Пятое время года

Кухня впечатляла! Ого-го! Не меньше, чем большая комната в тетенькиной квартире.

— Как кухня?

— Умопомрачительная! Как на картинке. Живьем, признаться, я такой никода не видела.

— Да ты чего? У нас дома кухня ваще тридцать метров и с колоннами! Кофе будешь?

— Спасибо, с удовольствием… И какое же у колонн предназначение, если не секрет?

Словно бы и сама удивившись, Швыркова стала жевать помедленнее, наморщила лоб, но, так ни до чего и не додумавшись, пожала плечиками:

— Не знаю. Для красоты. Мать как бы захотела. Увидала там, у одних. Еще у нас стойка барная — улет! Дизайнер из Москвы делал. У нас ваще дом суперский! Двенадцать комнат. — Развоображавшаяся Анжелка небрежно выплеснула остатки кофе из кофеварки в прозрачную чашку и придвинула. — Сахара нет. Я сахар не кушаю — вредно. Вчера ваще целый день как бы на одних яблоках сидела.

— И зачем такие муки? Ты и так худенькая.

— Потому и худенькая. У меня мать знаешь как разжирела! Я ей говорю: кончай торты наворачивать, а то отец тебя бросит! А она мне: отстань! Всю жизнь жрать было нечего, теперь обратно, что ль, голодать? Дура такая! Отец и так уже с ней спать не хочет. Дома бывает раз в год. Все по заграницам мотается. Вот найдет там себе бабу — и привет горячий! Тогда матери мало не покажется, быстро похудеет.

Глоток холодного, горького кофе чуть было не застрял в горле: никогда еще не доводилось слышать, чтобы кто-нибудь в подобном тоне говорил о своих родителях и уж тем более выкладывал интимные подробности их жизни. Охватившее смущение породило острое желание сменить тему, и побыстрее. Пока внимание изголодавшейся Швырковой вновь переключилось на батон сырокопченой колбасы.

— Ты так и не сдала вчера зачет по английскому?

— Не-а, у меня с этим английским полный облом!

— Ничего, позанимаемся сегодня, и в среду сдашь.

— Да ладно, наплевать! Сдам, куда они денутся? Я ж на платном. Короче, заниматься не будем, неохота до ужаса.

Интересно! Только вчера Швыркова умоляла приехать позаниматься с ней английским, а теперь заявляет, что ей наплевать на несданный зачет. Испытующего взгляда Анжелка не заметила: отправив в рот очередной кусок колбасы, она подхватила пакет с соком.

— Слушай, Таньк, я чего сказать хотела, ты переезжай ко мне жить.

— То есть?.. Я что-то не совсем понимаю…

— А чего особенного? Будем английским вместе заниматься, и тебе как бы лучше. Ты ведь у тетки живешь, мотаешься на электричке, а здесь метро рядом и ваще классно. Соку хочешь?

— Нет, спасибо.

Предложение насчет «переезжай» выглядело по меньшей мере странно: с чего бы это вдруг Швырковой взбрело в голову приглашать к себе жить однокурсницу, с которой у нее до сих пор не было никаких дружеских отношений? Привет — привет! Пока — пока! — не больше. Шальная мысль: а что если она элементарная лесбиянка и заманивает девочку Таню в свои порочные сети? — позабавила, но недолго. Чепуха! Собираясь на «большом сачке», девчонки часто обсуждают крутую-раскрутую троечницу Швыркову, однако о ее нетрадиционной сексуальной ориентации никто никогда и не заикался. Стало быть, причина крылась в другой плоскости.

— Объясни популярно, зачем я тебе понадобилась?

— Ну как зачем? Я одна боюсь.

После такого ответа напрашивались два предположения: либо девушка — полная шизе, либо дело попахивает криминалом. Чего здесь бояться? Центр города, домофон, консьержка.

Анжелка тем временем задумалась, тупо глядя в стакан с соком, и, точно как ненормальная, передернулась всем телом. Очередной глюк!

— Днем еще ничего, а ночью проснусь, прям ужасть! Короче, я когда маленькая была, мы на буровой в бараке жили. Мать с отцом на работу уйдут, а меня в комнате запирают. У нас там сосед был, алкаш. С ночной придет и давай мне в дверь дубасить! После на улицу выскочит, в окно колотит. Я реву, а он ржет, сволочь такая! А если, грит, отцу скажешь, я в другой раз дверь сломаю и тебя убью! С тех пор я дома одна ваще не могу.

В правдивость леденящего душу рассказа как-то не очень верилось: не может нормальный человек с такой легкостью делиться своими детскими страхами и переживаниями. Фактически с первым встречным. Не переставая кромсать колбасу. Единственное, что не вызывало сомнений, — это Анжелкино барачное детство…

— Раньше я здесь с хозяйкой квартиры вместе жила. Но она меня так достала, Людмила эта! Завистливая, жуть! Как бы дочка какого-то академика, кандидатка каких-то наук, а сама все мне в кошелек смотрит: а это сколько стоит, а это почем? — С завидным артистизмом изобразив тетку, которая сует нос в чужой кошелек, Анжелка презрительно фыркнула, и ее раскосые агатовые глазки, зло сощурившись, стали совсем как щелочки. — Я отцу сказала: пусть Людмила выкатывается, а то я институт бросаю и к матери обратно в Тюмень отваливаю! Короче, она на дачу к себе переехала. Теперь только два раза в неделю приходит. Убираться как бы! Шпионка такая! Отец ей знаешь какие деньги за квартиру плотит, а ей все мало! Жадина! Тут как бы полы моет, а летом в Ниццу на целый месяц ездиет. Или еще куда. В самых дорогих отелях ошивается! В общем, отец мне велел: найди себе подружку с института, пусть с тобой живет. Только приличную. Чтоб училась хорошо, не пила, не курила, не кололась.

— И твой выбор пал на меня?

— Да… а чего? Ты отличница. Нормальная, хорошая девчонка. Правда, давай переезжай ко мне? Пошли, я тебе квартиру покажу.

Лесть сделала свое дело: Швыркова больше не казалась чокнутой. В противном случае она не могла бы так адекватно оценивать окружающих. Кроме того, вряд ли Анжелка, с ее троечными способностями, была в состоянии сочинить столь реалистические истории — и про соседа-алкоголика, и про жадину хозяйку. Ничего Анжелка не привирала! Другой вопрос, что она была ужасно смешной, эта Швыркова Анжела, — с самым серьезным видом, будто экскурсовод в музее, водила по квартире и тоже, между прочим, не забывала упомянуть что почем и страну-производителя. В довершение продемонстрировала работу блестящих никелированных кранов, похожих на клювы экзотических птиц. Как будто кто-то сомневался, что в доме есть водопровод.

— Ты чего, Таньк, смеешься? Не нравится?

— Ой, что ты! Как может не нравиться? Здорово!

Все действительно было здорово, но ни магические ароматы дорогой парфюмерии, витавшие в чистейшей сиренево-голубой ванной, ни даже потрясающий компьютер с большим экраном, лазерным принтером и модемом, стоящий на письменном столе в так называемой «маленькой» комнате, которая и предназначалась квартирантке-охраннице, не могли изменить ее первоначального решения. Хотя жизнь с тетенькой с тех пор, как редкий счастливый вечер не приперается ее драгоценный Алик, утратила свою былую прелесть, перспектива существовать в чужих шикарных интерьерах и постоянно рефлексировать из-за материальной и душевной несовместимости все равно не прельщала. Однако это вовсе не значило, что нужно скрывать свои восторги, тем более они доставляли Анжелке несказанное удовольствие.

— Прямо «Семь дней»!.. — Анжелка не врубилась, и пришлось пояснить. — Интерьеры, как в журнале «Семь дней». Даже отпадней! Как говорится, Кобзон курит в углу!

Выраженьица из арсенала тети Жени привели Швыркову в полный экстаз — взвизгнув, крошка с хохотом повалилась в испанское кожаное кресло за «две тысячи у.е.»:

— Ха-ха-ха!.. Так чего, договорились? Переезжаешь ко мне?

— Ты извини, Анжел, вряд ли. Боюсь, тетка обидится.

На улице было еще совсем светло. Времени вполне хватало, чтобы навестить бабушкин переулок: бродить в сумерках по чужому, в сущности, городу — удовольствие ниже среднего, однако с учетом всех сегодняшних неожиданно сильных современных впечатлений мысль о возможном свидании с прошлым показалась нелепой. Зачем лишние стрессы? Наверняка старичок переулок тоже изменился до неузнаваемости: помолодел, обуржуазился, опростился. Пусть теплые детские воспоминания таковыми и останутся! В одну реку нельзя войти дважды.

Невесть откуда налетевший ветер погремел железом на крыше, раскачал верхушки голых, статичных тополей и, сорвавшись вниз, подтолкнул в спину — иди, иди, смелее! Современная девочка, а ностальгируешь по прошлому, как какая-нибудь дряхлая старушенция! Смешно, честное слово! Можно подумать, тебе сто лет в обед!

Гераклит оказался прав — на пустыре, где когда-то носилась детвора из окрестных коммуналок и валялись в лопухах бездомные собаки, полным ходом шла стройка: подъемные краны, иноязычные рабочие в касках, ослепляющая сварка, клацанье динозавроподобных машин и ноябрьская грязь из глины и вчерашнего снега. Выбравшись из топкого болота и еле протиснувшись в последней подворотне между «мерсами», «ауди» и «лексусами», она долго стучала ботинками по тротуару и отряхивалась: что ни говори, страшновато встретиться после долгой разлуки! В конце концов все-таки оторвала рассеянный взгляд от пятнышек глины на джинсах и не поверила своим глазам: по-воскресному пустынный, туманный, он был прежним, милый сердцу переулок!

Время словно застыло здесь, остановилось. Дома-пенсионеры, особнячки и церковь, еще крепче прижавшись к друг другу, не пустили в свою симпатичную стариковскую компанию стильную молодежь в островерхих немосковских шляпах. С мемориальных досок смотрели знакомые исторические лица — задумчивые, с едва заметной загадочной улыбкой, обращенной в себя, как и положено великим.

На старинном сером доме нет мемориальной доски. Но ведь есть память! И, кстати, без тех невеликих, которые жили здесь когда-то, история этого города тоже была бы неполной. Уж кому-кому, а студентке исторического факультета это доподлинно известно!

Два окна на третьем этаже, с переплетами, напоминающими голые, декадансные, пальмы, и фонарик-эркер сразу же воскресили в памяти трогательную картинку: бабушка с внучкой стоят напротив старинного дома, и внучка чуть не плачет: почему бабушка говорит «неловко»? Почему она не хочет открыть дверь в подъезд и подняться по лесенке? Ведь там так интересно! На третьем этаже медленно раздвинется занавес, бархатный, тяжелый, с золотыми кистями, и появятся любимые персонажи — прабабушки и прадедушки: ласковые, добрые, очень-очень умные, серьезные и, конечно, веселые. Будут там и другие артисты — не очень умные и поэтому ужасно смешные.

Сейчас-то понятно, почему они так ни разу и не зашли: бабушка старалась уберечь внучку от разочарований, а тогда все тайные догадки на сей счет сводились опять-таки к чародейству — наверное, бабушка боится, что может снова стать маленькой, как только зайдет в свой старый дом. При этой мысли и самой делалось страшновато: если бабушка станет девочкой, в кого же тогда превратится она, Танечка?

Теперь вряд ли уже когда-нибудь посчастливится очутиться в «волшебной» квартире, а жаль! Очень не помешало бы дополнить бабушкины рассказы о славном житье-бытье московских предков, то бишь историю семьи, визуальными впечатлениями. Тем более что и разочарование уже не грозит: если между рамами громоздятся банки с компотом и квашеной капустой, на одном подоконнике сохнет ободранный столетник, а на другом ядовито-розово цветет филлокактус, то лишь совсем маленькая девочка может подумать, что за тюлевыми занавесками происходят всякие чудеса в решете…