Встречи: очерки и рассказы

Вид с вершины шихана открывался такой, что даже дух захватывало. Налево глубоко запала Дикая Каменка, и я едва нашел место, где стоял скит, то есть нашел приблизительно. Кругом широкими валами расходились горы: Востряк, Два Шайтана, Шелковая, Веселые Горы, Глухарь – служили пунктом водораздела; Дикая Каменка несла свою воду в Камско-Волжский бассейн, а спускавшаяся с другого бока горы река Волчиха принадлежала уже Обскому. Замечательно было то, что в поле зрения, захватывавшем около пятидесяти верст, не было ни одного жилого пункта, – это была специально уральская пустыня, охраняемая посессионным правом. Не будь это заколдованная заводская дача, здесь красовались бы десятки деревень, сел и разных лесных «половинок», как на Урале называют починки. За двадцать лет моего отсутствия эта пустыня не изменилась ни на волос, да, вероятно, останется такой и еще на двести лет. Правда, старые заводские курени успели зарасти, и я напрасно искал их глазами, но на их место выступали ярко-зелеными заплатами новые.

– А это что там такое, на востоке? – спросил я, вглядываясь в вытянувшуюся среди лесов желтую ниточку верст за двадцать от нас. – Прииск не прииск, а что-то новое…

Павел Степаныч с трудом дышал от подъема и, сколько ни смотрел на восток, ничего не мог сказать.

На прииск как будто не похоже, да и нет в той стороне приисков; а впрочем, может быть, и прииск. Только очень уж правильная желтая ниточка, точно ножом отрезана… Нет, какой там прииск.

Нас вывел из недоумения поднявшийся на шихан Ефим.

– А железная дорога… – спокойно объяснил он. – Она вон там, по загорам прошла.

– Это верно: машина, – подтвердил Левонтич, вылезая из-за камня.

Солнце стояло уже почти над самой головой, и даже здесь, на вершине горы, чувствовался зной. Небо было совершенно чисто, и только с полуденной стороны, надвигаясь, круглилась темная грозовая тучка. Горная панорама теперь открывалась во всей своей красоте и очерчивалась по горизонту туманной дымкой, точно была вставлена в раму.

– А куда ходят на могилку отца Павла? – спросил Павел Степаныч.

– Эвон Рябиновая гора вытянулась на полдень, так сейчас за ней, – коротко ответил Ефим, указывая гору. – Там и могилка…

– Нынче над ней крышу поставили, – объяснил Левонтич. – Прежде-то не дозволяло начальство…

– Отец Павел у вас святым считается, Ефим?

– Угодник божий…

– Откуда же он попал сюда?

– А неизвестно, Пал Степаныч… Сказывают, что из солдат. В лесу проживал много лет… Зиму и лето ходил босой. К живому еще к нему народ ходил, ежели он дозволял…

– А как же он мог не позволить.

– Да уж так… Раз к нему Зотов-заводчик собрался. Он, Зотов-то, нашего древлего благочестия был и хотел отца Павла видеть. Только выехал он не один, а с гостями, и все пьяные были… Ну, отец Павел и не допустил: три дня плутали вокруг Рябиновой, а отца Павла так и не нашли. Глаза всем отвел… Будущее предсказывал, ежели кто с молитвой да со смирением приходил.

– Что тут под петров день делается! – рассказывал Левонтич. – Народищу тысяч до трех собирается. Из Москвы приезжают… Каждое согласие отдельно, и у каждого согласия своя служба. Везде налои, свечи, кадят, поют… А за главной службой кликуши учнут выкликать: одна страсть!

– Как узнали, что отец Павел угодник? – спросил Павел Степаныч.

– Видение было одному человеку, – коротко объяснил Ефим. – Бродяги убили отца-то Павла да и сволокли его в болото… Ну, пропал он без вести, и только. Года с три этак время прошло, а потом и было видение. Пошли его искать и нашли в болоте, а потом под Рябиновой горой и схоронили. Я так полагаю, – прибавил Ефим уже другим тоном, – отнимут его у нас православные… Выстроят часовню над могилой, и все тут. И теперь уж много православных ходит на могилку-то…

Спускаясь с Глухаря, я прощался с медвежьим углом навсегда: больше не приведется быть здесь…

1891

На заимке