Зорге. Бой без выстрелов

Кабинет комиссара помещался рядом с кабинетом главного редактора. Он был таким же громадным, а сам комиссар — худым и молодым. Над столом комиссара висел огромный портрет фюрера и флаг со свастикой. Однако комиссар был не в черном и не в коричневом мундире, а в штатском костюме.

— Можете идти, — оборвал он словообильную речь редактора. — Я сам разберусь. С глазу на глаз.

И когда редактор осторожно прикрыл за собой дверь, приказал Рихарду:

— Садитесь. Рассказывайте. От ноля.

— Что?

— Как что? Биографию. Евреи в роду были?

Комиссар, мутноглазый и тщедушный, напомнил Рихарду одного из тех инквизиторов–студентов, которые на площади Оперы сжигали книги. «С такими надо держаться круто», — решил он и, нагнувшись к комиссару, тихо сказал:

— Милейший, когда ваша мамочка еще вытирала вам нос, я уже был соратником моего Адольфа. Хайль Адольф Гитлер!

Комиссар вскочил:

— Хайль! — недоверчиво посмотрел на Рихарда. — Вот как? Это другой разговор, герр…

— Доктор Зорге, — небрежно подсказал Рихард.

— Но все же моя обязанность — выяснять взгляды сотрудников этой паршивой газетенки, — продолжил комиссар. — Итак, что вы думаете о программе национал–социализма?

— Что социализм в этой программе — лишь клетка для того, чтобы поймать птичку.

— Да как вы смеете!

— Я удивлен, — ледяным тоном оборвал его Рихард. — Неужели вы не знаете этого всемирно знаменитого афоризма Иозефа Геббельса?

— Ах, да! — рассмеялся комиссар. — Я и забыл. Из замечательных афоризмов господина имперского министра мне особенно запомнились два. Первый: «Во всем можно нас обвинять, но только не в том, что мы скучны». Ха–ха! И второй: «Меня тошнит от любого печатного слова». Ха–ха–ха!..

— Вы, я вижу, любознательный парень, — покровительственно сказал Рихард. — Не продолжить ли нам беседу на берегу Майна, за бутылкой доброго рейнвейна? Приглашаю вас пообедать.

По тому, как дрогнул кадык на шее комиссара, Рихард понял, апломба у него много, а кошелек, видимо, пуст. Этот вывод имел немаловажное значение.

Они сидели на террасе дорогого ресторана на самой набережной. Широкий и неторопливый Майн, закованный в каменные берега, нес на себе бесчисленные пароходы и баржи. За рекой, на левом берегу, раскинулись дымные рабочие районы. Франкфурт, великий вольный город, и ты склонил свою гордую голову перед нацизмом?..

Рихард подливал и подливал густое вино в бокал комиссара и терпеливо слушал его разглагольствования. Комиссар все больше пьянел, благодарно моргал мутными глазами и бормотал, то ли наизусть цитируя Альфреда Розенберга и Иозефа Геббельса, то ли высказывал свои личные сокровенные мысли:

— Мы–мы вернемся назад, к крови и почвенности. Долой человеческую культуру! Ее нет так же, как нет мировой истории. Есть только история Г–германии. История вырастает из крови и почвы. М–мужчина должен воевать, а женщина — рожать. Мужчине п–перестать воевать — это то же, что женщине п–перестать рожать!..

Рихард слушал. Умение слушать, не проявляя своих чувств, — одно из обязательных качеств разведчика. Слушал и думал: «И вот такого заморыша боится сейчас газета, которая не боялась выступать против Бисмарка! И сам город, двухтысячелетний, в свое время бывший местом избраний германских королей и местом коронования императоров Священной Римской империи, вольный город и родина Гете, безропотно отдал себя во власть шайки таких же питекантропов!»

С Франкфуртом были связаны особенно дорогие и важные для Рихарда воспоминания. Собственно, и сама дорога, по которой он сейчас идет, началась именно здесь. В 1922 году он приехал сюда по заданию ЦК Компартии Германии, стал ассистентом социологического факультета Франкфуртского университета. Одновременно, будучи членом городского комитета партии, он отвечал за всю секретную переписку и архив организации, помогал выпускать коммунистическую газету. Он продолжал активную революционную работу и тогда, когда партия вынуждена была уйти в подполье. В двадцать четвертом коммунисты стали готовиться к выборам в рейхстаг. Рихарду была поручена пропагандистская работа среди пролетариев. В мае, в канун выборов, компартия вышла из подполья в явочном порядке. А для защиты рабочих демонстраций, партийных и профсоюзных собраний от нападения фашистских банд был образован Союз красных фронтовиков — организация рабочей самообороны. Ее эмблемой стал грозно сжатый кулак: «Рот фронт!» А еще раньше, в первых числах апреля, во Франкфурте состоялся IX партейтаг — съезд Компартии Германии, в котором Рихард принимал участие. Здесь–то, на съезде, он и познакомился с нелегально прибывшими на берег Майна советскими коммунистами. Они рассказывали Рихарду о его родине — Советской России, победно и трудно утверждавшей власть рабочих и крестьян, о Баку, городе, где он родился… Они пригласили его на работу в Москву. И следующей весной с согласия руководства КПГ он выехал в Москву… Он стал советским гражданином. А в марте 1925 года Хамовническим райкомом столицы был принят в партию большевиков…

Сейчас он невольным движением пощупал внутренний карман, словно там лежал партбилет: «Номер 0049927…» Этот номер так же неразрывно связан с его жизнью, как дата рождения…

— Ч–что? Сердце?

Голос гитлеровца вернул Рихарда к действительности.

Да, все началось здесь, во Франкфурте… Впрочем, нет. Гораздо раньше. В окопах на Ипре. За девять лет до первой встречи с русскими коммунистами на IX партейтаге…

Он наклонился к фашистскому комиссару. Подлил вина:

— Сердце для национал–социалистов — излишняя роскошь.

— Замечательный афоризм! — непослушным языком облизнул тот губы. — Надо з–запомнить. Да, так на ч–чем я остановился? На крови…

Перед глазами Рихарда вновь всплыл костер на площади Оперы, Веддинг и окровавленное лицо Карла. Его глаза. И Рихард почувствовал, как руки наливаются чугунной тяжестью. Он своими руками задушил бы этого выродка, сидящего напротив, лакающего рейнвейн и рассуждающего о крови и «почвенности». Да, сердце таким ни к чему. Сколько горя они принесут, если их вовремя не уничтожить!..

— Ну–с, так как с моим назначением? — небрежно бросил он, дождавшись паузы.

— О ч–чем речь, Рихард? — заморгал ресницами комиссар. — Я с–собственноручно напишу все в Берлин.

— Почему в Берлин?

— Чудак, разве ты не знаешь последнего приказа? Все корреспонденты, выезжающие на работу за границы рейха, должны п–персонально и лично быть утверждаемы у рейхс–мичистра доктора Иозефа Геббельса. Хайль!

9

Поезд мчался на север. По обе стороны полотна лежала зеленая долина. Но за Гросс–Аухаймом слева подступили пологие сланцевые горы. И уже где–то у Эйзенаха потянулись знаменитые тюрингские леса.

Итак, последнее препятствие… Рихард возвращался в Берлин. В кармане у него лежали все бумаги, необходимые для представления Геббельсу, и среди них великолепная, продиктованная им самим рекомендация комиссара «Франкфуртер цайтунг». И все же новое препятствие было непредвиденным. Как бы в министерстве пропаганды не стали копаться в биографии будущего токийского корреспондента… «Ладно. Все зависит прежде всего от меня самого», — решил Рихард и углубился в газеты.

Газеты писали:

Профессор Альберт Эйнштейн направил германскому посланнику в Брюсселе письмо, в котором сообщил о своем желании отказаться от германского гражданства. «Ангрифф» комментировала: «Не Эйнштейн отказался от Германии, а Германия отказалась от Эйнштейна!»

На воду спущен второй германский броненосец «Адмирал Шеер». «Фоссише цайтунг» ликовала: «Это только начало. По плану военного министерства, в 1934–1936 годах…»

В Анненберге (Саксония) отряды национал–социалистских штурмовиков задерживали людей, выходивших из еврейских магазинов, и ставили на их лицах несмывающейся краской печать с надписью: «Я предатель». «Фолькишер беобахтер» одобряла: «Эта инициатива заслуживает распространения!»

Два сообщения особенно привлекли его внимание. Оба — из Лондона.

Один корреспондент сообщал: «Во время своего пребывания в Лондоне руководитель внешней политики Германии Альфред Розенберг, который был принят видными английскими финансистами и промышленниками, был также приглашен на интимный обед, устроенный молодыми консерваторами под председательством Рандольфа Черчилля, сына известного британского министра. За обедом Розенберг рассказал о «большом плане» Гитлера–Геринга–Папена — плане нападения на СССР. Излагая план, согласно которому намерен действовать Гитлер, Розенберг заявил: «Германия вновь вооружится, и это совершится при полном одобрении французского и английского правительств».

Второе лондонское сообщение касалось меморандума, представленного мировой экономической конференции от имени германской делегации министром народного хозяйства Гугенбергом. Гитлеровский министр выдвинул требования: «1. Германии должны быть возвращены ее колонии в Африке. 2. Территория СССР и Восточной Европы должна быть сделана доступной для колонизации с тем, чтобы на этой территории энергичная германская раса могла осуществлять великие мирные предприятия и создать великие достижения мира».

Рихарду показалось, что газетные страницы пахнут дымом и кровью.

Снова Берлин. Снова Унтер–ден–Линден. Только на этот раз отель «Кайзерхоф».

Через Инге Рихард сообщил Оскару о новых осложнениях. Получил ответ: к самому министру идти не следует. Нужно выждать момент, когда Геббельс уедет из Берлина, и явиться к более «мелкой сошке». Это не так опасно. А пока вот еще несколько рекомендательных писем: в «Берзен цайтунг» — солидную биржевую газету, в «Теглихе рундшау». С ними можно договариваться просто о внештатном сотрудничестве.

Зорге решил ждать. А с помощью юной связной отправил письмо Старику. Подробный отчет и несколько слов приписки: «При большом оживлении, которое существует в здешних краях, интерес к моей личности может стать чересчур интенсивным. Рамзай. 3 июля. 1933 г.»

И вот он сидит в кабинете одного из чиновников Геббельса. Этот чиновник совсем не похож на франкфуртского комиссара: немолодой, с умными холодными глазами, вельможно откинувшийся в кресле. Не спрашивает, а сам слушает и смотрит, смотрит. Рихард спокойно выдерживает взгляд. Да, этот, видно, кадровый нацист. Он в военном эсэсовском мундире. Судя по знакам различия, — штурмбаннфюрер. Майор. Сверлит взглядом. Неторопливо перечитывает бумаги. Нажимает кнопку звонка под доской стола.

В дверях вырастает дюжий штурмовик.

— Прошу вас, доктор Зорге, подождать в соседней комнате, — холодно говорит штурмбаннфюрер.

«Что это значит?»

Комната пуста. Только потертый диван и стол. На столе — чернильница. Рихард подходит к двери. Прислушивается. За дверью — мерные шаги. Так ходит часовой на посту. «Неужели ловушка?» Главное — держать себя в руках. Время тянется медленно. Минуло пять минут. Десять. Двадцать… Это уже что–то определенное…

Дверь распахивается,

— Доктор Рихард Зорге? Штурмбаннфюрер просит вас.

Чиновник встает из–за стола, протягивает Рихарду бланк: