Леха

Малыгин недоговорил – в комнату ввалилась компания девушек, Бобиков с коробкой звякающих бутылок и пространство заполнилось атмосферой пьяного студенческого гульбища. Девушки, пришедшие уже сильно навеселе, закинувшись «Монастырской избой», принялись танцевать. Бобиков, заблаговременно доставив магнитофон в комнату, принялся пританцовывать в центре девичьего круга с аудиосистемой на плече. Харлам, приобняв Марину Беркович за талию, что‑то много и красиво ей говорил, не забывая «подмолаживать» стакан с красным вином. В перерывах между песнями слышались фразочки: «Марина, понимаешь ты эталон еврейской красоты…», «Эсфирь, принцесса…», «самая красивая дочь своего народа…» и прочее. Несмотря на весь этот шовинистический подтекст, Харламов всё же довольно быстро вывел «мисс Израиль» из комнаты, оставив Малыгина и Бобикова в соотношении два к трем. Слабый алкоголь быстро закончился, девочки принялись пить напитки покрепче, Бобиков танцевал всё развязнее, демонстрируя неплохую порно‑хореографию. Пьяными жестами зазывал на танцпол Малыгина.

Леха, закинувший для храбрости очередную стопку, наконец встал, полный решимости исполнить диско в стиле Ван Дамма, но, после первых же па, одна из девушек оплела его всеми конечностями, влепив параллельно, сшибающий с ног, глубокий поцелуй. После такого, сцепившаяся парочка, повалилась на жалобно вскрикнувшую кровать. Ловелас же Бобиков, подхватив двух оставшихся танцовщиц под нижние округлости, завалился на соседнюю койку.

Наверное, свального греха в чистом виде не получилось, но всё же одновременное соитие на расстояние полутора метров, разделяемое лишь запаскуженным столом, внесло порно‑колорит в первую лехину измену любимой девушке. Бобиков же, изредка погогатывая по‑жеребячьи, в проявлении позитивных эмоций вообще не стеснялся. Даже прокомментировал происходящее, закончив фразой из советской комедии про ковбоев: «Парни, кончайте эти сопли, вас ждет вторая серия!» И встал, в чём мать родила, во все свои метр восемьдесят восемь плюс двадцать.

Опустошенный и обезжиренный короткой эндорфиновой разрядкой, Малыгин поспешно натянул джинсы и схватил початую бутылку водки. Выпить хотелось лишь потому, чтобы чувство вины не заставило наговорить худого ни в чём не виноватой партнерше. При всём этом Малыгин почему‑то испытал к девушке (то ли Даша, то ли Наташа) чувство благодарности, чуть смазанное подобием теплоты. Она же, переместившись в темный угол комнаты, быстро оделась. Подружки, после просмотра «первой серии», лишь запахнувшись в простыни и облепив голые колени Бобикова, уселись за стол. Принялись деловито закусывать. Кавээнщик разлил по очередной.

Малыгин неопределенно махнул рукой, мол, на пять минут, и вышел из комнаты. Пройдя в конец коридора, где, сразу же после кухни располагался кабинет завхоза, Леха, не доходя до него, свернул на кухню. На удивление кухня, обычно заполненная галдящими курильщиками, оказалась пустой. За стенкой, в помещении главного по имуществу, слышалось ритмичное постукивание предметов мебели и женские стоны‑всхлипы. Леха выпил воды из‑под крана и, приоткрыв окно, продышался свежим морозным воздухом. Легкие и мозг наполнились кислородом в слабой надежде на вытрезвление.

Звуки любви через несколько минут стихли, ещё минут пять из‑за стенки доносился невнятный бубнеж, разбавленный сдавленным женским смехом. Наконец, по коридору мимо кухни прошелестел силуэт гибкой женской фигуры. Алексей подождал, когда звуки шагов удалятся. и зашел в кабинет завхоза.

Харламов, по пояс раздетый, стоял около окна с открытой форточкой и молча вглядывался в тусклые отблески уличных фонарей. На полу, вокруг письменного стола Зинаиды Полуэктовны, россыпью валялись какие‑то бумаги, журналы и прочая канцелярщина. Очевидно, бурный секс имени Беркович‑Харламова произошел прямо, а может быть и в том числе, на обширной поверхности бюрократической принадлежности.

– Марин, я скоро приду, – не оборачиваясь произнес Дмитрий, – д ай ветром надышаться…

– Это, я, – Леха затворил дверь, так как в сторону кухни загрохотали шаги какой‑то веселой компании, – я тебе рассказать хотел кое‑что…

Его словно прорвало. Малыгин, сбиваясь, но, всё же стараясь уложиться в последовательную хронологию, рассказал о событиях последних месяцев. Про работу начальником охраны и качели с таксистами, про Таню и её отца, про Койнова и приемку в милиции. При упоминании о Южанове, Харламов вскинулся и уже более не убирал с лица выражение крайней заинтересованности.

– Теперь всё понятно… – задумчиво протянул Дмитрий, когда Малыгин закончил, – значит это Олег меня вытащил. Саня лишь баней подсуетился да на десяти машинах встретил. Ну, кино…

– Но он первое время движения‑то наводил, – Леха решил капнуть немного справедливости, – что‑то с ментами решал…

– Он решал, чтобы его к мокрухе не подтягивали, – чуть скривился Харламов, – мол, если молодой всё признает, отстаньте только. Галочку на патронах срубите и вот вам премия ещё от федерации самбо…

– Ну я не знаю, – Леха на самом деле не знал, что ответить, – меня же через пару месяцев слили из охраны, какой‑то суровый воин пришел из армии, из горячей точки.

– Этот суровый воин торговлю наркотой в клубе организовал, – Харламов взял со спинки стула футболку, – только ко мне в хату за этот месяц два торчка заехало. И оба в «Джеме» дурь брали…

– Не понял… – Леха оторопел, в его бытность даже цыган в клуб не пускали, не то, что наркоту в чистом виде, – это как?

– А вот так…

В тюрьме новостные ленты раскатываются хоть и с опозданием, но с более обширной аналитикой. Любая, пусть и небольшая, новость с воли, зашедшая в камеру, размусоливается сидельцами на молекулы, раскладывается по вариантам, прогнозируется и запускается дальше по централу. Всё это происходит в силу скученности следственно‑арестованных, иной раз сидящих из расчета три человека на одно койкоместо, ну и, естественно, по причине круглосуточного безделья. Поэтому опытные арестанты всегда стремятся себя чем‑то занять. Кто‑то лепит поделки из хлеба, кто‑то гонит втихаря от службы режима брагу, кто‑то занимается спортом или запоем читает книги. Харламов относился, судя по всему, к категории последних. Но «Радио‑Централ» со своими выпусками всё же звучало фоном.

Обычно, в камерах на четыре человека сидело в среднем десять – двенадцать. Были особо опасные рецидивисты, по пять ходок и более, деревенские дурачки, упершие мешок картошки, разного рода блатные и гангстеры нового типа – спортсмены и остальные, к ним приравненные. Выполнять физические упражнения в переполненной и прокуренной камере означало бы стопроцентную вероятность подхваченного туберкулеза, поэтому Харламов в «хате» преимущественно читал, а на прогулках выкладывался по полной. То есть ровно настолько, насколько позволяли размеры прогулочного дворика. К слову, такого же, что и камерное помещение, только с металлической сеткой вместо крыши.

Версии по поводу убийства Косаря гуляли по СИЗО самые разные: от ментовской «белой стрелы» до роковой женщины. Все эти измышления, естественно, было глупыми и неуместными. Авторитетом Косарь был лишь для мелкой «паклинской» шелупони, а все роковые женщины рецидивиста подрабатывали «сосущими головами» на трассе Вологда – Москва. Со слов Харламова, один из «особиков», особо опасных рецидивистов, рассказывал о зарождающемся конфликте Косаря и Макара. Якобы, Косарь в очередном пьяном угаре обещал изнасиловать смотрящего за отступление от воровских традиций. В частности, за поддержку наркоиндустрии, что последнему, как классическому алкоголику, было очень неприятно. Или в силу того, что деньги там крутились, по меркам Вологды, немаленькие, а заслуженный человек оставался в стороне от дележки прибыли. Однако проспавшийся Косарь принес соответствующие извинения и дезавуировал все свои пьяные лозунги.

Сиделось Дмитрию, особенно первые пару месяцев, непросто. С первых дней его определили в спецблок – корпус для содержания особо опасных, ВИЧ‑инфицированных и склонных к побегу. Небольшое здание, построенное ещё при Екатерине Второй, практически не отапливалось, а содержание отличалось особой строгостью. В октябре, заболевшего бронхитом Харламова перевели в медчасть. После курса краткой терапии, он оказался в карцере («кича» в народе) на десять суток за оплеуху сокамернику, арестованному по делу о групповом изнасиловании и купившему койкоместо «на больничке». «Авторитета исполнять стал, обмудок помойный», – к оротко пояснил Дмитрий.

На «киче» раза три его избивал тюремный спецназ, в рамках проводимого досмотра карцера – шмона. Один раз видимо очень сильно. «Кровью мочился дня четыре потом». Ну и еженедельные посещения оперативников УБОПа на тему «не желаете ли признаться в заказном убийстве?». Где‑то ещё через месяц интерес к его персоне угас и Харламов оказался в большой сборной камере на сорок человек. Там Дмитрий узнавал последние городские новости, общался с торчками, заряжавшимися в родном ночнике, следил за бизнес‑успехами своего круга общения. «Ну и, в целом, жить стало проще». Финишировал он своё краткое изложение.

Леха молчал. Ему казалось, что произошедшее с ними, в совокупности, тянет на хороший сюжет какого‑нибудь детектива с обязательным хэппи‑эндом, если бы не полыхнувшие злобой и ненавистью глаза старшего товарища. И реальность происходящего.

– Я всю эту шушеру блатную ещё больше презирать стал, – застегнул молнию олимпийки Харламов, – до тюрьмы старался не цепляться, потом, на нарах наслушался всех этих песен, про любовь – зону – маму, противно стало. А после того, что ты рассказал, вообще… А!

Харламов махнул рукой.

– Пойдем в комнату? – Лехе показалось, что он поймал настроение друга, – по полтинничку и спать?

– Нет, братан, – Дмитрий приобнял Малыгина за плечи, – по полтинничку и гулять. Дай башку разрядить, завтра новую жизнь начну…

В комнате Бобиков, завернувшийся в простыню словно римский патриций, восседал за столом в гордом одиночестве.

– А где девчули? – удивленно спросил Леха.

– А им гражданин реабилитированный пообещал культпоход в ночной клуб «Джем», – быстро разливая портвейн по стаканам, сообщил Артемий, – а затем водные процедуры, так, товарищ Шаламов?

– Так, – усмехнулся Харламов, принимая стакан с пойлом, – на боевой выход снаряжаться ушли?

– Ага, – махом глотнул Бобиков, – усталые, но довольные, гы‑гы…

– Понятно, – Харламов налил ещё по одной, – мы, Темыч, с Малыгой пораньше выйдем, прямо сейчас, чтобы место подготовить. Столик и прочую красоту… А ты телок дождись и туда подтягивайтесь, понял?

– Понял… – пожал голым плечом Бобиков, – а можете мне скотч – виски заказать?