Работа над ошибками

Погиб Вовка Соловьев! Попал под поезд. Или сам бросился? Я долго не могла понять. Но помчалась к его матери, которая осталась совсем одна. Как-то так получилось, что из всей нашей группы только у меня уже был опыт похорон. И все дела по организации свалились на меня, хотя я и сама многого не знала. Впрочем, это никого не трогало, и пришлось мне впрягаться. Не бросать же Вовкину мать? Она и так оказалась на грани тихого помешательства. Ничего не видела, никаких слов не слышала, только все твердила:

— Вовочка, сыночек, за что?..

Вовкину смерть я перенесла едва ли не тяжелее, чем дедушкину. Дедушка был старым, прошел сталинские лагеря, долго болел. А Вовка — молодой, веселый, полный сил. И так нелепо погиб! Бросился под поезд. Из-за чего? Об этом знал только он сам. Но наша группа на поминках только о суициде и говорила. Бесконечно спорили. Выискивали виновных. Я смотрела на них со странным чувством. Казалось, что ребята на сцене старательно и азартно, но не слишком умело разыгрывают драму, а я наблюдаю за ними из темного, совершенно пустого зала. Лишь Коля Богатырев, кажется, разделял мои чувства. Изредка с грустным пониманием усмехался, глядя мне прямо в глаза.

Всю зиму потом приходила в себя. Генаша возмущался. Считал — работа и беды ближних отнимают меня у семьи. Это он врал, конечно. Все свободное время я старалась быть дома, с семьей. Просто свободного времени почти не было. Да и тягостно жить с нелюбимым человеком. Днем куда ни шло. А вот по ночам! У меня всегда была куча отговорок: устала, плохо себя чувствую, от запаха спиртного меня тошнит и так далее. Но если отговорки не помогали, то я крепко закрывала глаза и представляла себе, что это я с Иваном. Помогало. Но не очень. Ощущения совсем не те. Иногда меня прямо выворачивало наизнанку. Что значит — сердцу не прикажешь. Но все-таки как-то держалась. Старалась изо всех сил. Генаша по-своему тоже старался. Например, старался удерживаться от рюмки. Иногда успешно. Иногда не очень. Так… попивал… Но весной сломался. Запил. Не перенес смерти отца.

Свекор умер в середине мая. Простудился на работе. К врачу не пошел. Лень было. Болел на ногах. Ну, и, как осложнение, заработал воспаление легких, плеврит. Весь апрель кашлял и хрипел на вздохе, хватался за сердце. Когда свекровь погнала его к врачу, было слишком поздно. Он пролежал в больнице всего неделю и умер в реанимации.

Свекровь приняла его смерть покорно. Плакала потихоньку. Никита, примчавшийся помогать, грустно констатировал:

— Ты у нас, Катюха, если так дальше пойдет, станешь главным специалистом по похоронам.

Действительно. Свекра я хоронила с полным знанием дела. От свекрови и мужа помощи не было никакой. Генаша не вылезал с кухни. Сидел там с бутылкой, пьяно бухтел себе под нос. Свекровь молилась у нас в маленькой комнате. Я раньше и не подозревала, что она истово верующая.

Ну, верующая или не очень, а делать свекровь ничего не собиралась. Как впрочем и ее сын, мой муженек то есть. Получалось, хоронить придется мне, больше некому. От родни пришли телеграммы: «… будем к погребению…». Вот так. И что делать? Я решила: пусть себе свекровь плачет спокойно. Мне-то плакать некогда. Хотя желание уронить слезу возникало. Почему нет? Покойный свекор был тихим, безвредным. Особой симпатии ко мне не проявлял, но и не обижал никогда. Мы с ним ладили. Если его близкие в скорбный час решили умыть руки, то пусть хотя бы сноха проявит о нем последнюю заботу.

Помогали мне бабушка и как всегда Никита с Лидусей. Лидуся вообще была на высоте. Но скорбные дни прошли. Никита вернулся к жене и к физике. Лидуся занялась устройством своих личных дел. А я осталась с невыходящим из «штопора» мужем. Это было трудно еще и потому, что с осени пришлось взять часы. Поначалу в 4-5-х классах. Вечерникам с третьего курса настоятельно рекомендовалось преподавать. У меня третий курс был уже за плечами. Вот так и крутилась. Школа, маленький Димка с бабушкой, тетради на проверку, институт и пьющий муж. Сперва я боролась за Генашу. Боролась отчаянно. Уговаривала, упрашивала. Бегала за помощью к Татьяне Ивановне. Та советовала уступать Генаше, дескать, будет лучше. Я уступала. Старалась ублажить во всем. Сама предлагала себя в постели. Только бы ему дома было хорошо, только бы он не ощущал потребность выпить. Потом начался новый этап. Я находила его в гостях у приятелей, у винного магазина. Отбирала и прятала деньги. Убеждала лечиться, скандалила, грозя разводом. Умоляла и снова скандалила. Он плакал, стоял на коленях, бил себя кулаком в грудь и клялся страшными клятвами. Завязывал в очередной раз. Но держался недолго. И снова плакал, снова стоял на коленях, снова униженно просил прощения.

Светлым пятном за весь тот год стала только Лидусина свадьба. Я хорошо отдохнула и повеселилась. Смеялась над Лидусей. Она после школы встречалась со многими. Красивая. Вот за ней и ухлестывали. А замуж вышла за кого бы вы думали? За невысокого, худенького, не слишком привлекательного и интересного Сашку Мирного. За эту вредину. Правда фамилию его не взяла. Хохоча, заявила, что такая фамилия не подходит к ее характеру. Сашка млел возле Лидуси и обожал весь мир. Меня он умилял такой своей трепетностью. И представить раньше подобного не могла. Помнила Сашку дерганным, вредным, вечно нарывающимся на неприятности парнишкой. Немудрено. Мать у него попивала. Отец и попивал, и хулиганил. Во дворе Сашку не больно жаловали. Вот он и выживал в этом неласковом к нему мире за счет своей вредности, настырности. Теперь, похоже, исчезла необходимость защищаться, атакуя. Жизнь повернулась к обозленному человеку своей доброй стороной. И Сашка был счастлив. Сашка сиял. Душа его пела так громко, что все окружающие явственно слышали эту песню.

Я искренно радовалась за Лидусю, за Сашку. Дай Бог им счастья! Еще радовалась за себя. Во-первых, Генаша умудрился не напиться. Вел себя вполне достойно и, следовательно, не испортил людям праздник. Во-вторых, на свадьбе не было Ивана. Я слыхала, как кто-то из гостей спросил про него у Василия Сергеевича. Тот, огорченно вздохнув, дернул рукой:

— А-а-а… Деньги присылает регулярно. Иногда пишет. А так… Отрезанный он ломоть, чего говорить? Вот только дочка и радует.

Он не стал больше ничего говорить о сыне. Слишком больную тему затронул бестактный гость. Но гость не знал, да и не мог знать, что Иван дважды чуть не загремел в тюрьму за политику. Еле-еле выкрутился. Хорошие люди помогли. И снова взялся за старое. Одно лишь чудо могло изменить этого нежелавшего меняться Робин Гуда, пытавшегося добиться справедливости в мире. Конечно, Василий Сергеевич любил сына, хотел им гордиться. Не получалось. Только страдал из-за его непутевости. Напрасно надеялся, что Иван одумается, успокоится, остепенится. Он не понимал сына, не хотел понимать. Иногда злобно бурчал:

— Пусть Ванька где-то там болтается, правдолюбец, а не здесь, не у меня на глазах. Ну скажи, чего ему не хватает?

За его бурчанием были слышны горечь, боль. Иван не оправдал надежд отца. Не обзавелся семьей, не сделал карьеру, не покоил старость родителей. Потому Василий Сергеевич и злился.

Мне очень хотелось в тот момент подойти к дяде Васе, погладить его по плечу, заслонить от любопытного гостя. Не получилось. Вместо меня подошла тетя Маша. Протянула мужу рюмку с вином. Василий Сергеевич принял рюмку, подмигнул гостю и поплыл к столу. Праздник у дочки все-таки!

Мы шли домой со свадьбы. Было так холодно, что даже зубы мерзли. Генаша возмущался. Наверное, его стопкой обнесли, не иначе. А то с чего ему бурлить? Генашу не устраивала Лидусина причуда выйти замуж зимой. Причем, в самые сильные морозы. Его смешил Мирный, влюбленный в Лидусю до идиотизма. Как будто он сам в прошлом не бегал за моей юбкой, точно приклеенный. Его возмущали гости — деревенские какие-то. Ну, да. А сам он интеллигент в энном поколении, ни больше, ни меньше? В другой раз я бы непременно попросила мужа заткнуться. Оскорбилась бы за подругу. Но сегодня шла молча. Смотрела на парок, вылетающий у Генаши изо рта, и мысленно представляла себе, что Иван приехал на свадьбу и вот мы с ним встретились.

Я никогда не забывала Ивана. Но последние годы были для меня такими трудными, хлопотными. А он куда-то исчез. И обо мне, наверное, совсем забыл. Я мало думала о нем. Мечтать о нем не позволяла себе вовсе. А тут размечталась. Да как! Делала это долго, со вкусом. Придумывала наши с ним встречи, разговоры. Хорошие разговоры. Без ссор. Придумывала как скажу ему о своей любви. Это ничего не значит, что мало думала о нем. Он всегда жил в моей душе, в моем сердце. И никого кроме него. Короче, я действительно мечтала. Неделю, не меньше. Пока у Генаши не начался очередной запой. И как раз в этот момент Димка заболел тяжелейшим гриппом. Все мечты разом вылетели из моей дурной головы. Димкину болезнь восприняла как наказание за мысли об Иване. Сходила с ума от сознания своей вины и от тревоги за сына. Димке становилось все хуже. Лекарства не помогали. Участковый врач разводил руками: надо, дескать, ждать кризиса. Еще и супруг в который раз закуролесил. Сын в горячке, а Генаша у магазина в очереди за бутылкой стоит. Терпение мое лопнуло. Дождалась минутного просветления у мужа и велела ему убираться, откуда пришел. Никакие слезы его и стояния на коленях не помогли.

Генаша убрался, как было велено. А через несколько дней притащилась свекровь. Ломая руки, упрашивала простить «Геночку». Без меня и Димки он, дескать, совсем пропадет. Сопьется окончательно. Мне не жаль было «Геночку». Я пожалела больную стенокардией свекровь. Генаша вернулся домой, побитым псом. И до июля месяца ни капли в рот не брал.

Мы с бабушкой облегченно вздохнули. Появилась смутная надежда, что семья в конце-концов сложится. Недаром в народе гуляет поговорка: «Стерпится — слюбится». Все повеселели. Стали строить планы. Решили на август снять дачу где-нибудь в ближнем Подмосковье.

Но тут в начале июля звонит нам ревущая белугой Лидуся.

— Кать… Приходи…

— Что случилось? — испугалась я. Не могла припомнить, чтобы Лидуся когда-либо плакала. А уж реветь навзрыд?!

— Папаня умер… — Лидуся захлебывалась и икала.

— Как умер? Я его утром видела. Он из магазина шел.

— Ну, да… А перед обедом умер. Сначала покраснел… потом посинел…и упал… Соседка скорую вызвала. Те приехали, посмотрели и говорят: «Умер»…

— Подожди. Не делай ничего. Я сейчас прибегу!

Бросила трубку. Забегала по квартире, соображая, что необходимо с собой взять. Вышла в прихожую. Стала надевать босоножки. Из маленькой комнаты выглянула бабушка. Она там читала Димке сказки и одновременно учила его французскому языку. Спросила строго:

— Катя! Что происходит?

— Бабушка! — я подошла к ней ближе. Одна босоножка на ноге, другая — в руках.

— Бабушка! Василий Сергеевич умер! Скоропостижно. Лидуси отец.

— Господи, помилуй! — охнула бабушка и мелко закрестилась, что делала на моей памяти всего несколько раз.

Генаша, который до этого спокойно сидел на диване и читал газету, оторвался от чтения. Без причины злобно спросил:

— И что? Теперь ты рванешь к Лукиным? Без тебя там не обойдутся?