Некро-Тур

- Болел? – Макс вынырнул из унылой задумчивости, - А что с ним… было?

- Еще в первый день мозоли в новых штиблетах натер, ну и… загноились. Через неделю рядом с ним находиться то́шно было. Нога разлагаться начала и воняла так, что хоть святых выноси. Я, конечно, перевязки делал. Да и Матрёна какие-то примочки устраивала, но без толку. Он через три месяца по соседству с нашими парнями прилег. А я остался здесь. Ографена быстро взяла меня в оборот, и я оглянуться не успел, как у нее прописался.

- Вот так просто взял и прописался? – Максим скривился, - И даже не попытался вырваться? Разобраться, что к чему?

Степан хмыкнул и, кажется, впервые с момента знакомства улыбнулся. Сухо, криво, неумело, словно давно разучился.

- Шутишь? Да я за проведенные здесь годы каждый миллиметр этой мышеловки чуть ни с микроскопом изучил. Исписал целый том Достоевского своими заметками, - он поймал недоумевающий Максов взгляд и снова хмыкнул, уже смелее, - С собой книгу брал. Думал, на природе почитать. Так вот между строчек ее всю заточенным угольком и исписал. Груша, правда, потом до нее добралась и частично на растопку пустила, а частично - в «комнату раздумий», раздербанила и на гвоздик нанизала. Но она не со зла. Читать здесь все равно никто, кроме Батюшки, не умеет.

- Батюшка… значит, он тоже из наших? Из приливных? А он что думает?

- Да ничего он не думает, - Степан отмахнулся и принялся скручивать очередную козью ножку, - Его все устраивает. Он за пару лет всего до меня «приплыл». Я однажды к нему сходил, в надежде, что вместе доту́мкаем, как отсюда выбраться, но единственное, что смог выяснить – это что беглый он. Умудрился из тюрьмы удрать и тут схоронился. Да так схоронился, что ни в жизнь никакая милиция не найдет. Это ему кажется высшим проявлением справедливости. Он настолько съехал, что считает, будто Господь и место это создал с единственной целью - уберечь его, Батюшку, от всевидящего ока советской милиции.

- Нет, Степан, больше ни Советов, ни милиции…

- Да знаю я… Это привычка…. – Старик помолчал, - Поначалу-то он не боялся ничего, ходил гоголем, пока его кой-кто из новеньких не попытался тюкнуть. Тот приливный потом во главе стола сидел… ну, ты понимаешь. А Батюшка стал меры принимать. Завел себе апостолов из местных, которые от него ни на шаг… Тогда же он приливных запретил допускать на эти бесовские сборища, чтобы, значит, никто неправильных вопросов мертвым не задал и, не дай Бог, не обнародовал выход, если таковой имеется. Здесь он уважаемый человек, почти что Глава, считает себя мессией в этом гнилом распадке и не хочет снова превратиться в беглого психопата-уголовника.

- Беглого, говоришь? А что он…?

- Говорит, вроде как дочку «замариновал» по примеру какого-то чокнутого итальянца. А, учитывая его страсть к сохранению покойников, этому можно поверить. Только, сдается мне, не из тюрьмы он бежал, а из желтого дома…

Они замолчали. Переваривая услышанное, Макс смутно порадовался, что дед не стал рассказывать, как сам понял, что оказался в ловушке. Это только снова разбередило бы ужас в его, Максовой, душе. Скоро он, без сомнения, найдет разгадку этого ребуса и выведет селян из мышеловки, аки Моисей народ Израилев. А потом… потом вернется и построит вокруг «мокрого» пятиметровый забор с колючей проволокой и дюжиной голодных доберманов внутри.

- Мне пришло письмо, - озвучил он свою главную надежду, - Анонимное. Год назад здесь у вас толкался парнишка…

- Был, да… - согласился Степан, припоминая.

- Он… как-то выбрался. И ни полсловечком не обмолвился о каких-то затруднениях…

Дед пожал плечами.

- Бывает, кто-то и выбирается. За то время, что я здесь, многие приходили, и некоторые уходили. Но я так и не понял, как. Не нашел ни единой закономерности. Разве что уйти легче тем, кто только что пришел, - он поглядел на Макса, скривился, подбирая слова, - Представь песчаный пляж во время прилива. Волна выносит на берег мириады песчинок и, не прекращая движения, тут же большинство их забирает обратно в океан. Если уцепишься за эту волну, то есть шанс быть смытым, но если помедлишь или вынесет прибоем дальше других, то так и останешься на веки вечные на берегу.

Деревня эта для остального мира существует лишь в последнюю неделю июля. Во все остальное время вы просто пройдете, проедете или пролетите мимо и ничего не увидите, кроме безлюдного распадка. Но если уж вас занесло сюда, то все, суши весла. Везунчики, что проскакивают, даже не понимают, как им повезло, а потому и в набат не бьют. Подумаешь, побывали в гнилой деревушке у черта на куличках. Даже вспомнить нечего…

У Макса что-то забрезжило, защекоталось внутри, он даже подпрыгнул:

- Дед! Ты говоришь, с отливом уйти можно. Мы, когда только приехали, видели, что речка текла вверх по склону! Быть может, если скараулить ее и по воде…

Степан покачал головой.

- Самый умный, думаешь? Пробовал. Каждый год, пока в силе был. Все то же самое – плывешь по течению, а наверху тебя все равно выбрасывает на противоположный склон – на камни.

Он посмотрел на поникшего Макса, похлопал его по плечу.

- Не отчаивайся. Ты молодой, умный. Впереди долгая жизнь! Быть может, тебе удастся разгадать эту загадку.

- Не на это я мечтал потратить свою жизнь, дед…

- Боюсь, твои мечты здесь не играют никакой роли… Я ведь тоже не так, не здесь, собирался прожить свою жизнь, но пришлось. Я много наблюдал и анализировал. Думаю, что бы тут ни произошло, оно произошло сравнительно недавно. В 1985-ом, когда я тут застрял, уже никого не осталось, кто помнил бы Событие, как не осталось никого, кто помнил бы или слышал о тех, кто застал Его. Но все равно, я думаю, что с тех пор прошло не больше ста пятидесяти лет. Иначе язык и архитектура были бы более архаичными.

Думаю, изначально деревня была большая и занимала весь распадок. По сей день у подножия холмов можно отыскать остатки старых жилищ. То, что скот по-прежнему есть, говорит о том, что когда-то здесь было огромное стадо. Да, он вырождается. Как бы животных ни берегли, все равно без свежей крови они чахнут, и все чаще приходится умертвлять приплод, ибо он непригоден даже в пищу. А вот мелкая живность – кошки, собаки давно пропали. Многие из коренных жителей даже не знают, что это за зверюшки. Думаю, это потому, что их изначально было немного. Редко кто держал больше, чем одного пса и пару кошек. Время суровое было – самим бы прокормиться, да скот прокормить. Лошадь вот последняя осталась. Старая уже, больная. Боюсь, через несколько лет и она лишь в воспоминаниях останется, а вскоре, за неимением письменности, и воспоминания умрут…

- Птиц тоже нет…, - задумчиво поглядел Макс на темнеющие лесами склоны. И так ему вдруг захотелось услышать карканье вороны или писк совят… Он уцепился за последние Степановы слова, - Но ведь… И ты, и батюшка умеете писать! Наверняка есть еще такие же приливные, которые могли бы объединиться, научить местных, убедить, что мир не ограничивается этим распадком, всем вместе отыскать выход!

Старик, отмахнувшись, вздохнул.

- Из старых приливных только мы с Батюшкой и шевелимся еще. Остальные умерли. Кто сам решился, а кто от болезней. Здесь ведь если грипп с осложнением подхватил – считай, что все, откукарекался. А самого Батюшку бесполезно тормошить. Помнишь? Здесь он не бегляк-уголовник, а самый уважаемый человек, грамоту знает, покойников в мокрое готовит, чтобы, значит, подвижность более-менее сохраняли. Большинство ведь после возвращения говорить уже не может и остается надежда только на руки… Что напишут о том, что повидали… А местные…, - дед тоскливо усмехнулся, - Люди тоже почти выродились, Максимка. Сейчас в деревне проживает тридцать мужчин и около полсотни женщин (включая старух и малолеток). Все они волей-неволей уже породнились. Стараются, конечно, избегать прямых кровосмешений, но куда там, если кровь так и так уже одна на всех. И влияет это не только на внешний там вид или здоровье, но и на мозги. Все поголовно вялые, апатичные, не видящие дальше своего двора. Плевать им на все, сыночек.

Макс нехотя кивнул, припомнив удивительные по примитивности вопросы, которые задавали местные потусторонним силам.

- Нет смысла их просвещать или спасать, - старик затушил окурок, - Они, считай, уже мертвы. Все, чего жду – это какой-нибудь страшной болезни, вроде бубонной чумы, которая положит конец этой деревне, упокоит ее, наконец. Но, словно по чьей-то злобной воле, ежегодно сюда приносит свежую кровь. Смысла от нее никакого, изменить что-то она не в силах. Только продлевает страдания этого народа.

- Поэтому ты так злобно косился на нас, когда мы приехали? – хмыкнул Макс.

- Это не на вас была злоба, а на те силы, что привели вас в самое ненужное время в самое неподходящее для этого место. Мне искренне жаль, Максим, что у вас не получилось выбраться, но, как говорится, пока есть человек – есть и надежда… Ты, главное, не отчаивайся, а как станет совсем тошно, вспомни про свой ремень и что деревьев тут по-прежнему прорва. Ты ведь прав. Не стоит это место того, чтобы тратить на него свою жизнь.

Старик поднялся, кое-как распрямил затекшую спину и, тихонько скрипнув отсыревшей дверью, ушел в дом.

Макс посидел еще некоторое время, размышляя над последними словами Степана. Удивительно, но они его не напугали, а успокоили. По крайней мере, один надежный выход у них есть… Он сам удивился, насколько спокойно думал об этом. Видать, издерганная нервная система сказала: «Ша, братцы! Перегрев!» и дернула вниз рычаги рубильников.

Он достал очередную сигарету, мысленно напомнив себе, что надо экономить, закурил и обозрел раскинувшееся над ним чистое, звездное небо. Ни единой морщинки не было над холмами. Ничто не указывало на то, что там, по периметру есть какая-то граница, наподобие Кинговского «Купола». К каким инопланетянам взывать? Вспомнились Братья Стругацкие с их «Пикником на обочине». Надо спросить Степана, читал ли. Вроде книга вышла раньше, чем он здесь оказался…

Когда приглушенное стариковское бормотание за стеной стихло, Макс, крадучись, пробрался на чердак, нащупал в сеновале Анку и улегся рядом, пристроив ее голову себе на грудь. От девушки плохо пахло. Очень. Надо бы на утро выпросить для нее баню. Есть ли здесь мыло? А пена для бритья? Глупые вопросы. Стараясь спрятаться от запаха протухшей селедки, он зарылся носом в ее волосы. Голова тоже пахла скверно – грязными волосами и болотом, но хоть не селедкой. В какой-то миг он смог уловить слабые нотки любимого Анкиного шампуня, уцепился за него, как за мамину колыбельную, и погрузился в прерывистый, беспокойный сон.

Конец 1 части