Безликий

Олег ничего не смог ответить, но было заметно, что ему хотелось что-то сказать, доказать свою правду, но он лишь раздраженно встал и вышел из купе. Александр равнодушно пожал плечами, вытянул ноги на кровати, накрылся одеялом и тут же провалился в глубокий сон. На следующее утро он сошел с поезда со своей небольшой сумкой во время трехминутной остановки в глухой деревне, покошенные и низкие дома которой смутно виднелись на горизонте.

«Здесь мне и место» – подумал он.

Цена правды

1

Главной чертой характера Ивана – до определенного момента – была простота; его внешний вид с ног до головы сообщал всякому, кто встречался с ним на пути, о тихой доброте, которая в особенности проявлялась в больших и печальных голубых глаз. Скромный образ Ивана составляли широкие, черные брюки, на которых когда-то были проглажены стрелки, бежевая матерчатая фуфайка, мешком висевшая на его добротных плечах, похожая на крестьянский кафтан и старые, поношенные ботинки с тупыми носами. Впрочем его простота была необычайна. Иван не догадывался, насколько его простота может показаться непростой и даже, более того, в высшей степени «…странной…» как думали о нем непонимающие его люди, если на его простоту взглянет человек другого рода, то есть человек, которого Иван ранее никогда не видел и, следовательно, ничего знать о нем не мог. До встречи с этими новыми людьми Ивану еще нужно было порядком пройти пешком, пересечь густой лес, которого он никогда не знал и не видел, и, наконец, войти в небольшой город Р., в котором он никогда не был, но примерно слышал (хотя это, скорее всего, проделки фантазии и воображения), что «…в нем все так же, как и везде». Но до свершения будущих событий, которые начнутся с того, что Иван не без волнения ступит в город Р., нужно набраться терпения еще на несколько дней; если бы кто-то сказал Ивану, какие открытия его ждут впереди, то он бы, конечно, не поверил, но его неверие не оберегло бы Ивана от различного рода размышлений и беспокойств; и на то были основательные причины.

Родился и вырос Иван в селение А., которое мало чем отличалось от тысячи других селений (за исключением одной весьма специфичной особенности, заключенной в строгом императиве), которые располагалась на поверхности земли. В них жили те же люди, которые имели приблизительно те же проблемы, то же счастье и то же горе, которые преследовали каждого из жителей подобных мест. Иван вырос крепким и сильным юношей. Он был высок и мускулист; с его природными данными, которым наделил его Творец, Иван мог бы зажить очень славно в своем селении, если бы смог использовать свои преимущества в корыстных, – то же эгоистичных (без тени упрека и негативизма) – целях. Но за могучим сложением тела и внутренней силой скрывалась человек добрый, который по своей природе (не физической), но духовной, никогда и мысли не смог бы допустить о том, чтобы сделать кому-то плохо или использовать слабость другого человека для собственной выгоды. Сам того не понимая, слабость Иван почитал за нечто добродетельное в человеке и уважал угнетенных и обделенных людей селения А., к которым он и сам по своему мнению относился.

Жил Иван спокойно и беззаботно двадцать один год. К учебе у него никогда не было большого рвения. Иван был лишен таланта понимания естественных и гуманитарных наук, в чем он искренне признавался своим учителям, которые в ответ снисходительно качали головами и говорили, что их задача научить его необходимому минимуму знаний, так как этого требует закон и их нравственный долг. Иван не перечил своим наставникам и усердно пытался понять далекие от его разумения науки. По причине своей ученической неполноценности Иван часто выносил насмешки и слышал правду о своей скудоумности и «тупости» от одноклассников. Иван никогда не обижался и не гневался на своих приятелей и друзей и тем более, никогда не вступал с ними в продолжительные ссоры, потому у него и не было серьезных злопыхателей и врагов. И его никто не почитал за врага, поскольку такого человека как Иван невозможно было приравнять к врагу, а, если и возможно, то только путем унижения своего достоинства и гордости (что было, конечно непозволительно). Большинство своих ровесников Иван раздражал: немногие были способны примириться с его добродушием, с которым он выносил злостные и обидные шутки.

В селение А., в отличие от всех других поселений, существовало одно непререкаемое правило, которое множество лет назад от привычки переросло в традицию и от традиции перешло в устоявшийся закон; заключалось оно в том, что «… каждый от малого человека до большого человека, не зависимо от состояния здоровья, жизненного положения и его полезности обществу, обязан беспрекословно говорить исключительно правду и ничего помимо правды, потому что правда составляет основу жизни селения А.. Нарушив правду, (то есть, допустив ложь), человек нарушит основополагающий принцип жизни других славных людей». Этот закон исполнялся абсолютно всеми жителями селения А. в отличие от других различных законов, которые имели распространенное свойство нарушаться и не исполняться. Нарушитель приступал закон с ясным осознанием того, что рано или поздно будет пойман по той причине, что он может нарушить любой закон, кроме закона правды. Всякий, кто пренебрегал установленными правилами, обрекал себя на осуждение, так как в определенный момент он будет вынужден сказать правду о своем проступке.

Жители селения А. были такими же людьми, как и везде, за исключением того, что они со спокойной душой говорили друг другу правду. В их сознании не существовало целостного понятия, как ложь, – солгать, чтобы не обидеть или преувеличить, или преуменьшить свое оценочное суждение, чтобы угодить человеку; они понимали, что обязаны сказать то, что они думают и выдать это за единственную правду и правду, которая не может быть поставлена под сомнение. Если говорить правду, вошло у жителей селения А. в обыкновенную привычку и постоянных обиход, то принимать ее они так и не научились. Немногие могли воспринимать правду спокойно и легко, и немногие были лишены ревностного и обидчивого чувства после того, как слышали правду (в которой, к слову, они сомневаться никак не могли). Обычно люди в селении А., услышав правду, с которой они не могли (по определению закона) не согласиться, но которая их не устраивала, начинали говорить свою правду в ответ с той целью, чтобы восстановить равновесие. Зачастую случались продолжительные ссоры и разборки, в которых устанавливалась приблизительная истинность посредством правды; впрочем, истинности достичь никогда не получалось, но озлобленные правдой люди все-таки старались (но без особого рвения) измениться к лучшему.

Однако, были люди, принимавшие правду легко и беззаботно, и таких было единицы. Среди немногих прочих, к таким людям относился Иван. Многие не могли понять, как ему удается воспринимать правду, которая зачастую обличала личные недостатки и пороки, – воспринять ее без злости и страстного желания сказать свою правду в ответ – правду еще более обличающую и принижающую. Иван слушал чужую правду и в редкие дни тихо, чтобы его никто не услышал, отвечал: «Видимо, так и есть, раз уж ты так думаешь. Не всем нам суждено соответствовать идеалам и представлениям других людей». И на этих словах все заканчивалось: терялся предмет дальнейшего разговора, и наступало напряженное молчание. То ли природа такая была у Ивана, то ли воспитание (скорее первое, чем второе), то ли в нем было нечто необъяснимое, данное свыше, что позволяло ему реагировать на правду таким образом, чтобы истцы чувствовали неловкость и смятение в душах после сказанных слов. Это необъяснимое делало из Ивана человека вроде бы и жалкого, вроде бы и мягкотелого и бесхарактерного, но всегда превозносило его над обличающими его людьми, хотя он сам к этому никогда не стремился. Как раз последнее и делало Ивана «лучше» многих остальных, желавших быть выше, сильнее, умнее, правдивее других, но со своей одержимой страстью они оставались в болоте, в которое опускала их правда. Иван же словно воспарял надо всеми и был лишен каких-либо моральных ограничений. Но при всех своих достоинствах он был изгоем и одиночкой; разновидность его истории, внешне, довольно проста; это история, которую можно встретить в каждом небольшом социальном обществе, где кто-то один оказывается не таким как все и не без иронии прозывается «белой вороной». Но внутренние содержание его истории нельзя отнести к категории обыденной, хотя бы только потому, что он родился и вырос в обществе, где всегда говорят правду и ничего помимо правды. Как раз последнее наделяет каждое внешнее проявление чувства, мысли или желания особой сущностью, которая тщательно скрывается от обычной (вне селения А.) точки воззрения.

За те двадцать один год, которые прожил Иван в селении А., он почти никогда не задавался вопросами, относящиеся к области философских изысков. Существовал главный и основополагающий вопрос, над которым рассуждали все, кому не лень и кто имел способность рассуждать, и вопрос этот был о правде. Иван никогда не думал о правде так, что можно было сказать, что он до чего-то додумался и пришел к открытию или глубокому понимаю вещей. Для него правда была просто правдой, о которой рассуждать было не нужно, поскольку сказано, что главное – это говорить правду и ничего помимо правды и не сомневаться в том, что правда – это правда. Он не множил сущность и первооснову, тогда, как многие деятели, почитавшие себя за мыслителей, слыли настоящими извращенцами терминов и понятий в рамках устоявшейся доктрины правды. Иван был далек от таких людей и не потому, что он считал их философию неверной или дурной, а только потому, что видел в правде очень простую и банальную суть, о которой больше чем «…это просто правда…» сказать ничего нельзя. Так он и жил двадцать один год и жил, как настоящий мудрец (или как истинный дурак?) и человек, который при всей своей доброте и смиренности, находился надо всеми людьми, окружавшие его и старавшиеся вывести его из блаженного состояния, которое можно было бы назвать состоянием созерцательной безучастности. Иван жил так, будто понял то, чего никто понять был не в силах, и будто его понимание было твердо и несокрушимо. Но Создатель, о котором Иван никогда не слышал и не знал, наделив его хорошими качествами характера, и спросил с него намного больше, чем с тех, кому он преподнес дурные и алчные темпераменты. И спроси Он его в обычный, погожий, немного ветреный и весенний день, и спросил Он у него так, что изменил Ивана совершенно. С этого и начинается его история.

Каждый в селении А. знал, что самым ужасным преступлением является сомнение в том, что правда – это и есть правда. Сомнение, сопровождаемые противоречиями и инакомыслием, было не прощаемым деяниям, за которое житель должен был нести наказание в виде изгнания из селения. Изгоняли всякого преступника правды, потому что сомнение одного подрывало традиционные устои селения А., основа которых зиждилась на единстве правды. Того, кто начинает придаваться сомнениям, узнавали в считанные часы, если не в считанные минуты. Этот человек, хоть и сомневался, но не мог утаить и скрыть свое преступление, потому что правда для него в любом случае оставалась высшим законом – высшим законом, как многолетняя привычка, а сила привычки – вещь упрямая. О своих сомнениях этот человек сообщал, как только предоставлялась такая возможность, поэтому преступления, связанные с сомнениями в правде, раскрывались довольно быстро и без особых трудностей. Таким образом, Иван проснулся одним утром с той мыслью, что не всякая правда может быть правдой. Ужасная мысль сомнения была продиктована отчетливо и ясно, что сомневаться в появившемся сомнении было невозможно. Иван проснулся и понял, что услышал правду о том, правда в селении А. может оказаться неправдой. Он испугался; мысль сомнения была прозрением, которая в считанные секунды делало его ближайшее будущее непредсказуемым и пугающим, хотя и вполне закономерным. Каждый в селении А. знал процедуру изгнания сомневающегося (уроки правды не проходили напрасно) и каждый знал, что нужно делать, чтобы изгнание прошло в кротчайшие сроки и без отягчающих последствий. Страх был тем обстоятельством, которое ухудшало положение сомневающегося: страх заставлял скрываться, прятаться, избегать всякого общения; преступник становился латентным, подозрительным, мучимым страстью рассказать всем о своем прозрении, но стойко молчал до тех пор, пока кто-то не обнаруживал в его поведении признаки сомневающегося.