Другой

2

Примерно месяц спустя, перед самым началом занятий в школе, погода задумала портиться, но, прежде чем опустить ртутный столбик и выкрасить золотом листья, она напустила на город последний приступ летней жары.

Однажды днем, вскоре после Дня Труда, Джордж Перри рано вернулся домой после гольфа. Он бросил мешок с клюшками в кухне и, не дожидаясь ужина, с приятелями из Американского легиона отправился на «Рео», почти за сотню миль, посмотреть вечерние бега на ипподроме Агава. Это было в пятницу. Винни отправилась в гости к сестре, а остаток свободного времени хотела потратить на поездку в Вавилон.

Перед ужином Ада вышла позвать Нильса. Не дождавшись отклика, она пошла искать его в амбаре. Стоя на току, она определенно слышала где-то поблизости смех, губная гармошка издавала залихватские звуки какой-то песенки. Звук доносился снизу, из яблочного погреба.

Она подняла крышку люка и глянула вниз. Красные тени лежали на побеленных стенах, на полу шевелились от сквозняка темные волны снега, выкрашенные в винный цвет светом керосинового фонаря, подвешенного на крючке к балке под ее ногами.

— Детка, что ты там делаешь внизу?

— Ничего. Играю, и все. — На коленях у него лежала книга, толстый том, принадлежавший ей; ее удивило, что он рассматривает картинки.

— Вылезай, пожалуйста. Ты же знаешь, что никому не разрешается играть внизу, правда ведь? Именно поэтому твой дядя Джордж велел мистеру Анжелини навесить замок на Дверь Рабов. Почему ты не слушаешься? Посмотри на себя, что это за ерунда на полу? Камыши, говоришь? Зачем, ведь все это будет у тебя на одежде. Сам будешь чиститься, а то Винни хватит удар. Я не удивлюсь, если это будет по всему дому, этот пух. — Она замолчала, сняла фонарь, задула его и повесила на крючок.

Ее сварливость навела его на мысль, что она никак не может согреться. Или у нее очередной приступ — точно он не мог сказать. Какая-то боль мучила ее.

— У тебя зубы болят? — спросил он, когда они шли крытым ходом, но короткое «ух» было все, что он услышал в ответ. Затем она опять завелась, ее глаза уцепились за то, что стояло прямо на дороге.

— Что такое! Лино, видно, совсем из ума выжил, если бросил это здесь, — сказала она, указывая на новую пятигаллоновую канистру.

— Это для сидрового пресса, — пояснил Нильс.

— Но не здесь! Если твой дядя вернется сегодня в обычном состоянии, он обязательно запнется об нее. — Схватившись за ручку, она с трудом оттащила канистру в заросли сорняков на углу, где крытый ход упирался в каретник. — Кыш! Кыш! — крикнула она на Шантеклера и затрясла юбками на петуха, копающегося в сорняках. — Опять телефон, — проворчала она, поспешно вытаскивая Нильса на дорожку и ведя его к задней двери.

Нильс дал двери захлопнуться за ней, задержавшись, чтобы глянуть на небо. Ада всегда утверждала, что облака барашками к дождю, примета такая, она узнала ее в Новой Англии. Небо было чистое, но скоро пойдет дождь, Нильс был уверен. Садилось красное солнце, а вдали над долиной Авалона, за рекой, высоко висел узкий серпик месяца, только что народившийся: он походил на булавку Ады, четкий полумесяц, ясно видимый в вечернем небе, только серебряный, а не золотой. Солнце и луна вместе — редкое зрелище. День и ночь, начало и конец в одно время. Церковные колокола звонили вдали. Флюгер на куполе был обращен на север, позолоченный сапсан глядел своим янтарным глазом и подавал в свете заходящего солнца какую-то тайную весть каждому, кто мог видеть. Своего рода предупреждение или предзнаменование. Но кому здесь читать его?

Между тем солнце медленно спустилось еще ниже, оно было похоже на кровяной шарик.

Тетя Валерия сидела на кухне, беспорядочно размахивая пальметтовым веером.

— Кто звонил? — спросила ее Ада.

— Миссис Брайнард разыскивает доктора. Думала, он задержался у нас осмотреть Саню. Я сказала, что его нет. Миссис Ла-Февер ищет его, что-то случилось с ее мальчиком. — Она встала, достала салфетку из ящика и положила на поднос рядом с тарелкой. — Я понимаю, что надо пользоваться бумажными салфетками, — сказала она, накладывая еду, — но сейчас так жарко, и бедная Саня…

Она ушла с подносом. Нильс оставил книгу на сиденье кресла и пошел мыть руки.

Она слабо улыбнулась, когда он встал на цыпочки, чтобы открыть кран.

— Ты подрос, doushka.

— А?

— Ты больше не подставляешь кресло, чтобы умыться.

— Винни не разрешает мне. Говорит, я уже большой.

— Это я и имела в виду.

— Боже, жара, как в Чикаго, можете мне поверить, — простонала тетушка Ви, вновь появляясь на кухне. Все та же духота стояла в вечернем воздухе, и кухня была вся раскалена. Вентилятор раскачивал ленты липучки, черной от мух, кроме них, ничего не двигалось. Нильс убрал книгу, чтобы тетя могла сесть, и та взяла тарелку холодного лосося с салатом из водяного кресса, приготовленного для нее Адой.

Возле стола стояла переносная плетеная люлька, в ней лежала дочурка Торри, маленькая Евгения, ничем не укрытая из-за жары. Нильс наклонился над ней и дал ей поиграть своим пальцем, потом погладил розовый животик. Он ласково улыбнулся в ответ на ее бессмысленную улыбку и покрутил ручку музыкальной шкатулки, лежащей у головы девочки.

— Рессел был самый прелестный младенчик, какого я только видела, — сообщила тетя Валерия. — Никогда не плакал, даже когда проголодается. — Неужто никогда не станет прохладнее? — простонала она, поднося вилку ко рту.

— Ночью пойдет дождь, а потом станет холодно, — объявил Нильс.

— Нет, — возразила тетушка Ви уверенно, — бюро погоды предупредило, что дождя не будет раньше субботы. Это просто…

— Сегодня, — настаивал Нильс. — Вот увидите.

На лице тетушки было написано: ну что поделаешь с этим мальчишкой!

— Скажи, разве сегодня не пятница? — спросила она вдруг. — Тебе не пора в церковь?

— Сегодня нет репетиции хора — Пеннифезер уехал на мыс Код.

— Счастливчик Пеннифезер, — сказала тетушка Ви, обмахиваясь.

Нильс кивнул с обескураженным видом. Похоже, все уехали, кроме него самого. Торри и Райдер уехали на Индейский перешеек, их пригласили погостить отец и мать Райдера, жившие там в пансионате. Детей в пансионат не допускали, поэтому дочку они поручили Аде и тетушке Ви.

— Да, — заговорила последняя скорбно, — я полагаю, мы не будем проводить в этом году Памятный обед.

— Почему бы обеду и не быть? — спросила Ада.

Тетя Валерия посмотрела изумленно:

— Как, после всего: одно, потом другое… я считаю…

— Мы устроим обед, как намечали, — возразила Ада. — Это семейная традиция, и наши частные трудности не должны быть помехой.

— Но хорошо ли, если в доме будут посторонние? И бедная Саня…

— Саня даже не узнает, что они здесь. Это же не народное гулянье, ты знаешь, это семейный ритуал. В честь дедушки Перри. К тому же некоторым обед поможет отвлечься от неприятных мыслей.

— Ну ладно, — сказала Валерия примиряюще. — Опять тебя челюсть беспокоит?

— Ночью зубы болели, — сказала Ада, ощупывая щеку.

— Клеверное масло, вот что помогает от зубной боли. Я уверена, что у аптекаря оно есть. Помню однажды, когда Ресселу было семь — в тот год мы отдыхали в Висконсине, — у него была ужасная зубная боль. Мы отдыхали на озере, ни одного дантиста поблизости, но я вспомнила, что положила в аптечку клеверное масло. Буквально капельку. И вы знаете, больше у Рессела никогда не болели зубы, всю жизнь. Пять лет после…

Она замолчала, когда семичасовой трамвай прозвенел мимо — динь-динь-динь — в сторону Паккард-Лэйн.

— Опять опаздывает, — сказала Ада.

Нильс улыбнулся:

— В соответствии с обыкновением.

— Ох уж эти твои умные словечки, — хихикнула тетушка Ви. — Прямо как Холланд любил говорить.

Жужжание вентилятора казалось громче в застывшем безмолвии комнаты. Долгое время никто не произнес ни слова. Потом опять заговорил Нильс:

— Что же там в конце линии, хотел бы я знать.

— Что ты имеешь в виду, детка?

— Экспресс до Тенистых Холмов. Что на конце линии, там, в Вавилоне?

Женщины обменялись взглядами, и тетушка Ви вдруг продолжила ранее оборванную фразу:

— Пять лет, я сказала? Да… Это играют «Амос и Энди»! Нильс, дорогуша, будь ангелом, отнеси клюшки дяди Джорджа в кладовую в коридоре, будь добр.

Ада убирала в холодильник блюда, накрытые пергаментом. Выбросила объедки в ведро, побрызгала под раковиной оксидолом. Потом вымыла руки и, вытирая их фартуком, пошла из кухни.

— Что… — начал Нильс, сидя в кресле.

— Надо принять лауданум. Побудь с ребенком.

Нильс завел музыкальную шкатулку и, пока наигрывала мелодия, придвинул кресло ближе к люльке, положил толстую книгу на колени и раскрыл ее. Книга была переплетена в потертый бархат, уголки обтрепались и отвалились.

— Ну, детка, хочешь посмотреть картинки со своим дядюшкой? — сказал он ласково, листая страницы. Он задержался на фронтисписе, его загорелая рука разгладила страницу и придвинула книгу ближе к голове девочки. — Видишь? Избранные иллюстрации Доре: Библия, Мильтон, Данте — «Ад», Данте — «Чис…» — он запнулся на слове. — «Чистилище», я так думаю. Я думаю, это такое место, где плохие люди ходят — все по кругу, по кругу. — Он задержался на изображении темной фигуры с крыльями, как у летучей мыши, летящей сквозь пространство к закрытому облаками шару. — «Сатана, приближающийся к пределам Земли», — прочитал он и стал листать дальше. Сатана — это дьявол, и он очень плохой, — отметил он. — Он хуже всех на свете. Он любит творить зло. — На следующей картинке был заросший волосами, полуголый мужчина, плывущий в лодке по воде. — Это Харон, перевозчик в аду, детка; он пересекает реку, видишь? Эта река называется Ахерон, река скорби, и он плавает туда и обратно, бесконечно. — Он перелистал еще: изображение чертей, бесчинствующих в конклаве, пляшущих демонов, сворачивающихся в клубок змей и разворачивающихся драконов, людей, переживающих адские муки. Все это он описывал с удовольствием, минуя завлекательные картинки Рая, — между этими страницами лежали засушенные листья: дуб, клен, сассафрас, один или два цветка, роза, несколько лепестков подсолнуха.

Потом он уставился на страницу, долго молча глядел на нее, глаза его изучали гравюру, вникали в мельчайшие подробности. Ребенок пискнул.

— Да, — сказал Нильс, очнувшись, — это здорово!

На картинке была устрашающая библейская сцена «Падение Вавилона»: кошмарное зрелище, всюду разрушенные кирпичные стены, вырубленные из камня башни, увенчанные каменными слонами, чудовищные сфинксы, копающиеся в отбросах стервятники, клыки воющих волков, блещущие в лунном свете. Нильс прочел ребенку несколько строк из Апокалипсиса:

— «И воскликнул он сильно, громким голосом говоря: пал, пал Вавилон, великая блудница, сделался жилищем бесам и пристанищем всякой нечистой и отвратительной птице…» О, детка, тихо, не плачь, не плачь, детка, — заворковал он нежно над плачущей девочкой, отложив книгу в сторону и щекоча младенцу подбородок.

— Когда ты так ухмыляешься, ты похож на бабуина, — сказал Холланд. Он вдруг явился с дикой ухмылкой на губах. — Чему ты улыбаешься, в конце концов?