Записки несостоявшегося гения

Ленинаканского погранотряда? А до того — жизнелюбивый студент-прогульщик Одесского

холодильного института, изгнанный не только из альма-матер, но и из самой Одессы-мамы — за 48 часов?! И это мне — 60?..

В общем, жену я с трудом успокоил, она и сейчас, смотрите, сидит и немножко

подрагивает, а сам грустно задумался. Но об этом после…

Итак, попробуем разобраться, что есть для меня сегодняшний день? Существует, друзья, понятие — магия круглых цифр. Вот, приезжал в Херсон в 1999 году духовный

лидер евреев СНГ раввин Штайнзальц, крупнейший знаток и переводчик Талмуда, и ему

417

на пресс-конференции задали журналисты вопрос: что будет через два с небольшим

месяца, ночью 31 декабря, когда закончится второе тысячелетие?

Раввин Штайнзальц, сухонький старичок с черно-белой бородкой на испещренном

глубокими морщинами лице, на мгновение задумался и грустно сказал:

— Ничего не будет. Кончится 31 декабря — начнется 1 января, и только! Как это

было тысячи раз до этого…

А как мы с вами ждали миллениума, помните?!

Вот и мои 60 лет — всего лишь маленькая круглая цифра, смотря, разумеется, что и

с чем сравнивать.

Конечно, это еще не старость, так сказать, не Мафусаилов век. Ему было –

насколько я помню — 969. Современники писали, что выглядел этот исторический

персонаж всегда очень молодо. Когда ему стукнуло 600 — смотрелся он всего лет на 350, не более. Я это к тому, что есть, слава Богу, брать с кого пример, а уж вам судить, как это

у меня получается…

Вот почему мне очень понравился ваш дружеский коллективный подарок — этот

портрет, написанный, насколько я понял, по моей фотографии (потому что я никому и

никогда не позировал) прекрасным художником. Молодец! Он сумел передать внешнее и

внутреннее сходство с оригиналом еще в большей степени, чем это есть на самом деле.

Глупо скрывать, я и раньше понимал, что это такое — комплиментарная живопись, но

узреть себя на старости таким неотразимым красавцем, честно говоря, большое

удовольствие…

Как на духу, признаюсь: когда этот шедевр вносили, я очень волновался. Нет-нет, не за себя, а за свою любимую супругу — ведь это не мне, а ей с ним жить дальше, но…

услышав ваши восторженные возгласы, а особенно реплику вон с той стороны стола:

— Прямо артист какой-то неизвестный! — я полностью успокоился и

удовлетворился. Это ж надо, так глубоко, верно и четко сформулировать мою сущность: мало нам памятников неизвестным солдатам и матросам, так теперь еще и неизвестный

артист средь нас объявился…

Но, смех смехом, а в жизни каждого человека бывают свои судьбоносные минуты.

Возможно, такой стала для меня встреча в голубом детстве с цыганкой, нагадавшей мне, чего ждать от жизни. В тот летний день, когда в наш двор зашла с ребенком на руках

закутанная в черный платок женщина, мне было лет тринадцать. Она искала попить

водички, а встретила глупых подростков, один из которых, Сашка Бачук, издевательски

ерничая и крича: — Ромалы-ромалы! — стал бросать в ее сторону камни. Я велел ему

перестать, но он разошелся еще больше, и мне пришлось его слегка стукнуть, чтобы

привести в память.

— Ничего, жидяра, — кричал Сашка, убегая домой, — придет с работы папаня, ты еще

свое получишь!

А цыганка, указав рукой в направлении обидчика, негромко сказала:

— Не жилец твой дружок — помрет скоро… от воды, а у тебя — доброе сердце, большим

человеком станешь, генералом…

Я бросился домой и рассказал это маме, а она тут же открыла свою сумочку, вынула сиреневую двадцатипятирублевую купюру, тогда еще были крупные старые

деньги, и строго наказала догнать цыганку и отблагодарить ее за такое гадание. Цыганка, которую я настиг уже в конце квартала, сначала отказывалась брать деньги, но дитя стало

плакать и, вытирая запеченный рот тыльной стороной ладони, женщина сказала:

— Передай матери: она будет тобой гордиться! Спасибо ей…

С тех пор прошло много лет. Я так и не стал генералом, и в моем возрасте ими уже

не становятся. Но к цыганским предсказаниям отношусь серьезно — в жизни нашей семьи

они не раз сбывались. Зимой 1965, когда я служил в армии, во время шторма в бурном

Бискае затонул танкер «Орион», радист которого Сашка Бачук, вышедший в свой первый

рейс после мореходного училища, пошел на дно с десятью другими членами экипажа, 418

подавая до последней минуты сигнал бедствия из наглухо задраенной радиорубки. Вот

тебе и гадание…

Не могу сказать, гордилась ли мной моя покойная мамочка, но очень, очень

хотелось бы в это верить.

Завершая тему, вспомню одного из умнейших людей, встреченных на моем

жизненном пути, покойного Александра Абрамовича Насонова, который на мои стенания, что так и не довелось примерить генеральские эполеты, мудро заметил:

— Нельзя, друг мой, так буквально понимать предсказания ворожек. Она сказала

тебе сущую правду: просто для малограмотной цыганки должность директора школы

ничуть не ниже генеральской…

А теперь расскажу вам, что понял, осознал, открыл для себя я за долгие

предъюбилейные годы. Был у меня когда-то армейский дружок, тбилисский еврей Алик

Найман. Надо сказать, национальное братство в Советской Армии всегда процветало.

Помню, замполит наш, майор Верескун, выступая на партсобрании, призывал командный

состав погранотряда вести непримиримую борьбу с неформальными национальными

товариществами и землячествами: — Армия сильна, когда она монолитна, — вещал он, — а что

у нас получается? Все собираются в свободное время какими-то кучками: молдаване — на

кухне, где шеф-поваром сержант Мустяца; грузины — в каптерке у старшины

Кварацхелия; узбеки — на вещевых складах при вечно небритом Садыкове; даже евреи, которых у нас только два, и те заседают в штабе у Бронштейна. Куда мы идем?..

Мой добрый товарищ Алик Найман имел высшее образование и служил только

год. Он ежедневно получал письма от своей девушки Розы и по вечерам писал ответы в

солнечную Одессу. История их знакомства меня поразила. Выпускник Тбилисского

университета приехал осенью в санаторий на Большом Фонтане и познакомился на танцах

с милой темноглазой толстушкой, которая так пылко с ним танцевала, так нежно

прижималась своею пышною грудью, что он, не беря в голову дурного, овладел ею тем же

вечером на пляже. Это было прекрасно, особенно его порадовало, когда на следующий

день Розочка пригласила его домой познакомиться со своей мамой.

Правда, мать ее оказалась дамой весьма невыдержанной и крикливой. Вначале

беды ничто не предвещало. Роза познакомила его с Симой Соломоновной в прихожей; женщина, любезно улыбаясь, помогла ему снять модный нейлоновый плащ, затем

пригласила дорогого гостя к шикарно накрытому столу. Они ели и беседовали, матушку

явно радовало наличие у Алика высшего образования, все было очень — очень хорошо, тепло и по-семейному. Потом Сима Соломоновна оставила их наедине и вышла по своим

делам. А уже через пару минут она буквально ворвалась в комнату, и ее трудно было

узнать.

— Боже мой, кого привела ты в наш дом?! — заламывая руки, кричала она. — У меня

сейчас разорвется сердце — видишь, с чем он пришел к тебе, к моей бедной невинной

девочке… Смотри, — совала она под нос дочери сжатый кулачок с торчащими по сторонам

розоватыми пакетиками, — у него все карманы набиты этим добром… Боже мой, до чего мы

дожили…

Конечно, будущие тещи не должны шарить без спросу в плащах потенциальных

женихов, но Алику так пришлась по душе пылкая Роза, что он долго плел что-то ее

матери, пытаясь реабилитироваться — не свой, мол, надел в санатории плащ, — пока дело

это, в общем, как-то замялось. Не мог же он честно признаться, что купил презервативы с

единственной целью: не создавать серьезных проблем понравившейся девушке накануне

своего ухода в армию. Только что он собирался с таким их количеством делать?!

Я благодарен Алику за жизненный урок, что он преподнес мне зимним

воскресным вечером в жарко натопленном кабинете шифровальщика. Мы делились

мечтами о будущем, и он, как о давно и твердо решенном, говорил, что главная цель его

жизни — поехать после службы в Одессу, жениться на Розочке, устроиться где-нибудь на

подходящую спокойную работу, чтобы была возможность каждый год, поднакопив

419

немножко деньжат, ездить с ней куда-нибудь отдыхать. Родить двух-трех детей и

воспитать их добрыми людьми. Все остальное — ерунда! Вот что для него главное.

Меня это удивило. Молодой умный парень — и вдруг такое махровое мещанство: а

где же подлинные высоты, к которым каждый должен стремиться?!

— Видишь ли, Виталий, — задумчиво говорил Алик, — на эту тему я тоже много думал, пока не пришел к выводу, что все эти общественные успехи, высокие достижения, слава и

признание современников, по крупному счету — пыль и труха. Всегда найдется кто-то

другой, который хоть на йоту сделал больше или лучше. И все — ты уже на вторых или

третьих ролях.

Свершить нечто такое, чтобы угодить в историческое бессмертие, очень трудно, практически, невозможно. Причем, не только для рядовой — даже для выдающейся

личности! И система доказательств тому — весьма проста. Скажи, кого бы ты мог назвать

прямо сейчас, навскидку, из крупнейших исторических деятелей, скажем, 16-го века? На

спор — ты назовешь одну, две, три, поверь — не больше десяти фамилий. …Генрих IV, Иван Грозный, Леонардо да Винчи, Микеланджело, Коперник, Шекспир — кто еще?

Понимаешь, через три столетия в нашей памяти остается лишь десяток фамилий великих!

Заметь: век — это, примерно, пять поколений. На Земле сейчас проживает 6 миллиардов

человек, умножь на 5 — получишь количество землян двадцатого века, страшно сказать -

30 миллиардов! И из них — только десять имен… Да и из этого десятка 5–7 мест уже, практически, заняты. Ленин, Сталин, Гитлер, Эйнштейн, Рентген, Сальвадор Дали, -

боюсь дальше продолжать. Вот и пришел я к выводу, что преодолеть такой конкурс куда

труднее, чем в мой любимый Тбилисский университет, а раз так — не стану участвовать

впредь ни в каких конкурсах! Это потерянные силы и время, особенно, с учетом того, что

жизнь дается только один раз…

Этот урок, полученный мной от армейского друга, и есть та веская причина, по

которой я отказался от каких-либо карьерных, научных, творческих ристалищ. Как стал

директором школы в семидесятые годы двадцатого века, так и тружусь в том же статусе в

двадцать первом, не обращая внимания и не завидуя тем, кто предпочел нормальной, спокойной человеческой жизни — политические или финансовые стремительные карьеры; звонко пил, ел, гулял, много нахапал, а нынче лежит в сырой могильной яме. Вполне