Облака среди звезд

Глава 6

Меня разбудил телефонный звонок. Открыв глаза, я почувствовала боль от синяков и ужасную разбитость. Когда-то давно воспитательницы будили нас по утрам, чтобы заставить прочесть молитву. С шестнадцати лет я открыто заявила о своем атеизме и больше никогда не брала в руки молитвенника, но теперь вдруг ощутила горячее желание обратиться к Богу за помощью. За окном начинался отвратительный, пасмурный день.

Телефон продолжал дребезжать, и это приводило меня в бешенство, я надеялась, что хоть кто-нибудь догадается снять трубку. Полночи я не могла заснуть — всякий раз, закрывая глаза, вздрагивала и просыпалась от начинавшегося мне сниться кошмара. К тому же то ли от пирога Елл, то ли от усталости у меня подступала тошнота к горлу, и я никак не могла успокоиться.

Телефон все звонил. Столкнув на пол упитанного и ленивого Марка-Антония, я накинула халат и прямо босиком спустилась вниз.

— Алло…

— Инспектор Фой.

— Это Хэрриет, — тут же проснувшись, отозвалась я.

— Мне нужно поговорить с вашей матерью.

— А который час?

— Четверть восьмого.

— Вы не могли бы перезвонить позже. Она очень не любит, когда ее беспокоят раньше половины десятого.

— Прошу вас, передайте ей, что мистер Бинг сегодня должен быть в суде в десять часов.

— О Боже! Боже! — Я похолодела от ужаса.

— Не волнуйтесь. Это чистая формальность. Сегодня будет предварительное слушание дела. Вам не обязательно приезжать.

— Может быть, его все-таки признают невиновным?

— Хэрриет, послушайте меня. Ничего, что я называю вас по имени? Вы должны набраться терпения, сделайте это ради себя и ради вашего отца. Британская следственная система работает очень медленно, и даже внешне неоспоримые вещи всегда тщательно проверяются, собственно, это и делает наше правосудие наиболее безошибочным из всех существующих в мире. Я знаю, как вам тяжело, но, поверьте, я ни за что не допущу, чтобы невиновного человека отправили в тюрьму, я все сделаю, чтобы этого не случилось. Пожалуйста, наберитесь терпения.

— Да, спасибо вам, — прошептала я в ответ.

— Хорошо. Не оставляйте его без вашей поддержки, но пока вы можете отдохнуть, — с ним мистер Силкерт-Грин, и все идет нормально.

— Да, я поняла. Спасибо вам, — повторила я, понимая, как глупо себя веду, выражая благодарность человеку, который собирается обвинить моего отца в убийстве.

— Не унывайте…

Инспектор повесил трубку. И я тоже медленно отошла от телефона, направляясь к себе, когда раздался еще один звонок.

— Добрый день, это Креспен. С кем я разговариваю?

— Хэрриет.

— Очень рад, — у него был обычный сдержанный тон — так он говорил со всеми знакомыми.

— Позвать Офелию? — спросила я.

— О, нет. Не стоит ее беспокоить. Просто передайте ей, что я звонил.

— Что-нибудь еще?

— Э-э-э… Передайте, что я уезжаю на несколько дней в свой загородный дом. У дяди день рождения. Мне придется присутствовать на торжествах. Ему исполняется девяносто.

— Не знаю, поздравлять вас или выразить сочувствие.

— Скажите Офелии, что я позвоню, когда вернусь. До свидания.

На кухне Мария-Альба мыла посуду, оставшуюся со вчерашнего вечера.

— Что такое? Ты неважно выглядишь.

— Ерунда, я в порядке… — Как могла, я притворилась веселой и жизнерадостной. — Я почти привыкла, это вчера у меня был шок. Скоро совсем приду в себя.

Я улыбнулась ей и, повернувшись к окну, вдруг вскрикнула от неожиданности. Несколько человек с фотоаппаратами и камерами стояли около дома, один даже подбежал совсем близко, увидев меня в окне кухни.

— Негодяй! — воскликнула Мария-Альба и, схватив попавшийся под руку половник, бросилась к выходу в сад. — Чтоб вам в аду гореть!..

Фотограф уже собирался нажать на кнопку, но, увидав разгневанную домработницу с половником, бросился к воротам.

В это время вошла Корделия. Выглядела она тоже неважно. На ней были джинсы вместо школьной формы, хотя день был учебный.

— Эти подлые твари достали меня! Знаешь, о ком я? Друзилла Пэпворт все время лезет в драку. Эта завистливая дрянь теперь и вовсе не оставит меня в покое. Все уже знают, что его обвинили в убийстве.

— Он не убивал. Ты не должна этому верить. Я понимаю, что не все твои одноклассницы к тебе хорошо относятся, но это не значит…

— Ты уже забыла, что такое школа! — воскликнула Корделия, тряхнув головой. — Со мной же никто не будет общаться теперь. Навсегда. Все будут от меня шарахаться. Мне придется все время быть одной, везде. Но, может, я к этому и привыкну… А если все это осточертеет, то сбегу в лес и буду жить в шалаше. И кто-нибудь станет приносить мне еду из сострадания, потом у меня откроется пророческий дар, и я буду предсказывать, как оракул.

— Ненавижу школу! — продолжала Корделия. — Всех учителей и наставников ненавижу. Им бы только наказывать ни за что ни про что. У них на уме только одно — как бы побольше помучить детей. Ни за что не пойду в школу. А если ты станешь заставлять меня, покончу с собой. — Я вздохнула, не имея сил спорить с ней, и она с торжеством добавила: — Я собираюсь приготовить папе пирог. — Вынув из шкафа миску, она стала насыпать муку. — Это поднимет ему настроение. Заверну его и положу в коробку, чтобы не остыл. — Корделия отыскала пачку рецептов Марии-Альбы и начала отмерять ингредиенты.

Я бессмысленно следила за ней, понимая, что и мне пора чем-нибудь заняться.

Когда я снова спустилась вниз через час, приняв душ и немного успокоившись за чтением Джерарда Мэнли Хопкинса, то была немало удивлена, обнаружив в гостиной Макса Френшэма. Макс так же, как отец, играл в «Короле Лире». Он был другом моих родителей.

— Хэрриет! — Он взял меня за руки. — Я пришел убедиться, все ли в порядке. Как самочувствие Вальдо?

— Как вы тут оказались?

— Прошел через заднюю дверь. Вы, должно быть, уже позабыли, что в прошлый раз, когда я был у вас на дне рождения Клариссы, сами показали мне тайный путь через лабиринт.

Я вспомнила, что действительно год назад водила Макса по лабиринту Лавди и рассказывала ему о замечательных талантах нашего садовника. Каролина, жена Макса, очень разозлилась на нас за эту прогулку и в отместку весь вечер флиртовала с моим отцом, зная, что никто уже не смог бы упрекнуть ее в чрезмерной развязности. Но все это не вызвало серьезных подозрений и не привлекло ничьего внимания — Френшэмы считались вполне респектабельной супружеской парой. У Макса было бледное и узкое аристократическое лицо и карие глаза. Нельзя было не поддаться его редкостному обаянию. Пока что успехи его на сцене были невелики, и в «Короле Лире» он должен был исполнять роль Эдгара. Ему было только тридцать четыре, и расцвет его карьеры был еще впереди, как полагали многие.

— Очень мило, что вы навестили нас.

— Такое несчастье! Он не мог этого сделать. Я знаю Вальдо, уж кто-кто, а он и мухи не обидит. Он даже руки ни на кого бы не поднял, разве что по сценической необходимости. Бедняга Бэзил, конечно, его можно только пожалеть. Но должна же полиция разобраться с этой глупой ошибкой. Мы все подтвердим, что Вальдо не способен совершить убийство… — Он остановился, переводя дыхание. Его слова бальзамом пролились на душу — за эти два дня Макс оказался первым человеком, горячо отстаивавшим невиновность моего отца. — Бедная Хэрриет, вы, наверное, так устали от вчерашних треволнений?

Втроем с Марией-Альбой и Корделией мы сели завтракать в столовой, не поднимая занавесок на окнах. Сквозь маленькую щелочку виднелись только ровно подстриженные кусты и несколько деревьев. Мне было грустно оттого, что жизнь моей семьи стала предметом бесцеремонного любопытства окружающих. Где-то за оградой промелькнули две мужские фигуры, и, присмотревшись, я увидела репортера, примостившегося на каменном парапете и заряжавшего пленку. Еще один настраивал объектив камеры, шаря по окнам дома. От досады я даже уронила вилку на пол. Корделия подняла голову и недоуменно посмотрела на меня. Если даже для меня вся эта история обернулась потрясением, то каково ей, в столь юном возрасте ставшей жертвой нелепой травли.

— Дурацкая рассеянность, — пробормотала я, стараясь сохранить улыбку, — как роялисты в период Французской революции, прячемся от обезумевшей толпы за стенами особняка.

— Мы так долго не протянем, если будем рассчитывать, что Брон один будет за нас отдуваться, — сказала Корделия, постучав ложкой по скорлупе вареного яйца.

— Ну, знаешь ли, дорогая, это несправедливое обвинение — женщины не так часто прятались за спину мужчин, как принято считать. Даже в более трудные времена они тоже сражались. Даже лили раскаленную смолу на головы врагов. Впрочем, это мало помогало. Когда заканчивалось продовольствие, а затем собаки, кошки и крысы…

— Лучше умереть, чем съесть Марка-Антония! — Корделия продолжала невозмутимо чистить яйцо.

Мы выпили по чашке шоколада со сливками, и Мария-Альба остроумно заметила, что, коль мы попали в осаду, она использует этот шанс, чтобы откормить нас как следует, сохранив жизнь несчастному животному.

— Дверь хлопнула, — сказала, прислушавшись, Мария-Альба, — кто-то пришел.

Я встала из-за стола и бросилась в прихожую, где увидела Рональда Мэйсона в распахнутом пальто и сбившемся галстуке.

— Хэрриет! Дорогая моя! Я не знал, что подумать! — Мне нравился его голос, мелодичный, низкий, с чуть заметной хрипотцой, какая бывает у все курящих. — Я не забыл, где у вас хранится запасной ключ. — Он вернул его мне. — Но сейчас лучше держите его в доме.

Рональду Мэйсону было около сорока, человек он был весьма прозаический и приземленный, но не лишенный чувства юмора и сентиментальности. В речи он нередко употреблял архаические формы и слова, свойственные людям старшего поколения.

Увидав в дверях Марию-Альбу, он обратился к ней на итальянском, демонстрируя безупречное произношение, усвоенное в Оксфорде:

— Sono io, Maria-Alba, il tuo anziano amico — Ronnie. (Мария-Альба, это твой старый знакомый, Ронни.)

— Anziano, vero (И точно старый), — заметила Мария-Альба, мрачно оглядев его, но, все же отложив в сторону кочергу, которую прихватила с собой из столовой для самообороны.

— Ронни, хорошо, что ты приехал, — я поцеловала его в щеку, ощутив запах лавандовой туалетной воды, — они не прицепились к тебе?

— Нет, нет, — Рональд пригладил взлохмаченные волосы.

Не успели мы уйти из прихожей, как снова раздался звонок в дверь.

Я подошла и глянула сквозь щель почтового ящика. На лестнице стоял незнакомый молодой человек.

— Цветы из магазина по заказу, — произнес он на ломаном английском.

Цветы? Возможно, мама что-то заказала, не предупредив нас. Я уже собралась отворить дверь, но Мария-Альба, вновь вооружившись кочергой, подошла поближе.

Как только я высунулась на улицу, мне в нос тут же сунули не только букет, но и микрофон. Со всех сторон посыпались вопросы: что я думаю по поводу ареста, считаю ли отца виновным, какова моя реакция на выдвинутые против него обвинения и так далее.

Наглому юнцу повезло. Мне не давали закрыть дверь.

— Подождите, мисс, секунду, ответьте, прошу вас… — кричали они все вместе. Но тут вмешался Рональд — он оттолкнул от двери незваных гостей.