У старых окопов

А я хотел, чтобы она полюбила не инженера и технорука, временно исполняющего обязанности начальника запани, а меня самого, Костю Мельникова, — такого, какой я есть сам по себе, без всяких должностных подпорок. Вот эти сомнения и вязали мне руки на первых порах.

Но время шло, а Соня все так же выжидающе и поощрительно поглядывала на меня, и что-то не видно было, чтобы она так уж робела перед инженером, техноруком и временным своим начальником. А вот насмешливые искорки в ее глазах стали вспыхивать все чаще и порой даже прыгали этакими проказливыми бесенятами, будто Соню стала уже забавлять затяжная моя несмелость, позорная для всей мужской половины рода человеческого. И я решил не тянуть резину, а действовать при первом же удобном случае. И случай такой, как водится, вскоре привалил.

Недели через три после моего приезда на запань мы как-то вечером задержались с Соней на работе, подбивая итоги смены. Когда вышли из конторки, все девчата-сортировщицы уже разбрелись по домам, и мы с Соней вдвоем зашагали к поселку. Я расспрашивал ее о житье-бытье, давно ли она работает на сплаве и не трудно ли ей день-деньской ворочать бревна багром. Она отвечала как-то скованно, невпопад, озиралась по сторонам и все время вроде бы чего-то ждала от меня.

Прошли такелажный сарай, который закрыл от нас реку и спрятал от случайных прохожих.

— Постой, Соня, — сказал я осевшим враз голосом, взял ее за руку и со значением заглянул ей в глаза. Помнится, я подумал тогда: если она вырвет сейчас руку, я все обращу в шутку и скажу, что всего лишь собирался погадать ей по ладони.

Она не вырвала руки, не отодвинулась, а только исподлобья глянула на меня и усмехнулась, будто хотела сказать: «Давно бы так!» Я прочел в ее глазах, кроме привычного уже для меня ожидания, еще и тайное согласие и уверился вдруг, что все мои нескромные желания сбудутся, и даже очень скоро.

Я осмелел и притиснул ее к стенке сарая. В рассеянном свете северной ночи глаза Сони покрупнели, стали темными, бездонными. И вся она вдруг показалась мне сказочно красивой, какими всегда становились для меня те девчата, которых я вот так обхаживал. Не то чтоб я сознательно шел на этот маскарад и настраивал себя на эту волну, но так уж почему-то всякий раз само собой у меня получалось. В поворотную ту минуту зазнобы мои как бы приподнимались в моих глазах, делались вдруг красивей и желанней. Сдается, мне позарез надо было тогда всячески их принарядить, чтобы первичная моя симпатия к ним, подогретая народившейся исподволь и неподвластной мне нежностью, вскарабкалась бы повыше и дотянулась до чего-то иного, более высокого и чистого, что люди обычно величают любовью.

А позже, когда я добивался своего или терпел поражение, этот самообман сразу же и бесследно улетучивался, и я снова видел своих симпатий такими, какими они были на самом деле. Частенько потом я просто не понимал себя и не на шутку дивился: и чего я тогда в этой серенькой крале выискал? Девчонка как девчонка, встретишь такую на улице — и не обернешься.

Не знаю, у всех так или только у меня одного…

Я притиснул Соню к стенке сарая и вплотную придвинулся к ней. Она и теперь не вырывалась, а лишь построжала вся, и сонливость ее вроде бы поразвеялась. «Погоди, северяночка, дальше еще и не то будет!» — горделиво подумал я и положил руку ей на плечо. И все же что-то в ее поведении настораживало меня, и я медлил.

Соня в упор смотрела на меня бездонными своими глазищами. Я заметил, как проказливый бесенок шмыгнул из одного ее глаза в другой, будто Соня спрашивала: «А дальше что? Долго еще будем подпирать такелажный сарай?»

И этот ее непроизнесенный, но угаданный мною вопрос подстегнул меня. Руки мои сами собой побежали по налитым Сониным плечам, я потянулся губами к ее рту, спеша поскорей перешагнуть через все, что пока еще разделяет нас, и оставить позади все глупые свои сомнения. Краем глаза я увидел, как Соня медленно и нехотя, как бы в истоме вскинула правую руку. Похоже, под внешней ее холодноватостью прячется одна из тех горячих девчат, которые не довольствуются тем, что их обнимают и целуют, но и сами любят ответно обнимать нашего брата. Что ж, такие мне еще больше нравятся. Ай да северяночка!

По доброте душевной я даже пригнулся в коленях, чтобы ей удобней было меня обнять. А Соня отвела руку назад, и в тот миг, когда губы наши уже почти встретились и я слышал на своем лице ее свежее, с привкусом мяты дыхание, она вдруг выбросила руку вперед и изо всей своей немалой силы тычком ударила меня в подбородок. Я попятился, фуражка моя свалилась под ноги. Вот тебе и горячая!

Выходит, не только на работе с багром Соня умеет быть быстрой и ловкой. И какой удар! Далеко не каждый парень сумеет вот так двинуть.

— Могла бы и предупредить, раз не согласна! — сердито выпалил я, потирая огнем горящий подбородок.

Соня презрительно фыркнула.

— Я же еще и виноватая!

— Что ж это ты размахалась? — трезвея, кисло упрекнул я. — Иль у вас тут, у северянок, так и принято: как что, так сразу по физии? Веселые у вас края!

— У нас тут принято — к чужим невестам не лезть! — наставительно сказала Соня, просвещая меня насчет местных обычаев. — Что вам, незанятых девчат мало?

Я протяжно свистнул.

— Вот оно что-о… А где ж твой жених? Что-то я его не приметил?

— В армии, где же еще? На Балтике служит. Вот осенью вернется — поженимся…

Все у нее давно уже было решено и распланировано. И в этой ее вдоль и поперек расчерченной жизни места для меня не было.

Хотя голова моя и гудела от удара, но кое-что для меня прояснилось. Местные парни совсем не были слепыми кротами. Просто они знали о ее женихе — вот и обходили Соню стороной. Может, на первых порах какой-нибудь бедолага и попробовал испытать Сонину верность, но тут же схлопотал себе оплеуху и мигом стал чутким и сознательным. Не могли, черти стоеросовые, загодя меня предупредить!

Одно прояснилось, зато другое еще больше запуталось. Почему Соня ни разу не заикнулась о своем женихе? Зачем тянула до последней секунды, вселяя в меня уверенность, что я на правильном пути? Не думала, что я зайду так далеко? Или сама не знала, как ей поступить? Или просто была убеждена, что сумеет постоять за себя в любой ситуации? Скорей всего последнее…

Соня как-то разом отдалилась от меня, стала такой недосягаемой, будто улетела на другую планету. Но планета планетой, а меня подмывало спросить: какого же лешего она завлекала меня? Иль скучно ей стало поджидать своего морячка — вот она и решила скоротать время, приманивая растяпистого начальника. И сознательно она это делала или невольно, поддавшись минутному настроению? Тут уж начинались такие дебри женского сердца, где нащупать верную тропу было трудно, а заблудиться — раз плюнуть. А мне и так уже надоело ошибаться и платить за свои промашки подбородком. В конце-то концов, подбородок у меня один, и он еще пригодится мне в жизни.

Нет, как она меня звезданула, прямо боксер, а не девица! А я еще любовался ее крепкой рукой. Вот и долюбовался на свою голову. Даже челюсть у меня заныла, придется еще, чего доброго, тащиться к зубному врачу. Только этого мне и не хватало для полноты жизни. Натренировалась на своей сортировке, поддевая багром тяжелые бревна. Но я-то ей не судострой и не шпальник!

А если уж все-таки я для нее деревяшка, так зачем она тогда так выжидающе, а то и прямо поощрительно поглядывала на меня все эти дни и чуть ли даже не за секунду до свирепого своего тычка? Вот тут и разберись. Она набедокурила, а расплачиваться мне одному, тоже не очень-то справедливо! Пусть хоть объяснит, как дошла до жизни такой…

Но у меня хватило ума ни о чем не спрашивать Соню. Ничего я ей не докажу. Ведь в активе моем лишь одни ее благосклонные взгляды, а взгляд — такое туманное дело, что от него всегда можно отпереться, была бы только охота. Это тебе не слово сказанное и тем более не поступок. Взгляд был, и нету его, даже повторить его в точности нельзя. И к делу его, как говорится, не подошьешь. Не улика это, не доказательство, а так, туман один и игра воображения.

Соня первая же на смех меня поднимет за то, что навыдумывал я тут какие-то особенные ее взгляды, а мне и крыть нечем. Да, может, и в самом-то деле ничего т а к о г о в тех Сониных взглядах и отродясь не было, а мне лишь почудилось? Мало ли что может померещиться во взгляде женщины, которая тебе самому нравится. Уж лучше молчать себе в тряпочку и не позориться. Меня прямо-таки злость взяла, что Соня такая скользкая и увертливая, никак к ней не подступишься.

— А вдруг да не вернется твой женишок? — ехидно спросил я, все больше ополчаясь против неведомого мне счастливчика морячка, который, опорожнив миску знаменитого флотского борща, забивает сейчас морского «козла» в гулком кубрике, а мне тут приходится на своей шкуре испытывать верность его невесты.

— Приедет, — отозвалась Соня. — Никуда он не денется!

И такая убежденность прозвучала в ее голосе, что я люто возненавидел этого козлятника. Но предаваться ревности было просто некогда. Я вдруг сообразил, что Соня приварила оплеуху не только ходоку Косте Мельникову, но еще и техноруку запани и заместителю начальника. Надо было срочно спасать свой пошатнувшийся авторитет. А то и не заметишь, как все тут перестанут тебя уважать.

— Значит, соблюдаешь себя? — весело спросил я голосом этакого добродушного начальника, который органически не способен обижаться на своих подчиненных.

Соня подозрительно покосилась на меня и пожала плечами.

— Просто жду…

— Ну что ж, — веселей прежнего сказал я, словно получать затрещины было любимым моим занятием. — Я это приветствую!

И шагнул к ней без всякой задней мысли, а лишь наглядно показывая, что досадный инцидент исчерпан и жизнь идет дальше своим ходом. Но недоверчивая Соня тут же предостерегающе вскинула крепкую свою руку и посоветовала мне:

— Приветствуйте лучше издали!

— Эх, Соня, Соня… — упрекнул я ее. — Как ты меня понимаешь! Чужих невест я не трогаю.

Против воли голос мой прозвучал довольно-таки жалобно, и Соня наконец-то поверила, что опасаться ей больше нечего. Прежде чем я успел ей помешать, она нагнулась и подняла с земли мою фуражку. Я уже и позабыл о горемычном своем головном уборе, а хозяйственная Соня, видать, все время о нем помнила. Ударом о круглое, наполовину обнажившееся и навек чужое теперь для меня колено она выбила из фуражки пыль, ткнула козырьком в сторону многострадального моего подбородка и спросила участливо, с виноватинкой в голосе:

— Больно, Константин Иваныч?

Я так и не разобрал, на самом деле жалеет она битого своего технорука или всего лишь издевается над незадачливым ухажером.

— Ладно, ладно! — сердито пробормотал я и выхватил у нее фуражку.

На миг я увидел себя со стороны, и мне вдруг смешно стало. Припомнились недавние скороспелые опасения: как бы Соня не приняла мои ухаживания из одной лишь боязни огорчить дорогого своего начальничка. Выходит, плохо же я знал местных девчат! Они не только не побоятся обидеть начальника, но при случае могут запросто залепить ему пощечину. «Вот тебе и северянки!» — обескураженно думал я, украдкой от Сони потирая нижнюю челюсть.