Ах, Вильям!

* * *

Пока я рассказывала, Вильям несколько раз перебивал меня, прося разъяснить что-то или повторить. Снова и снова мы обсуждали подробности, и Вильям жевал кончики усов, и щурился сквозь лобовое стекло на дорогу, солнечных очков на нем не было, и слушал меня с очень сосредоточенным видом. Наконец он сказал:

— Не уверен, что Лоис Бубар говорит правду.

— Правду о чем? — спросила я.

— О том, что сюда приезжала моя мать. С чего бы моей матери приезжать сюда на этом этапе своей жизни?

Я хотела сказать, что Лоис описала платье, которое было на Кэтрин, но передумала, и Вильям продолжил:

— А еще брат Кэтрин не умирал в тюрьме. Я видел на сайте свидетельство о смерти, и про тюрьму там ничего не сказано.

Я огляделась по сторонам:

— Куда мы едем?

— Без понятия, — ответил Вильям. — Давай найдем ферму Трасков и дом Кэтрин. Ты сказала, у тебя есть адрес?

— У меня есть адрес дома, где она выросла. А ферма Трасков находится на Дрюс-Лейк-роуд в Линнеусе. Номер дома Лоис не указала. Но это прямо на границе с Нью-Лимериком.

— Сейчас разберемся.

Вильям остановил машину и достал айпэд, а я проверила телефон, и там было два новых сообщения от Бекки. В первом говорилось: «Вы с папой снова вместе?» Во втором говорилось: «МАМ, какие новости???» На первое я ответила: «Нет, ангелочек, мы не вместе, но прекрасно ладим». Затем я ответила на второе: «Потом все расскажу!» Вопрос о том, сошлись ли мы с ее отцом, меня удивил. Я убрала телефон в сумку.

— Так, ладно, — сказал Вильям. Он уже отыскал Линнеус, штат Мэн, на своем айпэде и нашел, где там Дрюс-Лейк-роуд, и мы снова двинулись в путь, и через некоторое время показался тот самый дом — дом, где его мать жила с Клайдом Траском и познакомилась с его отцом. Это был дом. Вот первое, что я могу сказать. Но, как я поняла, в этих краях — да и много где еще — такой дом считается почти особняком. С длинной террасой сбоку и черными ставнями на фоне сияющей побелки, он насчитывал три этажа, а рядом был погреб для картофеля — как водится, вырытый в склоне, — и мы остановились напротив дома и стали его разглядывать.

— Я ничего тут не чувствую, Люси, — сказал Вильям. — Далась мне эта ферма.

Я сказала, что понимаю.

Но мы продолжили разглядывать дом и, найдя окна комнаты, где когда-то стояло пианино, на котором играл Вильгельм, оба почувствовали легкое… отвращение, пожалуй, слишком сильное слово, но нам обоим все это было не по душе.

И мы поехали дальше, и вдоль дороги не было ни одной постройки, лишь горстка деревьев, сбрызнутых солнечным светом, а потом мы увидели маленькое почтовое отделение, очень ветхое. «Люси, смотри», — сказал Вильям, и я поняла, что его так растрогало. Это явно было то самое почтовое отделение, куда каждый день ходила его мать проверить, не пришло ли письмо от Вильгельма.

Мы медленно поехали дальше, мы ехали очень медленно, пока не уперлись в рельсы. «Боже, Люси, — сказал Вильям. — Погоди секунду». Впереди виднелась крошечная железнодорожная станция. Вдоль путей стояли старые склады. Лоис была права: здесь никогда ничего не менялось. Мы припарковались возле станции — вокруг ни души — и, не выходя из машины, смотрели на дорогу, по которой тем снежным ноябрьским вечером шла, то и дело переходя на бег, Кэтрин. Станция была маленькая, обшитая вагонкой. Она скорее напоминала автобусную остановку.

Я живо представила, как юная Кэтрин не то идет, не то бежит по этой темной, продуваемой ветром ноябрьской дороге, без сапог, в легких башмаках, а повсюду сугробы, и без теплой куртки, чтобы себя не выдать; я представила, как она не то идет, не то бежит к станции в темной одежде, с шарфом на голове, как она ждет поезд, и ей страшно, до смерти страшно — как было страшно годами из-за побоев отца, — и, мне кажется, я почувствовала, какие мысли крутились у нее в голове:

Если Вильгельма не будет, когда я приеду в Бостон, я покончу с собой.