Облака среди звезд

— Да… Она в столовой. Я не уверена, что она… может говорить… она очень… расстроена.

Иного слова просто не пришло мне на ум. Хотя, конечно, прозвучало оно не слишком убедительно. Сержант резко чиркнул карандашом и перестал записывать.

— Достаточно, Твитер, остальное можно опустить. — Инспектор кивнул своему напарнику и задумчиво склонил голову. — Вы старшая в семье, мисс Бинг?

— Нет, старший мой брат, его зовут Брон, ему двадцать шесть, и сестра Офелия — ей двадцать четыре. А мне двадцать два.

— Я могу с ними поговорить?

— Брона нет… дома. А Офелия спит.

— Она больна?

— Нет, но она обычно ложится спать, когда чем-то расстроена.

Инспектор стряхнул пепел с сигары и еще немного помедлил, прежде чем продолжить разговор:

— А Порция, сколько ей лет?

— Двадцать. Но ее тоже нет дома. Я не знаю, где она.

— Хорошо… — Он затянулся и выдохнул сизое облако дыма, на лице его по-прежнему сохранялось бесстрастно-спокойное выражение. — Я надеюсь, кто-нибудь все же со мной поедет в участок. Вашему отцу необходимы некоторые вещи; и потом — он был бы рад повидаться с кем-нибудь из родных. Он весь день, с самого утра, провел в одиночной камере.

— В камере? — удивленно переспросила я.

У меня голова закружилась от страха. Вероятно, я была очень бледна и безусловно старалась скрыть дурноту, внезапно накатившую на меня. Инспектор, видя это, поспешил добавить:

— Я понимаю, вас это пугает, вы еще слишком молоды. Вот поэтому-то я хотел бы побеседовать с вашей матерью.

— Я… позову ее.

Мама была одна. Расхаживая по комнате взад и вперед, она прижимала руки к вискам.

— Ма… — окликнула я ее, стараясь говорить как можно тише, но от волнения мой голос прозвучал истерически звонко, — в библиотеке полицейские, они хотят, чтобы кто-нибудь поехал к папе.

Она остановилась и прижала руки к груди, демонстрируя отчаяние.

— Вальдо! Бедное израненное имя! Я ласками тебя готова исцелить, больной твоей душе вернуть здоровье!

— «Отелло». Так ты поедешь?

Мама смотрела на меня широко раскрытыми глазами:

— Как каждое из слов меня пугает, кровь в моих жилах превратилась в лед…

В этот момент инспектор и его напарник появились на пороге столовой.

— Это… инспектор… — К своему стыду, я так и не вспомнила его имя.

— Добрый вечер, миссис Бинг. Инспектор Фой.

Мама в смятении уставилась на меня:

— Увы, ведь можно видеть плохо, не будучи слепым…

Инспектор прошел в комнату и отозвался мягким глубоким голосом:

— «Гамлет», не так ли? Речь Гертруды, если не ошибаюсь. Это сержант, мой помощник. Мы хотели, чтобы вы отправились с нами в участок.

Она посмотрела на инспектора, затем на его напарника и сказала:

— А этот гость, сержант, ему не Смерть ли имя?

Сержант почтительно кивнул:

— Простите, мадам, моя фамилия Твитер.

Мама нетерпеливо махнула рукой. Проследовав мимо нас к двери, она обернулась и, указав пальцем на каждого из них по очереди, добавила:

— Прочь, тени жуткие! Вы, призраки безумные, — все прочь!

Она вышла, и я услыхала ее шаги на лестнице.

— Наверное, лучше будет, если поеду я, — сказала я инспектору и отправилась в прихожую одеваться.

— Я поеду с тобой, — донесся с кухни голос Марии-Альбы, и ее грузная фигура появилась в полумраке коридора. Она так волновалась, что руки у нее дрожали.

— Нет, Мария-Альба, ты не можешь ехать. Тебе это будет тяжело. И потом, нельзя их так оставлять здесь…

Машина черного цвета без номеров ожидала у подъезда. Сержант Твитер сел за руль. А инспектор занял место рядом с ним, мы же с Марией-Альбой поместились на заднем сиденье. Всю дорогу инспектор, стараясь поддержать беседу, обращал наше внимание то на погоду, то на пробки на дорогах, то говорил об открытии новых выставок и новых постановках в театрах, особенно много — о пьесе по роману Гюнтера Грасса. Несмотря на то что я отвечала крайне неохотно, он не унимался, видимо считая необходимым хоть как-то поддержать нас в этой тяжелой ситуации.

Сержант Твитер оказался менее многословен, к тому же его реплики были направлены в адрес неумелых водителей. Мария-Альба сидела молча, с каменным выражением на лице. Наконец мы доехали до площади перед зданием Парламента.

— Здесь сегодня была стычка, — заметил инспектор.

— Правда?

— Да, обычная драка оголтелых юнцов, которые не знают, к чему приложить силы. Какая-то старая женщина оказалась в их толпе. Собралась целая компания журналистов, теперь можно ожидать массы статей в газетах с рассказами о том, как тяжело живется беднякам и как молодежь борется за права обездоленных.

— Да… — задумчиво протянула я, — конечно…

Сунув руку в карман пальто, я случайно обнаружила там кусок пирога, который дал мне на прощание Хэнк. Варенье растаяло и растеклось в кармане, а бисквит превратился в липкое месиво.

Вывески над полицейским участком не было. Попав внутрь, я была совершенно сбита с толку и не знала, куда идти и что делать. Все, что я увидела, подействовало на меня крайне угнетающе. Лица у людей были самые отталкивающие и даже уродливые — длинные кривые носы, выступающие вперед подбородки и выпуклые лбы. Кроме того, постоянно включалась и выключалась сигнализация, все это производило впечатление какого-то адского хаоса.

Мы прошли по коридору, который время от времени оглашался истошными воплями и сотрясался так, словно за стенами находилось стадо слонов. Я держалась рядом с инспектором, пока он шел вперед, и почти уткнулась ему в спину, как только он остановился и тихо сообщил мне:

— Он здесь. Мы сделали все, что могли. Но лучше устроить его не удалось. — Он посмотрел на меня и нахмурился: — Что с вами, вам плохо?

— Sta bene (Все в порядке), — отозвалась Мария-Альба, — Senta, sputa (Не обращай внимания). — Она сунула мне в руку носовой платок. — Дай-ка я вытру тебе подбородок и руки. Lo sa, il cielo chissa! (Господи, помоги нам!) — Я не стала протестовать, и она вытерла мои руки и подбородок, перемазанные пирогом, — я постаралась его съесть, пока ехала в машине.