Трио-Лит 1

— Максим Новодворский, — представился он при встрече.

Василий Васильевич предположил, что этот юнец хочет попасть в хроники радио «Свобода». Общаться с ним отказался наотрез и предупредил отца Игоря:

— Замечу хоть намёк в его действиях на дискредитацию строя, отправлю Забелина в Ямало-Ненецкий автономный округ! Мне мои погоны не жмут.

Между тем тридцатитрёхлетний Максим Вениаминович признавался отцу Игорю, что его фамилия — его проклятие. Кроме неё не было других причин выживать его из прокуратуры. Жил как все, платил ипотеку как все, работал как все. Но никто не хотел видеть его своим заместителем. Вот и свободное плавание. Отец Игорь поговорил с ним о религиозных предпочтениях, и опять всё как у всех. Крещён в православии, венчанный, пару раз в год в храме бывает. Отец Игорь колебался, но решил благословить Максима Вениаминовича, чем тот был очень воодушевлён.

Ознакомившись со скудными материалами дела, имеющимися в его распоряжении, не приуныл, а заказал встречу с заключённым Забелиным. В ходе которой адвокат был очень удивлён тем, что виновник разбирательства вовсе и не настаивает на возвращении ему доброго имени. Загадочно прозвучала его фраза:

— Ничего доброго в моём имени нет.

В отведённой для их встречи камере было плохое освещение. Что-то адвокат записывал в ежедневник, что-то на диктофон в смартфоне. Забелин догадался, что это и есть тот самый телефон с телевизором и ещё с магнитофоном.

— Чего же вы хотите от возобновления дела?

— Правильнее будет сказать, чего не хочу. Не хочу отца Игоря расстраивать. Святой человек, такое участие принял в моей судьбе. Я просто обязан выбраться отсюда.

— Сергей Витальевич, — немного помолчав, опять заговорил адвокат, — вы были знакомы со свидетельницей Ивановой?

— Нет, но, кажется, я догадываюсь, кто это был.

Адвокат не пытался скрыть своего интереса.

Забелин рассказал, что ещё на суде пытался оспорить слова свидетельницы. Он был в том районе днём раньше и в трамвае рассыпал мелочь днём раньше. Но Иванова настаивала, и суд внял ей. Приезжал он в тот район по просьбе старой знакомой, с которой у него за пять лет до свадьбы была краткосрочная связь.

— Какое гадкое слово: «связь».

Звали знакомую Надя Иванова. Студентка университета, красавица с претензией на исключительность, интеллектуалка, рвалась в Москву, мечтала о богемном обществе. Уже на первом свидании были близкие отношения.

— Секс?

Забелин тяжело вздохнул, читай: «да».

На третьем свидании она сказала ему, что ни к кому не проникалась таким глубоким чувством, и это её пугает. Четвёртого свидания не было. Забелин уже в заключении вспомнил, как в перерыве между утехами Надя рассказывала ему о своём отце, несостоявшемся писателе. От него осталась одна толстая рукопись, и Надя обязана её опубликовать, чего бы это ни стоило. А о маме упомянула вскользь, обычная домохозяйка, пенсионерка, работает ещё кондуктором.

— Так зачем Надя позвала вас спустя восемь лет?

Забелин продолжил. Он не догадывался, о чём пойдёт речь при встрече. В телефонном звонке на работу она просила помочь, но не уточняла, в чём. Возобновления связи он не хотел и боялся. Он же обвенчан. Надя тепло и радостно встретила Забелина, между слов сквозило раскаянье, в словах надежда. В Надиной комнате Сергея ошарашили два его достаточно больших фотопортрета. Он и она. Она и он.

— Зачем тебе это? — Сергей засомневался в её здравомыслии.

— Это не мне. Дочь должна знать своего отца.

В браке у него третий год нет детей, а здесь растёт его дочь. Забелин был в ступоре. Надя не просила вернуться, просто плакала. Она понимала, что падшие женщины не достойны таких, как он. Таких безупречных. Ещё много чего комплиментарного говорила, а в итоге попросила дать дочери свою фамилию. Вот и вся её просьба. Она упала на колени. Ребёнок должен знать. Посмотри, как она на тебя похожа. И тому подобное.

— Вы ей отказали?

— Безмолвно я слушал её минут десять. Вычислял. Всё сходилось. О, как тяжело мне было оттолкнуть её и уйти. В ушах ещё долго стояли её плач и мои шаги.

— Вы боялись, что она врёт и это не ваш ребёнок? Не хотели неизвестно кому платить алименты?

— Мне стыдно её очернять, но поводов так думать было достаточно.

— Сколько после этого вы оставались на свободе?

— Двадцать три часа.

— Мне придётся слетать в Ярославль, уточнить всё на месте. Главное, как следствие на свидетельницу вышло?

— У меня было много времени подумать об этом. Ничего сложного, скорее всего. Оперативники искали свидетелей, показывали мои фото в близлежащих ларьках, палатках, в транспорте. Она же видела мои фотопортреты у дочери в комнате. Наверно и нафантазировала себе несчастную мелодраму, где я в роли похитителя девственности и счастья её дочки.

— И вдруг представился такой случай отомстить, — продолжил Новодворский. — Логично. А почему вы на суде не предположили, что это мать Нади?

— И в голову не приходило! Мало ли на Руси Ивановых!

* * *

Незадолго до смерти отец Игорь принял монашеский постриг с именем Георгий. Вечером того же дня в его палате с ним разговаривали Василий Васильевич и Максим Вениаминович.

— Заклинаю вас, возлюбленные братья мои, оставьте препирательства и доведите начатое дело до конца.

Новодворского коробил такой пафос. Слышал он много о православных, но такого средневековья и представить себе не мог.

— Целуйте крест.

— Мы же неверующие! — взмолился Василий Васильевич.

— Это вам кажется. Сделайте шаг к правде, и пребудет на вас благодать.

Они переглянулись и сделали шаг.

Из больницы ехали вместе, в одной машине. Василий Васильевич перестал чураться Новодворского.

— Шаг сделан и что теперь? Есть у нас шанс выполнить обещание?

— Шанс есть, не знаю только, одобрил бы такое решение проблемы отец Георгий. Забелин же одобряет. Намаялся он у вас.

— Это комплимент?

Огни большого города трассировали очередями за стёклами автомобиля, как будто отстреливались от мыслей обоих пассажиров.

— Утро вечера мудренее. Давайте встретимся завтра, и я вам всё расскажу.

— По мне зона плачет, не может долго без меня. Я должен к шести утра туда нагрянуть.

— Завидное чувство юмора у вас, Василий Васильевич! — Новодворский от души засмеялся.

— Выкладывай.

— Как-то вы пугали отца Георгия, что переведёте Забелина в Ямало-Ненецкий автономный округ. Было? Ну, так переведите.

— Зачем?

— Там же нет традиции не отпускать по УДО. Конечно, Забелин поедет домой не с парадного входа, а, скорее, с чёрного выхода, но, знаете, он своим добрым именем не так уж и дорожит, будет рад и этой лазейке.

Василий Васильевич лихорадочно соображал, как спасти честь мундира. И сказал, наконец:

— Я сам про такой расклад думал, но ведь отец Игорь хотел полного оправдания.

— Отец Георгий идеалист. Нельзя оставлять волков в дураках. Надо и овцу спасти, и их оставить сытыми. И покончим с этим.

— Вы, часом, не тайный агент Ордена Иезуитов?

С того вечера Василий Васильевич и Максим Вениаминович стали друзьями, и их дружба уже не прерывалась никогда. Следующий раз они встретились через неделю, на скромных похоронах инока Георгия, у кирпичной стены городского кафедрального собора. Литию пел отец Донат. Новодворский тогда первый раз в жизни осознанно и искренне осенил себя крестным знамением. Прощаясь после поминок, Василий Васильевич сказал, что к этапированию Забелина всё готово, с тамошним начальником, давнишним знакомцем, всё обговорено. Забелин скоро поедет за полярный круг и максимум через год — домой. И, помявшись, добавил:

— С твоим гонораром, Максим, не знаю, что делать. Подождёшь?

— Да ты что, товарищ подполковник? Отец Георгий, ещё будучи отцом Игорем, всё мне перечислил, — не задумываясь, соврал Новодворский. — Не парься.

— Да? — неподдельно изумился Василий Васильевич, — Что ж он мне ничего не сказал?

* * *

Однажды отец Вячеслав оцепенел от страшной догадки. Больше года потом он просыпался в поту почти каждую ночь. Истово молился за раба Геннадия, готов был своей бессмертной душой пожертвовать ради его спасения. Епископ Аркадий, выслушав ещё одну исповедь, отставил его от службы в тюремном храме, но сан сохранил. И даже сделал его благочинным в окрестностях областного центра, надеясь новыми заботами отвлечь от окончательного сокрушения. Геннадий Николаевич заметил в отце Вячеславе какое-то изменение, но незначительное. Внуки близнецы росли, и к тому дню, когда Геннадий Николаевич стал генералом, в церковь с бабушкой уже не ездили. Новоиспечённый генерал любил их и гордился ими. И всею своей большою семьёй. И в заботах о ней даже не вспоминал о том, что так терзало отца Вячеслава. Дружить они продолжали.

Неласково встретила малая родина Сергея Забелина. Росгвардейцы в медицинских масках остановили его на привокзальной площади и, разглядывая его справку об освобождении, долго решали, отправлять его в карантин или нет. Как прибывшего из другого региона, отправили. В неотапливаемом загородном профилактории он промёрз и проголодал две недели. Вернувшись в город, долго не мог сообразить, что делать дальше. Ноги сами вели его куда-то по пустынным улицам какого-то постапокалиптического знакомого и незнакомого города.

Вечером он спросил у дебелой и грузной женщины с кожей цвета пшеничного теста:

— Тебе удалось опубликовать рукопись?

— Нет, — горько усмехнувшись, ответила она, — когда было совсем плохо, мама сдала её в макулатуру.