Некро-Тур

Глава 6

В зал вышел Лысик. Единственной растительностью на его голове были необычайно густые, даже косматые брови. Они так же были единственным, что на нём двигалось, становясь то «домиком», то сходясь к носу, то взлетая чуть ни на самую макушку, собирая глубокие морщины на лбу. Остальная мимика отсутствовала полностью, и даже когда он заговорил, Макс не смог уловить движения его губ, словно тот был искусным чревовещателем.

- Раисе нехорошо! – гаркнул он.

По залу пронесся ропот разочарования.

- Но…, - Лысый выдержал паузу, подняв вверх указательный палец, - Одна из её рук действует, и она может ей пользоваться!

Тут же облегченные выкрики:

- Что ж ты тогда нагнетаешь?..

- Рука есть – больше и не надо!

- Да хоть ногой пусть глаголет, мы не гордые!

Следом раздался дружный хохот, который Лысик перекричал уже с некоторым трудом:

- Я упомянул ее недомогание лишь потому, что хотел бы попросить вашего позволения вынести ее прямо в домовине. Боюсь, если будем ее тягать, она... кхм… словом, можем не донести.

- Плевать!

- Не тяни уже, выноси! И так столько времени потеряли!

Лысый оглядел зал, словно желая увериться, что согласны все до единого, потом пропал из поля зрения, а через несколько секунд к столу подтащили сочащийся влагой гроб. Тут же поплыли густые миазмы. Народ притих, внимательно наблюдая, как пара здоровенных детин пристраивает гроб в полувертикальном положении, опирая его на лавку. Макс машинально глянул на притаившуюся рядом Анку, и тут же заметил на ее лице знакомое экзальтированное выражение. Зрачки расширены, брови приподняты, губы приоткрыты в мягкой, мечтательной улыбке, а на щеках теплится румянец. Выражение, которое он мечтал хоть раз увидеть направленным на него, а не на груду мертвой плоти. Выражение… страстной влюбленности. В тысячный раз в его мозгу пронеслась мысль: «Её срочно надо показать хорошему психиатру…».

…

Страхи и тревоги, наконец, отступили. Анка вся подалась вперед, распластавшись на занозистых досках. Внизу – из черного нутра деревянного ящика – ее приветствовала давняя подружка Смерть. Успевшее высохнуть тело за последнюю неделю напиталось водой, разбухло, как вымоченная в молоке черствая булка, и едва умещалось в гробу. Лиловое, отекшее, в черных разводах, оно скалилось на присутствующих оголенными редкими зубами, таращилось губчатой массой, выпирающей из глазниц. Похожее на гнилое желе тело студенисто содрогалось, изо рта то и дело выплескивалась черная жижа, голова норовила упасть на грудь, но ее с двух сторон бережно поддерживали стоящие за гробом детины.

- Эка ее потаскало, - краем уха уловила завороженная Анка чье-то недовольное бормотание.

- Брось, Триша, - ответил другой голос, - Все ж полгода в земле…

- Аксинья почти год пролежала, а сохранилась не в пример лучче… Срамота!

Анка услышала, как Триша на последнем слове с укоризной сплюнул, словно труп был сам виноват в столь плачевном своем состоянии.

- Подайте Раисе доску и известь! – послышался повелительный голос Лысого.

Спустя минуту какая-то бабусечка в платочке принесла простую, ученическую грифельную доску и заточенный обломок известняка. Лысый пристроил доску на столе, покопошился в гробу и очень бережно, стараясь не повредить, вытащил из него тщательно забинтованную задубевшими тряпками руку. Установил на доску и вложил в черные, скрюченные пальцы мелок.

На несколько минут повисла глубокая тишина. Все чего-то ждали, затаив дыхание и, казалось, даже не моргая. Заразившись всеобщим настроением, ждала и Анка.

- Ну же… Раечка, постарайся, - залебезил Лысый, осторожно подпихивая ее под локоть, когда пауза начала затягиваться, - У тебя же только что получалось…

Труп по-прежнему таращился в пустоту перед собой. Анке на мгновение показалось, что в ее губчатых глазницах промелькнуло выражение беспомощной растерянности.

- Я помогу тебе, - подобострастно произнес Лысый и накрыл ее кисть своей, сжав мелок, - Ну, кто первый? Еремей, давай ты, по праву единоутробного брата.

- Да, шо там с её спрашивать? – отмахнулся щуплый старикан, откладывая на край тарелки тщательно обсосанную куриную кость, - Плохо ты её, Батюшка, замариновал! С таким же успехом можно поставить к доске эту жареную курицу...

Послышались одобрительные смешки и шевеление, которые внезапно прервал невероятно противный звук – скрежет мела по грифельной доске. Все навострили уши, следя за тем, как накрытая батюшкиной пятерней рука медленно скоблит по черному графиту.

- Что? Что там, Батюшка?

- Эм-м… тут ничего не понятно…

Поднялся ропот, и Батюшка нехотя произнес с извиняющимися нотками в голосе.

- Раиса глаголет: «Тришка, ты сгниёшь быстрее чем я»

И закончил в некотором смещении: «…сука»

Тришка тут же возмущенно засопел, привстал, словно намереваясь гордо удалиться, потом передумал и сел обратно, вытирая руки о штанины.

- Рая, что с посевной на будущий год? – послышался чей-то выкрик из зала, явно старающийся разрядить обстановку, - Картофку в мае можно сажать будет али еще подморозит?

Батюшка склонился к трупу, почти касаясь ее черной, влажной щеки своей, что-то зашептал в дырку сгнившего уха, и твердый наконечник мелка с трудом принялся скоблить доску.

- Что она глаголет? Ну? – послышались нетерпеливые возгласы.

- Э-э…, - Батюшка выглядел смущенным и растерянным, - Пишет, что сажать можно, но… еще подморозит.

…

Макс снял пару крупных и пару общих планов и выключил почти севшую камеру. Достаточно. Обернулся к Анке и одними губами шепнул: «Двигаем». Та не отозвалась, целиком поглощенная дурацким представлением. Если бы кто-то сказал, что его девушка способна повестись на такую пошлятину, он первым бы расхохотался обидчику в лицо. Неужели повелась на игрища сельского скомороха?

- Слышишь, пошли отсюда… ты же хотела…

- Подожди, - возбужденно отозвалась та, прижимаясь широко открытым, зачарованным глазом к занозистым доскам, - Их было двое!

Максим закатил глаза и хотел уже попробовать донести до любимой, что от перемены слагаемых, сумма не изменится, как ее, словно услышав, поддержали снизу - из зала:

«Ведите Милу! Она посвежее будет!».

…

В «антракте», пока уносили гроб и подтирали оставленную им лужу, Макс блуждал взглядом по сидящим за праздничным столом. То и дело попадались уже знакомые лица – Егора и других мужиков, помогающих ему утром с машиной; бабы Груши, уже порядком захмелевшей; девиц, включая ту, что проявляла к нему болезненный интерес. В своих многослойных, помоечных нарядах сверху она еще больше напоминала пышную бабу-грелку на чайник. Не нашел он только Фросю и мысленно ухмыльнулся этому факту. Видать, этой ночью она решила пропустить праздник, чтобы утешить новоиспеченного вдовца…

Тем временем, вернувшийся к столу Батюшка прокашлялся, призывая к тишине.

- Что ж…, - начал он, - Не получилось у Раисы поделиться своим Знанием, а у нас не получилось воздать ей должное… Но кто из вас, здесь присутствующих, может быть уверен, что у него получится лучше?!

Он гневливо сдвинул брови и оглядел сидящих. Селяне смотрели в ответ безо всякого интереса, а кто-то и с откровенным небрежением. Если батюшка пытался воззвать к всеобщей совести, это у него не получилось.

- Если бы мы дали Рае больше времени, она…

- Нет у нас, Батюшка, времени, - выкрикнула женщина средних лет с дальнего конца стола, - Скоро рассвет, а мы еще ничего не узнали!

- Не уверен, что Людмила ответит на ваши вопросы. Все ж таки чуть больше месяца, как ее уложили на дно. Она и отойти толком не успела…

Зал нетерпеливо загудел, и Батюшка с досадой отмахнулся, дав знак за облезшую, штору, отделявшую «обеденный зал» от техпомещений, которые Макс про себя назвал «закулисьем».

- Что ж… встречайте Людмилу. Она чувствует себя на удивление хорошо и способна не только ходить, но и говорить!

Макс нахмурился. Это еще что за фокусы? Со скептической ухмылкой он принялся снова включать и настраивать камеру, как вдруг зал огласился детским плачем и истошными криками: «Мама! Мамочка!!».

Та самая девчушка с кладбища кричала и вырывалась из рук удерживающего ее отца, тянула руки к рваному занавесу. Полный самых мрачных предчувствий, Макс позабыл про камеру и посмотрел туда же.

…

Людмила, действительно, шла сама, но Максим, не желая верить очевидному, все равно заполошно оглядывал пространство над ее головой. Леска? Но куда крепится?! Будь он внизу, среди остальных, то непременно решил бы, что сумасшедший кукловод расположился на чердаке!

Но даже если допустить, что батюшка тот еще Копперфильд, то как объяснить выражение невыносимых тоски и страдания на лице вышедшего из закулисья мертвеца?!

Внезапно он почувствовал почти болезненное облегчение. Объяснить страдания очень просто. Женщина жива. Актриса? Грим? Спецэффекты? Крис Коламбус и его свита, давящиеся от хохота за дряхлой занавеской…?

…

Людмила, поддерживаемая под локоток одним из «вышибал», сделала несколько шаркающих шагов и остановилась. Глаза ее, ввалившиеся, деформированные, со сморщенными глазными яблоками, уже не могли двигаться, поэтому она по-птичьи дергала головой, пытаясь взять в фокус кричащую дочь.

Девочка не прекращала вырываться, тянуться к матери. Растерянный папаша уже готов был ее выпустить, когда на помощь подоспел какой-то коренастый мужичок, взял девочку на руки и понес из зала, крикнув на ходу: «Только не забудьте про Зорькуспросить!»

Плач отдалился и затих. Затих и зал, глядя на Людмилу. Она стояла, покачиваясь, как пьяная, рядом с «председательским» стулом.

Видно, что над ней только что поработали, постаравшись привести в божеский вид. Успевшие подсохнуть, стоящие сухой, ломкой паклей волосы были тщательно расчесаны. Простое, серое платье потемнело на животе и в паху, пропитавшись гнилостными соками. Руки, как и у Раисы, по самые плечи были туго замотаны тряпками, вызывая ассоциации с египетскими мумиями.

«Минута молчания» продлилась недолго, и зал взревел. То и дело из него неслись, заглушая друг друга, возбужденные выкрики:

- Милка, дитё я опять скинула! Будет еще в этом годе?

- Мила, душенька, а кто мою баньку спалил, не подскажешь?

- Сеять-то в мае можно будет? Картофка нонче совсем плохая - до июня не дотянет!

- Про Зорьку забыли! Митя просил!

Народ начал вскакивать с мест, толкаться, теснить соседей, стараясь придвинуться ближе.

- Тише, дурни! – проревел Батюшка, появляясь из-за ширмы и размахивая руками, - Всем сесть!

Удивительно, но селяне тут же пришипились и, послушно заняв свои места, умолкли. Повисла чудовищная, невыносимая тишина, нарушаемая только звуками разбивающихся о дощатый пол тяжелых капель. Макс без труда нашел источник. Капало - серое, жирное - из-под подола и растекалось лужицей вокруг босых, сморщенных стоп с поджатыми внутрь пальцами. Смрадные испарения поднимались вверх, достигая Максовых ноздрей. Под ложечкой у него засосало, а наступившее было облегчение начало стремительно испаряться. Как-то все слишком… для актрисы…