Свекровь

Глава 1

1. Облегчение.

Клавдия Захаровна своими когтистыми, похожими на куриные ножки, пальцами неожиданно проворно и сильно схватила невестку за потрепанный халат и притянула ее к своему морщинистому, злобному лицо, так, что Полину окатил смрад из мерзкого безгубого рта, в котором торчало всего несколько кривых зубов.

- Я ттебее… И после… Ссмерти своей… Житья… Нее дддамм! – тихо и прерывисто прохрипела старуха в лицо Полине.

Затем свекровь резко оттолкнула женщину и неожиданно захохотала, очень громко и визгливо, как умела хохотать только она. Смеялась она лишь в те моменты, когда у нее выходило совершить какую-нибудь особенную пакость или сказать ядовитую едкость.

Однако смеялась старуха буквально пару секунд: ее глаза, с иссиня-черные зрачки и мутными, водянистыми белками, тут же закатились за верхние веки, и Клавдия Захаровна испустила дух.

Родион, стоявший поодаль, испуганно вглядывавшийся до этого момента то в жену, то в маму, растерянно мял носовой платок, испачканный кровью. Он собирался отнести платок в корзину для грязного белья, которого за сегодня скопилось немало, но до места так и не дошел: Клавдия Захаровна неожиданно пронзительно вскрикнула и прохрипела: «Полинка, подойди-кась», после чего прошептала свою предсмертную угрозу.

Впрочем, Родион мялся в сторонке недолго, тут же бросился к умершей, нежно прижал голову мамы к своей груди.

- Всё… - тихо сказал он, глядя на Полину и бережно поглаживая жиденькие седые космы Клавдии Захаровны. – Отмучилась мамочка моя.

В голосе его была жгучая тоска, и Полине стало жаль мужа.

Однако к умершей свекрови у нее жалости не было. Наоборот, всеми силами она подавляла в себе радость, поднимавшуюся откуда-то снизу, от живота, растекавшуюся помимо воли кверху, к голове, к лицу, на котором готова была расцвести улыбка облегчения.

Клавдия Захаровна всем сердцем ненавидела Полину. Это чувство было всеобъемлющим, гигантским, искренним и необъяснимым.

2. Любовь.

Полина влюбилась в Родиона в одну секунду. Она могла сказать с полным правом: «любовь с первого взгляда бывает!»

Они зарегистрировались в ЗАГСе через три месяца после первой встречи у общих знакомых, не затеваясь свадьбой.

Полина была на три с лишним года старше Родиона, работала, жила в своей квартире, в которой молодожены и поселились.

Родион был мягкотелым, безвольным и инертным. Он заканчивал институт стали и сплавов, но учился на трояки и мечтал поскорее закончить всю эту бодягу. О будущем Родион не думал, жил сегодняшним днем, и даже более – этой минутой.

Парень был фантастически красив. А в постели – фантастически хорош. То страстен и неутомим, то расслабленно-томен и нежен. Девушки ходили за Родионом табунами, он понимал свою харизму и пользовался ею при любой возможности.

Полина и сама не смогла бы объяснить своё чувство к мужу, похожее скорее на стихийную силу природы, чем на хоть какое-то проявление разума. Женщина видела все недостатки супруга, даже злилась на него, и часто, но про себя. Стоило Родиону посмотреть на нее, нежно, своими лучистыми глазами с томной поволокой, и Полина прощала ему всё на свете.

Родителям Полины Родион понравился: он вел себя, как английский джентльмен, а острые вопросы, вроде планов на трудоустройство, искусно обходил с очаровательной улыбкой и легким юмором.

А вот мама Родиона, которая жила в деревне, невестку возненавидела с первого взгляда.

Про своего отца Родион ничего не рассказывал. То ли не хотел, то ли действительно ничего о нем не знал. Он вроде бы бросил беременную Клавдию Захаровну, и с тех пор его не видели.

Поэтому Родион навсегда остался маменькиным сынком, маленьким Родей, Родюшей. Они с мамой любили друг друга остро и отчаянно. В глазах Клавдии Захаровны вспыхивали огоньки человеческого чувства лишь в те моменты, когда она смотрела на сыночка.

Такой не понравилась бы ни одна невестка. Если сын для тебя божество, где найти ему пару под стать? По крайней мере, среди людей? Ну не эту же стерву и шлюху.

Да, Клавдия Захаровна, не стесняясь, называла Полину именно так. Родион только морщился:

- Ну мааам…

Но его скорее коробили сами слова, чем шипящая ненависть, которую вкладывала в них мамочка.

Не помогали ни дорогие подарки невестки, обильные гостинцы, ни работа в отпуске у свекрови по хозяйству до упада, ни беспрекословное подчинение и смирение любым прихотям. За восемь лет жизни с Родионом Полина ни разу не услышала от Клавдии Захаровны простого «спасибо», не увидела хотя бы одной одобрительной улыбки. Вечно недовольные, густые седые брови, колючие ненавидящие глаза, буравящие ненавистную невестку и презрительно поджатый подбородок.

3. Ненависть.

Заболела Клавдия Захаровна, которая в свои шестьдесят выглядела на девяносто, в прошлом году. Слегла сразу. Хотя трудно было сказать, насколько старухе плохо на самом деле, а насколько она притворяется.

Свекровь стала жутко капризной, невестку гоняла нещадно, срывала злость и боль на ней: чай не горяч, слишком горяч, не сладок, переслащен, куда ты целый стакан, дура чертова, жалко тебе лишнюю каплю налить умирающей, змеюка подколодная!

Она истерично настояла, чтобы невестка взяла на работе без содержания и села возле нее, как в тюремную клетку.

Год до смерти свекрови показался Полине адом. Каждый день, каждый час, когда Клавдия Захаровна не спала, она словесно, придирками, даже мыслями ненавидела невестку. Полина стиснула зубы, мысленно поставила стекло между собой и больной, глотала новопассит пузырьками, залезла в долги и кредиты, но слова плохого Клавдии Захаровне не сказала ни разу.

Свекровь почти сразу переехала в квартиру молодых, заняла зал, чтобы быть на виду и самой видеть всё, требовала, чтобы ни одна дверь не закрывалась, даже в туалет.

Любвеобильному Родиону было, похоже, безразлично, что его мамка прекрасно слышит копошение и стоны любовников. Он не реагировал даже на громкий кашель Клавдии Захаровны, постоянно показывающей, что она не спит, и очень-очень недовольна. Видимо, подгадывая момент, когда Полина приближалась к пику интимного удовольствия, она издыхающим, но отчетливым голосом требовала от невестки подогретого молока с медом, да поскорее, или она жаждет, чтобы ее мама вот так умерла? Затем шли привычные уже разборки, что молоко холодное/горячее, меда мало/много, и вообще, она не спит, потому что на улице трахаются какие-то мерзкие кошки, с которых хорошо бы шкурку живьем… да не спеша, не спеша…

Родион же не испытывал ни капли неудобств, продолжал с прерванного места, словно замирал в своем возбуждении, уходил в спящий режим, а по возвращению супруги снова включался. Но Полина уже никакого кайфа не испытывала и сталась даже не скрипеть.

И вот – последний вздох, последние слова умирающей. Пусть жуткие, но последние же, правда?

На похоронах, которые проходили в деревне, было всего человек пять. Клавдию Захаровну в деревне ненавидел каждый. Впрочем, как и та ненавидела всех односельчан, кроме сына. Ее считали ведьмой, шептались, что она якшалась по молодости с самим Дьяволом, а зачала Родьку, когда на неделю пропала в Семеновской чаще, куда ходили только заезжие охотники. Уже в пересудах тогда радовались – сгинула чертовка, ведьма! Ан нет – та неожиданно вышла из чащи, без единой тряпочки на теле, покрытая грязью и еще чем-то мерзким.

А через девять месяцев родила Родиона.

Плакал на похоронах лишь сын. Да и то беззвучно, лишь слезы стекали по его щекам. Полина, местный поп и два копача равнодушно смотрели в сырую черноту глубокой прямоугольной ямы, куда опускали деревянный гроб, неохотно и наспех сколоченный местным плотником.

Бросили по кому земли и разошлись. Крест и венок от Полины на могиле Клавдии Захаровны размещали уже хмурые крестящиеся копачи.

Можно было возвращаться домой, в свою пустую квартиру.

Полина могла наконец-то вздохнуть с облегчением.

Однако, как оказалось, радовалась она рано.

Все только начиналось.

4. Удивление.

Родион, как ни удивительно, печалился по умершей матери недолго. Не прошло и девяти дней с момента захоронения Клавдии Захаровны, как он вновь вовсю улыбался своей глуповатой, но шикарной улыбкой, и без стеснения рассказывал, как познакомился с очередной поклонницей и какие новые комплименты получил.

А на девятый день…

Родион с утра ушел в церковь, заказывать панихиду. Полина попросилась не ходить с ним, сославшись на женское недомогание. Она была атеисткой, в церквях бывать не любила, религию считала государственной сектой со странными целями.

Когда супруг ушел (а он собирался заказать службу в пяти храмах), Поля еще повалялась в кровати. Это было для нее все еще непривычно: бездельничать, не нервничать, не ждать ненависти в глаза, не слышать мерзкого, навеки впившегося в мозг низкого голоса свекрови.

Полина лениво встала, включила телевизор, в котором шел концерт со старыми песнями о главном, прошлась по квартире, остановилась перед наконец-то собранным диваном в зале, на котором провела последние дни ненавистная женщина, и на котором теперь красовалось радостно-цветастое покрывало.

- Господи, даже не верится… - тихо сказала Полина и перевела взгляд на столик слева от дивана. Ее внимание привлекла фоторамка и несколько цветков в узкой тонкой вазе.

На фото оказалась Клавдия Захаровна. Она лежала на том же диване, что стоял сейчас перед Полиной. Старуха смотрела в сторону камеры и улыбалась своим ядовитым презрительно-ненавидящим взглядом. На фото была и Полина, стоявшая в ногах у свекрови на коленях и сложившая руки, как для молитвы, и Родион, стоявший у маминого изголовья и тоже молящийся на нее.

- Черт, - озадаченно сказала Полина, поднося фото ближе к глазам. – Что это за дрянь? Я такого момента не помню. Чтобы я перед этой тварью стояла на коленях, молилась на нее? И… И если Родион и я на снимке, то кто фотографировал?

Полина прикинула, откуда могли фотографировать. Получалось, вон оттуда: прямо из стены возле окна.

- Когда этот чудик успел поставить фото? – спросила себя вслух Полина, имея в виду Родиона. – Это же фоторамку надо купить, а он батон покупает по моей записке. Еще и цветы.

Цветы были простенькие, полевые – четыре ромашки и два василька. Для октября не совсем подходящая флора… Вазочка, тоненькая, из потемневшего от старости стекла, показалась Полине знакомой. Неожиданно она вспомнила, где видела вещицу: в деревенском доме Клавдии Захаровны, под красным углом, где под пыльным полотенцем висели иконы с неразличимыми от времени ликами, то ли святых, то ли уродцев.

Полина вернула фото на столик, подумала мгновение, перевернула его изображением вниз. Для себя решила: ляжет костьми, но не допустит, чтоб это фото здесь стояло. Оно казалось жутким, гадким, напоминало об унижении и издевательстве над ней.

Кофе Поля варила в удрученном состоянии. Умершая свекровь вновь вернулась, пусть даже и в качестве воспоминаний, которые хотелось стереть, уничтожить раз и навсегда.