Горсть ангельских перьев

II

Что вы вздрогнули, детка — не Армагеддон.

Это яростный рёв похотливых валторн(1)

В честь одной безвозвратно погибшей, хоть юной, особы.

И не вздумайте дёрнуть крест-накрест рукой:

Вам же нравится пропасть — так рвитесь за мной,

Будет бал в любострастии ложа из приторной сдобы(2).

Она выключает свет (да, в доме есть электричество, ведь это очень прогрессивно). Но Том по-прежнему ненавидит всё маггловское, поэтому она поспешно погружает комнату в вечерний сумрак, щёлкнув выключателем, когда Реддл подходит к ней сзади и опаляет затылок с высоко забранным пучком волос тяжёлым дыханием. Ноги тут же начинают неистово дрожать, а сердце пропускает удар. Раз, другой, ещё один... Ей кажется, она сейчас грохнется в обморок от недостатка кислорода, когда Том насмешливым шёпотом произносит:

— Дыши, Джинни, — и она наконец делает болезненный глубокий вдох, от которого обзор заполоняют кровавые мушки.

Уверенные руки Тома ныряют под её локти, оплетают талию и притягивают к себе. Трогательно изломанные лопатки упираются ему в грудь. Это Том называет их "трогательными", ведь ему нравится думать, что под ними могут скрываться зачатки крыльев. Джинни никогда не говорит ему (чтобы не расстраивать), что крылья своего ангела он уже давно ощипал и пустил на перья для письма, а потом стащил с небес в самую глубину преисподней, где его осквернённый ангел и находится поныне. И новые крылья отрастить никак не выйдет.

— Мой ангел, — он наклоняется и целует её в шею. Джин на миг закрывает глаза, полностью отдаваясь знакомому, но каждый раз такому волнующему чувству.

В оконном стекле отражается силуэт черноволосого парня — скорее, молодого мужчины, — и она поспешно задёргивает шторы, оставляя лишь небольшую щёлочку, чтобы в беспокойном свете холодной луны продолжать улавливать любимые черты. В его объятиях Джинни чувствует себя почти в безопасности. До тех пор, пока Том позволяет себе быть с ней нежным и предупредительным. А он теперь почти всегда такой... Если она не делает попыток заставить его отпустить рвущийся изнутри поток чёрной и злой энергии, рисующийся в её воображении торжественно-мрачной поступью сарабанды. Да, ни о какой безопасности речи уже не идёт, но так Джинни хотя бы чувствует себя живой.

Том по-хозяйски скользит вдоль тела Джин. Гладит ключицы, беззащитно виднеющиеся в вырезе широкого свитера. С шумом вдыхает её запах, почти утыкаясь носом в волосы. Джин снимает резинку, удерживающую густые пряди в скромном пучке на затылке. Огненно-медная волна опадает на плечи, и мужские пальцы неспешно зарываются в неё. Джинни не любит, когда кто-то касается волос, это всегда заставляет её нервно вздрагивать. Но разве она может хоть что-то запретить ему?

Джин нетерпеливо поворачивается к Тому, приподнимается на носочках, оплетает руками шею. Прижимается всем телом к нему. Реддл наклоняется, чтобы поцеловать её. Джинни всегда мало его поцелуев, она жадно впивается в его сладкие, чуть пухловатые губы, толкается языком вглубь рта, вбирая в себя его дыхание, касаясь незыблемой границы плеч и жёстких волос.

Том подхватывает подол её свитера и рывком стягивает его, дотрагиваясь до голого тела, вершин выпирающих подвздошных костей, проходит по изогнутым струнам рёбер, поддевает лямки бюстгальтера и снимает и его тоже. При соприкосновении с холодным воздухом и его пальцами золотистая кожа покрывается мурашками, а бледно-розовые соски твердеют. Том немного давит ей на плечи, и Джинни покорно скользит руками вдоль его торса, намеренно касаясь горошин сосков, виднеющихся под белым хлопком рубашки, по поджарому животу; нащупывает пряжку ремня и, немножко повозившись, расстёгивает его. Приспустив брюки вместе с бельём, высвобождает твердеющий член, вызывая у любимого невольный стон. Ей нравится смотреть на него, опустив ресницы, всё ещё невольно смущаясь так, что жар прилипает к щекам; нравится проводить по гладкой, чуть бархатистой коже рукой, слыша учащающееся дыхание Тома, и чувствовать бешеную пульсацию крови совсем рядом — в одной из самых мощных артерий. Джин ускоряет движение руки, сжимая его в ладони, добавляет касание языком и губами, и вот Том уже бормочет её имя, и у Джинни кружится голова от его тягучего запаха и желания чувствовать его ближе, ещё ближе, в себе...

Словно прочитав её мысли, Том тянет Джин за локти вверх, а потом обнимает за талию и, отрывая от пола, почти несёт к широкой кровати, притаившейся в углу просторной спальни.

Он так нежен с ней: оставляет лёгкие поцелуи на каждом сантиметре женской кожи. Эти поцелуи-бабочки трепещут — щекочут бархотками крыл.

Джинни изнывает под его неспешными прикосновениями. И, вывернувшись, садится сверху, вбирая его в себя, в глубине души надеясь, что Тома это возмутит и он перехватит инициативу более решительно. Но сильные ладони пока лишь сжимают её ягодицы и помогают поймать нужный ритм. Жар, разгорающийся внизу живота, поднимается к внутренностям и сдавливает в тисках, заставляет её гореть заживо, не находя покоя. Она ноет и хнычет, почти ложится на него и утыкается лицом в волну тёмных волос, а затем кусает за ухо и как можно больнее впивается ногтями в его плечи.

— Хватит, Джинни, — глаза его под ней на краткий миг полыхают багрянцем, а рот искривляется в звериной гримасе. — Чего ты добиваешься?

Том стремительном рывком скидывает её на соседнюю половину кровати и придавливает всем телом. Джин на миг замирает под ним, а потом начинает неистово извиваться, ещё больше провоцируя Тома на агрессию. Чтобы тот, кого она полюбила когда-то, предстал перед ней во всей своей безжалостной, воинственной красе.

С глухим рыком он придавливает руками её шею и вновь с влажным звуком резко входит на всю длину члена. С протяжным стоном Джинни зажмуривается, и на внутренней стороне век вспыхивают чёрно-красные и золотые пятна. Они пульсируют в унисон быстрым настойчивым толчкам, с которыми Том двигается в ней. Быстрее и быстрее... Их тела становятся так тесно переплетены, что Джин уже не понимает, где заканчивается он и начинается она. Но постепенно звериная злость сглаживается с его лица, и Реддл вновь сбавляет ритм, убирая руки с её шеи. В ответ Джин изгибается и что есть силы щиплет Тома за бок.

— Прекрати, что ты делаешь?

— Пожалуйста... пожалуйста, не сдерживайся... — пересохший распухший язык едва справляется с короткой фразой. Как же ему не идёт быть таким мучительно-нежным!

В ответ на новые яростные движения болезненная сладкая волна прокатывается от кончиков пальцев до самых щёк. Алая звезда подступающего оргазма восходит внутри, и лучи её, словно искры от ярко полыхающего костра, застят глаза, покрывая мир вокруг жарким дрожащим маревом.

— Том, Том... Том! — кричит она, чувствуя, как концентрация чувств внутри наконец болезненно взрывается.

— Что? — образ мужского лица над ней подёргивается, искривляется непонимающей гримасой. — Как ты меня назвала?

Дерзкие и жестокие глаза мальчишки, восставшего из ада, истаивают; выверенные до совершенства черты лица её любимого становятся проще и площе. Делаются совсем чужими...

Лоб Гарри Поттера хмурится, взрезается непонимающими складками, но взгляд ещё мало осмысленный. И той пары секунд, что ему необходимо, чтобы скатиться с неё и нащупать круглые смешные очки на прикроватной тумбе, Джинни хватает на:

— Обливиэйт! — произнесённый уверенным тоном.

Ночная тишина теперь нарушается лишь громким хриплым дыханием двух запыхавшихся людей. Джинни смотрит в потолок, сердце быстро-быстро и мучительно больно взлетает в груди.

— Джинни? Всё хорошо? — раздаётся растерянный голос Гарри.

— Всё хорошо, милый, — словно пушечное ядро бухает в грудной клетке.

Гарри тяжело вздыхает и трёт шрам.

— Что это за звук? — спрашивает он, всё ещё растерянно хмурясь.

— Ребёнок плачет, — отвечает Джинни и, вставая с постели, приманивает халат волшебной палочкой, которую всё ещё сжимает в руке. Надевает его и выходит из комнаты, шлёпая босыми ногами по холодному полу.

— Этот мальчик совсем не похож на меня. Почему, Джинни? — Том в приступе ревности вцепляется длинными худыми пальцами с резко выступающими костяшками в полированное дерево манежика.

— Тише, Джимми. Не плачь, маленький, — шепчет она на ухо малютке, прижимая его содрогающееся в плаче тельце к своей груди. И добавляет чуть более эмоционально, чем следовало бы: — Ты же знаешь, Том! Это не в моих силах! Если кто и виноват в этом, то точно не я.

Том нервно ходит по небольшому пространству детской, что-то бормочет сквозь губы. Его голые мускулистые плечи слегка блестят от пота.

Джей-Си всё никак не успокоится, она тихонько укачивает сына, чувствуя, что в ответ на его плач и к её горлу подступают непрошеные слёзы. Том это, конечно, замечает, останавливается рядом с ними.

— Только не надо плакать, Джинни, — он гладит её по волосам и прижимает вместе с сыном к груди. Кожа Тома тёплая, даже горячая. — Не надо, мой ангел.

Джей-Си постепенно успокаивается, а Джинни слышит, как дышат в унисон засыпающий младенец и молодой мужчина, и не желает, не может верить, что Тома не существует...

I

Слабый шорох вдоль стен, мягкий бархатный стук,

Ваша поступь легка — шаг с мыска на каблук,

И подёрнуты страстью зрачки, словно плёнкой мазутной.

Любопытство и робость, истома и страх,

Сладко кружится пропасть и стон на губах,

Так замрите пред мёртвой витриной, где выставлен труп мой.

Джинни подходит к мужскому телу, распростёртому на покрытом пылью и каменной крошкой полу. Отточенный взмах палочкой накладывает на пространство вокруг отталкивающие внимание чары. И кто бы ни попытался сюда посмотреть, будет поворачиваться в другую сторону, забывая, что искал. Но чары недостаточно сильные, а тело мёртвого колдуна слишком важно́, чтобы надолго о нём забыть. Но пара минут у неё, пожалуй, есть. Она делает ещё несколько невесомых шагов, как кошка, мягко перекатывается с носка на пятку. И садится на корточки рядом с поверженным Лордом Волдемортом. Ей даже не нужно столько времени. Достаточно будет всего минуты. Шестьдесят-семьдесят ударов сердца, за которые она окончательно убедит себя в том, что в уродливом мертвеце нет ничего от её давнего детского друга. Под серой, пергаменто-тонкой кожей змеятся отчётливо различимые чёрные венозные линии, а поверх местами тускло бликует натуральная змеиная чешуя. Сквозь обескровленные губы проглядывают страшные острые зубы, почти клыки. Игры с тёмной магией никому не даются даром.

Нет, ничего общего. Совершенно.

Внезапно тяжёлые тёмные веки распахиваются, а рука с длинными белыми пальцами стремительно, быстрее падения ослепляюще-яркой звезды, хватает её запястье. Сильная кисть тянет Джинни к лорду Волдеморту, а острые желтоватые ногти с запекшейся вокруг воспалённых кутикул кровью впиваются в тонкую девичью кожу.

— Ты всё-таки пришла! Я ждал тебя. Искал в толпе и не находил, — открываются синеющие губы, булькает тёмная кровь в горле, блестят красные глаза с вертикальными, чёрными, как его изувеченная душа, зрачками. Алое пространство пульсирует — словно разверзается портал в геенну огненную.