Том 6. Рассказы. Золотопромышленники

II

«Старик» несколько времени оставался у костра, не меняя позы. Он видел, как в конторе осветились окна, как задвигались тени, как растворялась и затворялась дверь, выходившая на широкое русское крыльцо, почему-то названное Парасковьей Ивановной верандой. Там готовили чай и легкий холодный ужин. «Старику» хотелось и закусить и напиться горячего чаю, но он с ожесточением повторял про себя, как раскапризничавшийся ребенок: «А вот и не пойду… да. Возьму и не пойду, а вы ешьте и пейте». По пути он припомнил, что еще год тому назад на месте нынешней приисковой конторы стоял дремучий ельник, и как он мечтал именно о такой конторе, где и светло, и Просторно, и дождь не мочит. Но вот явилась и контора, а он почему-то не решается перебраться в нее из своей землянки.

На веранде слышался громкий говор Ефима Ивановича, потом чему-то смеялась Парасковья Ивановна, а Егор Егорыч шагал из угла в угол с мрачным видом человека, приговоренного к смерти.

– Эй, «Старик», иди же чай пить! – громко крикнул Ефим Иванович, свешиваясь через перила веранды. – Парасковья Ивановна рассердится, если будешь капризничать…

– Я иду спать… – ответил «Старик».

Парасковья Ивановна нашла этот ответ почему-то смешным и залилась неестественным смехом. Это окончательно обидело «Старика», и он поднялся. Действительно, пора спать… Не торопясь, он зашагал разбитой походкой, как опоенная лошадь, к своей землянке, до которой было рукой подать – стоило только спуститься под гору, где над Полуденной живой пеленой сгущался туман…

От землянки падала разбегавшаяся полоса света, – это старый штейгер Лука натапливал очаг, чтобы ночью было теплее. Трубы в землянке не полагалось, и клубы дыма валили в открытую дверь. Старик сидел у очага, сложенного кое-как из камня-дикаря, и что-то помешивал деревянной ложкой в котелке, приставленном к огню. Над очагом висел медный походный чайник, заменявший самовар. Вода уже закипала и падала из носка чайника пенившимися каплями. Появление «Старика», очевидно, произвело на Луку неблагоприятное впечатление. Он сурово посмотрел на хозяина своими покрасневшими от дыма глазами и проворчал:

– Охота вам, барин, опять дым глотать…

«Старик» ничего не ответил и молча присел на корточки к очагу… Он вообще любил огонь и мог просиживать в таком положении целые часы. Избушка, вросшая в землю, была полна дыма, и только привычный человек мот усидеть перед очагом, не задохнувшись от кашля. Лука молча отодвинул свой котелок от огня, еще раз помешал ложкой приготовленное варево, посолил на глазомер и поставил на обрубок дерева, заменявший стол. Это была вкусная похлебка из пшена, приправленная сухой сибирской поземиной. «Старик» с величайшим удовольствием отведал варева и принялся есть. Правда, хлеб, лежавший на полке, припахивал дымом, но голодные люди не разбирают. Лука ел молча и сосредоточенно, стараясь не крошить хлеба и старательно облизывая ложку. Его худенькое, морщинистое лицо, с всклоченными волосами и жиденькой бородкой, походило на болотную кочку, если бы кочка могла принимать постоянно недовольное выражение. И сейчас Лука черпал варево с таким видом, точно в каждой ложке была новая обида.

– Ну, слава богу, бог напитал – никто не видал, – проговорил Лука, облизывая в последний раз свою ложку. – А теперь чай будем пить, барин.

Чаем Лука называл горный шалфей, который он собирал в период цветения и засушивал каким-то особенным образом. Заваренный в чайнике шалфей давал приторно-пахучий настой желтоватого цвета. «Старик» во время своих скитаний по уральским золотым промыслам поневоле привык к этому оригинальному напитку и не без удовольствия выпил две чашки.

Пока происходили эти церемонии, дрова в очаге прогорели, и землянка очистилась от дыма настолько, что можно было ложиться спать. Лука слазил на крышу и закутал свежей травой дымовое отверстие, заменявшее трубу.

– Ну, теперь, барин, и на боковую пора, – наставительно говорил Лука, плотно припирая расщелявшуюся дверь. – Свечку не будем зажигать? Не надо? Ну, и отлично… Тоже деньги плачены. Ох-хо-хо!.. Господи, прости меня, грешного…

«Старик» очень скоро уложился на просторных нарах, занимавших всю заднюю половину землянки. Он ощупью нашел все необходимое. В землянке было жарко, как в бане, но Лука страстно любил тепло и не признавал никакой вентиляции. Все равно к утру вот как выдует, и цыганский пот еще проберет. «Старик» должен был примириться и с этим, чтобы не обижать Луку. Он и не то видал, когда по неделям приходилось жить в полузатопленной водой землянке, как было при начале работ. Сейчас в землянке было «царство», как говорил Лука, сравнивая настоящее с прошлым. Тогда здесь всех-то десять человек спало, теснота, вонь, грязь.

«Старик» не мог уснуть и ворочался с боку на бок. Лука угнетенно вздыхал, припоминая какие-то тайные грехи. «С, господи милостивый, прости ты меня, раба недостойного. Микола угодник, моли бога о нас!» В землянке было темно, как в трубе.

– Барин, а барин?

– Ну?

Лука широко зевнул и проговорил сонным голосом:

– Ну, и просты вы, барин, как я на вас погляжу… Даже через число просты, а другим-то это и на руку, значит, ваша простота.

– Тебе-то какое дело до других, Лука?

– А ведь я все вижу… Не ослеп еще, слава богу. Даве вон стряпка Маланья какое слово выразила: «Вас, грит, с барином-то давно на подтопку пора отдать»… Ах, курва!..

– А ты не слушай, что болтает глупая баба.

– Да ведь, барин, маленькая собачка лает – от большой слышит. Тоже можем своим умом понимать… Тошно глядеть.

Лука сел и несколько времени с ожесточением чесал голову пятерней.

«Старик» молчал. Он предчувствовал неприятный разговор.

– Барин, вы спите?

– Нет…

– Давно я хочу вам одно словечко сказать…

– Говори, только не болтай глупостей, пожалуйста. Ты знаешь, что я не люблю глупостей.

– Какие глупости, барин… Что ни есть самое настоящее дело. Взяли бы вы эту самую Парасковью Ивановну – так, напримерно, говорю – да, как кошку, за хвост да об стену.

– Лука!

– Нет, уж позвольте, барин… Долго я терпел… все терпел, а сейчас не могу. К самому горлу подошло…

– Лука!

– Нет, уж позвольте!.. Ведь они все на готовое пришли? Так я говорю? Мы-то тут достаточно и пыли наглотались и грязи нахлебались, пока обыскали золото, а они, сделай милость, совсем на готовое слетелись. На готовое-то и я первый воевода.

– Да ведь они не сами пришли сюда, а я их созвал, Лука.

– А для чего позвали? Мы тоже очень это понимаем… да. Конечно, дело было верное, а одному не под силу – вот вы и набрали приятелев. И у нас, мужиков, то же самое бывает, только не так кончается. Конечно, не кормя, не поя, ворога не наживешь, а все-таки ты чувствуй, ежели тебя рылом в молоко, как слепого щенка, ткнули. Правильно я говорю, барин… Ну, а какие ихние поступки касаемо вас? Тошнехонько глядеть. И всему заводчицей эта самая халудра Парасковья Ивановна, чтобы ей ни дна ни покрышки!..

– Она?

– Известно, она… Все от нее и пошло. Пряменько сказать: совсем вас в угол загнали, как последнего раба. Для кого контора-то строилась? А как выстроили, она и пошла свои бабьи слова поговаривать: «Эта вот комната моя… эта братцу Ефиму Ивановичу… эта Егору Егорычу, а эта, слышь, чай пить». А вам-то ничего не осталось. Хорошо это?..

В темноте раздался тихий смех «Старика», и Лука только развел руками. Рехнулся, видно, барин, окончательно… Потом Лука рассердился, а барин продолжал хохотать, уткнувшись головой в подушку. Лука даже плюнул.

– Ну, Лука, еще скажи-ка что-нибудь про Парасковью Ивановну?

– А что мне про нее говорить: хоша и барыня, а все баба – одна у них вера. Вон и чаю вам не дала напиться… Сама, небось, целый самовар вылопала. Люта она чай пить… Одного сахару сколько стравит. То же и насчет ужины.

– Тебе обидно, что они ужинают, Лука?

– Не завидно, а просты вы… Только вот палкой вас не гонят. Прямешенько надо говорить. А я достаточно нагляделся. Форцу настоящего у вас нет, барин. По-настоящему-то, как вам следовало разговаривать с ними: «Пошолте вон, дармоеды!»