У старых окопов

Он даже не пытался достать свой припас. Не дотянуться ему сейчас до кармана и не снарядить кусок сахара спасительными каплями. Кружилась голова, сердце замерло, будто и не было его вовсе. «Пропало без вести…» — машинально подумал Павел Савельевич. Его качнуло, он изо всех сил старался удержаться на ногах, ибо твердо знал: если упадет, ему уже не встать.

Кажется, не суждено ему дойти до вагончика. Вот сейчас он рухнет и больше уже не поднимется. Медленно, не поворачивая головы, Павел Савельевич скосил глаза — сначала в одну сторону, потом в другую, оглядывая место, где стоял. Неужели з д е с ь? Здесь, значит…

И крепко не понравилось ему это место: под ногами валялся мусор: тряпки, пустые консервные банки и еще какая-то дрянь, а в вечернем остывающем воздухе резко воняло табачищем. Павел Савельевич бросил курить всего месяц назад, и сейчас табачный смрад был ему особенно противен. Беда настигла его возле бригадной курилки, и от бочки с водой, врытой в землю, сильно тянуло мокрыми окурками. На миг он зримо представил толстые, разбухшие в воде окурки, смахивающие на червей, и его передернуло от отвращения.

Вот, значит, какое местечко уготовила ему судьба для последних минут на земле. Павел Савельевич и тут узнал враждебную выходку жизни, стремящейся согнуть его и поставить на колени. Он уверился вдруг, что на этот раз ему не выкрутиться, недаром болезнь сегодня так часто донимала его. И сразу все запротестовало в нем. Он даже не так против смерти взбунтовался, как против того, что распрощаться с жизнью ему придется именно здесь, в этом затрапезном месте. Неужели он лучшего места не выслужил за всю свою жизнь?

А впереди, шагах в десяти, была чистая прогалинка. Он еще днем углядел там зеленую, не успевшую почему-то выгореть траву. Если уж пришел его черед умирать, Павел Савельевич хотел бы, чтобы произошло это не здесь, возле смрадной бочки с червями-окурками, а на той зеленой лужайке.

От сведущих людей, понаторевших в медицинских премудростях, он слышал: когда стрясется такое, опасно даже пошевелиться. Но Павел Савельевич не знал: т а к о е это или еще не такое. А главное — очень уж противно ему было не только помирать здесь, но даже просто стоять на этом паршивом месте, среди мусора и густой табачной вони. И чтобы уйти отсюда — только для одного лишь этого, — Павел Савельевич переборол свою слабость, собрал все силы и чуток шагнул вперед — расчетливо, правой ногой, чтобы поменьше утруждать свое сердце, если оно еще есть у него. Он боялся, что тут же и свалится в мусор лицом. Его качнуло сильней прежнего, но он удержался-таки на ногах. Шатаясь от слабости, Павел Савельевич выстоял долгую секунду, а может и всю минуту — времени сейчас для него не существовало, — и еще шагнул коротким осмотрительным шажком, а потом еще и еще…

Так он добрался до заманчивой лужайки, где не грех уже было и свалиться. Он стоял на чистой траве, выжидая, когда смерть скосит его. И вдруг заметил, что голова уже почти не кружится, а ноги наливаются силой. Воздух вокруг поредел, им можно уже было дышать. Похоже, он все-таки выкарабкался из того смертоносного потока, в котором только что побывал. И запропавшее сердце подало о себе весточку: шевельнулось, улеглось поудобнее и работяще застучало. Павел Савельевич уже знал, что у него хватит силы дойти до вагончика, но еще постоял немного, пока прочно не поверил: все обошлось.

У него было такое чувство, будто смерть подстерегала его возле курилки на куче мусора. Она понадеялась: крышка ему там, ни за что не выбраться Павлу Савельевичу с этого уготованного ему паскудного места. А сюда на чистую лужайку хода ей нет. Как ни крути, а получается: и на этот раз надул он курносую.

Как это Варя говорила: не по науке? Ну пусть и у него будет не по науке, пусть!..

Павел Савельевич усмехнулся несолидным своим мыслям и зашагал к вагончику — на ровный свет в окнах и нарастающий говор молодых голосов.

ВАРЯ