поцелуи — временное, но всё же неплохое обезболивающее.