Л̶ю̶б̶л̶ю̶. Гублю

Пролог

Она смотрела на него снизу вверх и не понимала, за что?

За что он так жесток?

— Саша, прости меня. Ты же знаешь, что я только твоя и люблю только тебя…

— Да, зая, до недавнего времени я так и думал, только вот добрые люди открыли мне глаза на твою сучью натуру…

— Саша, — всхлип и взгляд некогда любимых глаз немало раздражал его и выбивал из колеи, поэтому он отвернулся к окну и закурил.

— Вон пошла. Отпускаю с миром, но видеть тебя больше не хочу. Ослушаешься, тогда не пощажу.

Красивое лицо девушки вдруг ожесточилось и непонятно откуда взявшиеся силы помогли встать.

— Я тебе этого никогда не забуду, Горин. И не прощу. Не хочешь, не верь, но пугать меня не нужно. Я после знакомства с таким ублюдком как ты, уже ничего не боюсь.

Лицо внезапно обернувшегося мужчины исказила гримаса бешенства:

— Ты, соплячка, будешь мне здесь такие речи толкать? Я тебя, мразь, собственными руками задушу.

Мгновение и его высокая, широплечая фигура нависла над ней, а рука сомкнулась на тонкой девичьей шее.

Пальцы легко обхватывали кожу ниже подбородка и буквально через несколько секунд она захрипела.

"Задушить, сучку, чтобы больше мозги не пудрила и никому не досталась… "

Хрипы становились всё громче и она, лишившись воздуха постепенно сникла и внезапно обмякла в его руках.

Стоп.

Невероятным усилием воли Горин заставил себя ослабить хватку и отступил, морщась от вида снова упавшей на колени Маши.

Она была сейчас жалкой и прекрасной одновременно: с красными заплаканными глазами и опухшими полными губами, в сарафане в мелкий цветок, задравшемся над сбитыми в кровь коленями…

Хотелось трахнуть её и убить одновременно, но он сдержался.

Пройденный этап.

Выкинуть суку к чертовой матери и пусть катится на всё четыре стороны.

Попользовался и хватит.

И так долго задержалась, возомнила себе, что самим Александром Гориным может вертеть.

Маша тем временем с трудом поднялась, и глотая горячие слезы, посмотрела прямо в холодные голубые глаза:

— Помнить меня, ублюдок, всю жизнь будешь, только меня хотеть. С другими бабами меня представлять будешь. Но я не прощу. Никогда.

Горин хищно улыбнулся и нарочито медленно произнес:

— У меня таких как ты — очередь за дверями. Вон пошла, соплячка, пока я охране "фас" не сказал и они тебя по кругу не пустили.

Неужели могли те губы, которые совсем недавно ласкали и шептали нежности прямо на ухо, теперь хлестать хуже пощечин?

Могли.

Перед ней теперь стоял настоящий волк, который раньше прикидывался верным псом.

Она медленно выпрямилась, проглотила его последние слова и круто развернувшись на каблуках нетвердой походкой направилась к выходу.

Любила, с ума сходила по нему раньше, а он вытоптал и выжег всё. Ничего, кроме ненависти и пустоты не оставил.

Пусть всё так.

Теперь нет больше той Машеньки, которая краснела и радовалась любой мелочи, видела прекрасное во всем, попадавшемся на пути.

Осталась только молодая, преданная любимым женщина, которая отлично знала, какими коварными бывают сильные мира сего — мужчины.

Тем временем Горин, оставшийся один, набрал на телефоне номер и сразу перешёл к делу:

— Алло. Володя?

— Да, Александр Николаевич!

— За Марией Анатольевной присмотр не прекращайте…

— Но я думал…

Горин раздраженно потер переносицу и снова взорвался:

— Володя, думаю здесь я, я ты делаешь как сказано. Я доходчиво объясняю?

— Да.

— Если какой-то поклонник или мужик на горизонте — нейтрализовать и сразу мне докладывать.

— Будет сделано, Александр Николаевич! — отозвался поникший голос главного начальника охраны.

— Помни, Володя, она у тебя на самом особом контроле. Ясно?

— Ясно, Александр Николаевич.

— Вот и прекрасно. Готовь машину. В аэропорт и в Москву.

1

— Мам, я к Тане с ночёвкой!

— Ох уж мне эти ночёвки, — голос Галины Ивановны выражал недовольство и не зря: ведь по мнению матери, единственная дочь второй раз за месяц шла гулять на всю ночь под предлогом посиделок у подруги.

— Мамуль, перестань! Ты мне совсем не доверяешь? Я же сказала, что в первый раз мы дома сидели, над учебниками корпели, а сегодня в кафе выйдем на пару часов и домой!

— Доверяю, дочка! Тебе-то доверяю… А вот другим людям… — задумчиво протянула Галина и поспешила обнять насупившуюся дочь.

— Отпускаешь?

— Конечно! Иди, Манечка!

Да и разве можно не отпустить взрослую девятнадцатилетнюю студентку?

Ведь это уже не та маленькая девочка-школьница, которая просилась на чай к подружке.

Маша после смерти мужа была единственной отрадой и смыслом жизни, а теперь внезапно выросла и стала отдаляться.

При воспоминании о супруге, Галина снова прослезилась и шумно высморкалсь в расшитый цветами носовой платок. Десять лет как умер родимый, а как будто вчера от инфаркта скончался и оставил их вдвоём.

Был бы жив — всё по-другому было бы. Да только нет его и былого не вернешь.

Перед глазами промелькнули воспоминания юности: первые робкие поцелуи с Толиком, потом признание и свадьба… Первое жильё — обшарпанная комната в общежитии, которую обустраивали с любовью и трепетом, затем беременность и дочка Машенька.

Счастливые были, но сами этого не понимали. Всё казалось, что не хватает чего-то…

Пожили, встали на ноги, купили квартиру, всё наладилось вроде, только обустроились… И как гром среди ясного неба смерть мужа…

Вспомнилось, как оставшись с девятилетней дочерью отказывала себе во всём, как сложно было взять на себя заботы, которые раньше нес муж. Лучший кусочек ребёнку, лучший наряд, ради которого приходилось в школе помимо своих учеников брать кучу подработок до позднего вечера… Всё в спешке, в беготне. Только чтобы Машка отсутствие отца не чувствовала, только чтобы пальцем не показывали.

И не показывали, не смели. Ведь дочка умницей росла, послушной и правильной, даже слишком. Как будто в компенсацию за отсутствие мужа получила Галина идеального ребёнка. Да и мать так любила и боялась ранить дочь, что так ни с кем и не сошлась, встречалась тайком, но близко никого не подпускала, да и не было никого ближе мужа покойного и оставшейся единственной дочери.

Незаметно пролетели годы. Сама не поняла как выросла Манечка. Расцвела, как бутон утренней розы, покрытый росой. Самое лучшее взяла от обоих родителей и заставила заиграть это новыми красками.

Всё при ней: и характер и внешность. Только вот не стало между ними той близости, что в детстве была. Раньше всём делилась с матерью, а теперь секреты не ей, а подружкам, всё новости теперь тоже не с самым родным человеком, а с однокурсницами обсуждает. И обидно Галине и даже совестно как-то за свой эгоизм… Значит время пришло, не век же дочку у подола держать…

Да ладно бы подружки, как подружки. А то срам один…

Ещё бы, ведь молодые, модные. Сразу Машу взяли в оборот. То на вечеринки, то в кино зовут. Не таких подруг рядом с дочерью представляла мать. Чего только Таня эта стоит, избалованная, обеспеченная. Как бы беды не принесла…

Ведь не хотела Галина Ивановна, чтобы Машенька поступала на факультет журналистики… Там ведь одни выскочки и фифы… Уж как уговаривала, убеждала… Разве не лучше сразу на филологический, а потом спокойно в школу учителем?

Пугала дочку сложным конкурсом и невозможностью трудоустройства, а когда и это не помогло — перешла к слезам.

Но дочь была непреклонна. Набрала хорошие баллы на вступительном и прошла на бюджет.

Мать смирилась и утешала себя тем, что Маша хотя бы в столицу не ринулась, а осталась в родном городе, да и учёба ей нравилась: летела туда как на крыльях. Стипендию получала, на красный диплом шла. И вроде все хорошо, только вот сердце у Галины Ивановны было не на месте, как будто чувствовало что-то… И если на первом курсе всё было более или менее спокойно, то на втором предчувствие стало почти осязаемым. Галина Ивановна стала пуще прежнего контролировать Машу, никуда не хотела отпускать. Уберечь пыталась дочку, оградить. Да только неизбежное всегда случается…

Слишком молодая, слишком невинная, слишком красивая… Её дочка была просто лакомым куском для многих мужчин, которые буквально поедали её глазами. Да и как иначе? Маша в свои девятнадцать была просто алмазом среди тощих модных подружек с пережженными перекисью волосами.

Среднего роста с фигурой "гитарой", в которой бёдра были чуть шире чем у остальных и талией, которая наоборот гораздо уже, она представляла собой экземпляр, не тронутый чудесами косметологии и благодаря своей натуральности и красоте, была как свежее дыхание среди тощих задниц, модных нынче.

— С таким лицом и волосами тебе, Манечка, моделью можно было становиться, жаль рост не высокий, — затягиваясь сигаретой, приговаривала Тамара Сергеевна, тётка по отцовской линии, внимательно глядя на племянницу и попивая коньяк из пузатой рюмки.

— Для модели у меня пятая точка большевата, — невесело усмехнулась Маша, но тут же расцеловала Тамару в обе щеки, как бы благодаря за комплимент.

— Дурочка ты, может сопляки и не понимают пока, а мужики таких как ты любят, а не селёдок голодных. Ты же как скрипочка! — со знанием дела заключила тётка, выпуская клубы дыма изо рта.

— Что-то я толпы у подъезда не наблюдаю.

— А за это ты маме спасибо скажи. Она со своей заботой и опекой тебя до тридцати в девках продержит!

Галина Ивановна встрепенулась и задетая за больное, посмотрела на сестру мужа недобрым взглядом:

— Тамар, ей девятнадцать. Учится пусть, а женихи успеются. Толик бы тоже гулянки не одобрил. И перестань курить, Машу мне не трави!

— Толик, да Толик! Брата не вернуть, а ей, да и тебе жить надо! Десять лет уже прошло! — отмахнулась тётка.

— А мы и живём! Просто, но зато краснеть не за что!

— Не живёте, существуете! Дай девчонке будущее строить! Пусть присматривается! Перспективного ищет, а то влюбится и кинется в омут, а то потом глаза откроются, уже когда с ребёнком и алкашом в шалаше будет сидеть!

— Пусть она сердцем выбирает, чтоб не выть потом в подушку всю жизнь! Да и вообще мы вон с Толиком плохо разве жили?

Разговор переставал быть добрым, поэтому Мария поспешила к выходу, поцеловав обеих родных женщин, уже начинающих ссориться и вспоминать старые обиды. Обычно их ежемесячные скандалы начинались с воспоминаний об отце, а кончались громогласным криками уходящей тётки и слезами матери.

Но так или иначе, именно этот вечер стал отправной точкой ко всему, что происходило позже, потому что после этого разговора Машу торжественно отпустили на первую ночёвку к подруге Тане.

Ох и трудно пришлось в эту ночь Галине. И плакала, и отца вспоминала, и сто раз порывалась позвонить, да только сдержалась, потому что знала, что рано или поздно найдётся тот, кто заберёт дочку насовсем. Выросла Маша. Теперь не спросит и не посоветуется. Улетит как птичка из тёплого родительского гнезда… Скоро, совсем скоро.

Понимала это Галина и пыталась принять, привыкнуть к мысли о том, что разлука близка. Молилась только, чтобы попался простой, покладистый и добрый, а главное, чтобы Машу любил. Да и разве можно такую не любить?