Том 3. Село Степанчиково и его обитатели. Записки из Мертвого дома. Петербургские сновидения

Примечания

В настоящий том вошли повесть «Село Степанчиково и его обитатели», «Записки из Мертвого дома» и фельетон «Петербургские сновидения в стихах и в прозе», написанные и опубликованные Достоевским в 1859–1862 гг. Это было время возвращения писателя в литературу после вынужденного десятилетнего (с 1849 г.) перерыва, время выработки его новых творческих позиций.[26] На каторге Достоевский, лишенный возможности писать, не переставал внутренне готовиться к дальнейшему творчеству. Он писал А. Н. Майкову: «Я создал там <в Омске. — Ред.> в голове большую окончательную мою повесть. Я боялся, чтобы 1-я любовь к моему созданию не простыла, когда минут годы и когда настал бы час исполнения <…> Но выйдя из каторги, хотя всё было готово, я не писал. Я не мог писать» (письмо от 18 янв. 1856 г.). Позднее, в 1859 г., в письме к M. M. Достоевскому Федор Михайлович, сообщая о замысле нового романа, вспоминал: «Я задумал его в каторге, лежа на нарах, в тяжелую минуту грусти и саморазложения» (письмо от 9 окт. 1859 г.). Существует несколько свидетельств о том, что Достоевский вел какие-то записи, находясь в тюремном госпитале.[27] По всей вероятности, это была первая из дошедших до нас записных книжек писателя, так называемая «Сибирская тетрадь».[28] Л. П. Гроссман безоговорочно называет «Сибирскую тетрадь» «единственным памятником литературной работы Достоевского в Омске».[29] Пословицы, поговорки, присловья, отрывки тюремных легенд, народных песен, обрывки разговоров, точно зафиксированные здесь писателем, доносят до нас многоголосье окружения Достоевского, волнуют живой непосредственностью.

Подлинность фольклорного материала «Сибирской тетради» подтверждается наличием буквальных совпадений и близких вариантов в известных фольклорных сборниках.[30] Впоследствии записи «Сибирской тетради» стали для Достоевского своеобразным конспектом, где за отдельными фразами скрывались жизненные ситуации, характеры, рассказы каторжников. Писатель широко пользовался своей «тетрадкой каторжной» (так названа она в его записной тетради 1873–1874 гг.). Достоевский обращался к цитированию «Сибирской тетради» 560 раз. причем более половины случаев падает на «Записки из Мертвого дома», а на «Село Степанчиково» 55 случаев.[31]

По выходе из каторги в первом же письме к брату, отправленном неофициальным путем, Достоевский писал: «Сколько я вынес из каторги народных типов, характеров! <…> На целые томы достанет» (письмо от 30 янв. — 22 февр. 1854 г.),

В написанном одновременно с предыдущим, глубоко задушевном и философски значительном письме к Н. Д. Фонвизиной Достоевский с грустью говорит, что «благ земных» не желает и что надо ему «только книг, возможности писать и быть каждодневно несколько часов одному». Однако в Семипалатинске у рядового 7-го Сибирского линейного батальона руки были все еще скованы: ученья, смотры, «фрунтовая служба», караулы — времени совсем не оставалось, кроме того, бесконечный лихорадочный роман с М. Д. Исаевой «увлек и поглотил» его «совершенно» (письмо А. Н. Майкову от 18 янв. 1856 г.). Тем не менее на протяжении 1856–1858 гг. Достоевский в письмах постоянно обсуждал с братом, А. Н. Майковым, Е. И. Якушкиным замыслы будущих произведений. Во-первых, это «главное произведение» — «большой роман», задуманный в трех книгах и объединенный «приключениями одного лица в различные эпохи его жизни» (письмо А. Н. Майкову от 18 янв. 1856 г.); во-вторых, «комический роман», состоящий из «отдельных приключений», которые писатель в 1856 г. сшивает «в целое»,[32] кроме того, «роман из петербургского быта вроде „Бедных людей“» (письмо М. М. Достоевскому от 3 ноября 1857 г.), замыслы ряда патриотических статей и статьи об искусстве (письмо А. Е. Врангелю от 13 апр. 1856 г.). Одновременное сосуществование нескольких перекрещивающихся замыслов свидетельствует, что, скорее всего, все они были лишь в голове писателя или в виде планов и отдельных набросков. Дальше работа не продвинулась. Достоевского волновал в это время вопрос о получении разрешения на публикацию своих произведений. В марте 1856 г. он писал семипалатинскому другу, прокурору А. Е. Врангелю: «…я не верю, слышите: не верю, чтоб этого нельзя было выхлопотать» (письмо от 23 марта 1856 г.). Написанные Достоевским в 1854–1856 гг. стихотворения «На европейские события в 1854 году», «На первое июля 1856 года» и «На коронацию и заключение мира»,[33] пересланные официальным путем в III Отделение и военному министру, свидетельствуют об отчаянных попытках писателя вновь вернуться в литературу. Достоевский обращается к своему соученику по Инженерному училищу герою Севастопольской обороны генералу Э. И. Тотлебену с просьбой ходатайствовать о «возможности выйти из военной службы и перейти в статскую», при этом он подчеркивает: «…не службу ставлю я главною целью жизни моей. Когда-то я был обнадежен благосклонным приемом публики на литературном пути. Я желал бы иметь позволение печатать <…> Есть у меня убеждение, что только на этом пути я мог бы истинно быть полезным» (письмо от 24 марта 1856 г.). Однако все попытки оставались безрезультатными. Лишь в апреле 1857 г. Достоевскому были возвращены права потомственного дворянина и тем самым дано разрешение печататься.

С этого момента творческие планы писателя обрели более конкретный характер. Он писал, что после длительного, почти в три года, периода сбора материалов в «мае м<есяце> прошлого <1857. — Ред.> года я сел работать начисто» (письмо M. H. Каткову от 11 янв. 1858 г.). В начале 1858 г. у Достоевского завязываются переговоры с редакциями журналов «Русское слово» и «Русский вестник». В «Русский вестник» он предлагал для напечатания «большой роман» и, желая заинтересовать им M. H. Каткова и добиться аванса, писал о романе в трех книгах, задуманном «на досуге, во время пребывания <…> в г. Омске». Каждая книга романа представлялась ему вещью «совершенно отдельною <…> но в три года все три книги могут быть напечатаны» (письмо от 11 янв. 1858 г.). В письмах же к M. M. Достоевскому писатель сообщал, что «большой роман» «сложен теперь в ящик» (письмо от 3 ноября 1857 г.), оставлен «до того времени, когда будет спокойствие в моей жизни и оседлость <…> намерен из него сделать мой chef d'oeuvre» (письмо от 18 янв. 1858 г.). В этом же письме он развивает перед братом свои ближайшие планы: «Теперь же вот что: у меня уже восемь лет назад составилась идея одного небольшого романа, в величину „Бедных людей“. В последнее время я, как будто знал, припомнил и создал его план вновь. Теперь всё это пригодилось. Сажусь за этот роман и пишу. Кроме того: в большом романе моем есть эпизод, вполне законченный, сам по себе хороший, но вредящий целому. Я хочу отрезать его от романа. Величиной он тоже с „Бедных людей“, только комического содержания. Есть характеры свежие». Эпизод «из большого романа» Достоевский предполагал послать в журнал «Русское слово», с которым вел переговоры M. M. Достоевский, a M. H. Каткову предназначил «не большой роман <…> но другой небольшой» (там же) — будущее «Село Степанчиково и его обитатели».

В письмах из Семипалатинска прямых намеков на замысел «Записок из Мертвого дома» нет. Лишь в письме к А. Н. Майкову от 18 января 1856 г. Достоевский говорит: «В часы, когда мне нечего делать, я кое-что записываю из воспоминаний моего пребывания в каторге, что было полюбопытнее. Впрочем, тут мало чисто личного. Если кончу и когда-нибудь будет очень удобный случай, то пришлю Вам экземпляр, написанный моей рукой, на память обо мне». Публиковать эти воспоминания Достоевский, видимо, в то время еще не собирался. Письмо, однако, свидетельствует о существовании не дошедшего до нас текста Достоевского. Имея в виду эти же первоначальные наброски, А. Е. Врангель вспоминал позднее: «Мне первому выпало счастье видеть Ф. М. в эти минуты его творчества, первому довелось слушать наброски этого бесподобного произведения». В письме же от 23 апреля (5 мая) 1865 г. Врангель сообщал Достоевскому: «Вообразите: я недавно только прочел, проглотил Ваши „Записки из Мертвого дома“. Прекрасно! Как хорошо охвачен характер русского человека <…> Читая — я вспомнил наши долгие беседы в Семипалатинске — всё это были личности мне известные из Ваших рассказов».[34]

П. П. Семенов-Тян-Шанский, знакомый с Достоевским с 1840-х годов, вспоминал: «В январе 1857 г. я был обрадован приездом ко мне <в Барнаул> Ф. М. Достоевского <…> По нескольку часов в день мы проводили в интересных разговорах и в чтении, глава за главой, его в то время еще неоконченных „Записок из Мертвого дома“, дополняемых устными рассказами».[35]

Воспоминания Врангеля и Семенова-Тян-Шанского написаны много позже происходивших событий, на них явно наложилось впечатление от прочитанного законченного произведения Достоевского. Аналогичных свидетельств, относящихся к семипалатинскому времени, не имеется. В этот период, возможно, были намечены и записаны Достоевским некоторые сюжеты, сценки, исповеди арестантов. Все это были только предварительные эскизы, замысел произведения не был еще оформлен. Достоевский не мог рассчитывать пока, что его записки о каторге могут быть опубликованы, не с этим он предполагал «вернуться в литературу». Правда, 26 августа 1856 г. Александр II под давлением давно накопившегося общественного недовольства был вынужден дать амнистию политическим ссыльным. Наметилось некоторое ослабление цензуры. Но лишь в конце 1859 г., когда уже была опубликована повесть «Дядюшкин сон» и писатель был озабочен осложнениями с публикацией «Села Степанчикова», a M. M. Достоевский усиленно советовал «напомнить» о себе публике чем-нибудь необычным,[36] Достоевский в письмах к брату впервые заговорил о замысле «Записок».

Во время встречи братьев Достоевских в Твери в августе 1859 г. Федор Михайлович поделился своими ближайшими замыслами. По возвращении в Петербург Михаил Михайлович высказал в письмах свои соображения о них: «. .ты теперь колеблешься между двумя романами, и я боюсь, что много времени погибнет в этом колебании. Зачем ты мне рассказал сюжет? Майков раз как-то давно-давно сказал мне, что тебе стоит только рассказать сюжет, чтоб не написать его. Милейший мой, я, может быть, ошибаюсь, но твои два больших романа будут нечто в роде „Lehrjahre und Wanderungen <Годы учения и странствия (нем.)> Вильгельма Мейстера“. Пусть же они и пишутся, как писался „Вильгельм Мейстер“, отрывками, исподволь, годами. Тогда они и выйдут так же хороши, как и два Гетовы романа <…> Мне бы очень хотелось, чтоб в Твери ты написал что-нибудь хорошее, из ряду вон» (письмо от 21 сент. 1859 г.). Через несколько дней M. M. Достоевский советовал брату: «Тебе непременно к новому же году нужно написать что-нибудь эффектное. Всего лучше тот роман, который ты мне рассказывал <…> Прежде всего надо о себе напомнить публике чем-нибудь страстным и грациозным» (письмо от 6 окт. 1859 г.).[37] Пересказывал же Достоевский брату роман «с страстным элементом», который к октябрю, как он писал, был «уже уничтожен» (письмо от 9 окт. 1859 г.). Здесь же говорилось о двух новых замыслах. Первый из них — «„Записки из Мертвого дома“ (о каторге) <…> Там будет и серьезное, и мрачное, и юмористическое, и народный разговор с особенным каторжным оттенком (я тебе читал некоторые, из записанных мною на месте выражений), и изображение личностей, никогда не слыханных в литературе, и трогательное, и, наконец, главное, — мое имя. Вспомни, что Плещеев приписывал успех своих стихотворений своему имени (понимаешь?)». Следующий замысел вновь связан с большим произведением: «В декабре я начну роман (но не тот — м<олодой> человек, которого высекли и который попал в Сибирь). Нет. Не помнишь ли, я тебе говорил про одну „Исповедь“ — роман который я хотел писать после всех, говоря, что еще самому надо пережить. На днях я совершенно решил писать его немедля <…> „Исповедь“ окончательно утвердит мое имя» (письмо от 9 окт. 1859 г.).[38]