Некро-Тур

Глава 10

- Чего тебе? – спросила та, увидев его на пороге. Приветствия в этой деревне так и не прижились.

Он скользнул мигающим взглядом по ее монументальной фигуре и без объяснений, прошел в дом. С тех пор, как Леонид торжественно повесился на могиле Ксении, прошло чуть больше месяца. Макс не слишком переживал по этому поводу, так как никогда на него не рассчитывал. С тех пор, как умерла Ксения, он поселился у Фроси и почти не выходил из дома. Лишь изредка, проходя мимо ее избы, Макс видел его, стыло сидящим у окна. Худой, с запавшими глазами, седой и, кажется, совершенно спятивший. Такие метаморфозы Максу были вполне понятны, но никакой симпатии к бывшему попутчику не будили. Конечно, ублажать Ефросинью – верный путь в психушку, но вряд ли она тащила его в койку силой. Мужик всегда может отказаться…

Он мысленно запнулся и почувствовал легкий стыд. А его-то самого кто силой тащил?...

- Чего тебе, спрашиваю, - Фрося подбоченилась.

- Аня говорит, что беременна. Ты не могла бы… осмотреть ее?

- А чегой на нее смотреть. Коли брюхатая, так родит. А коли нет, так порожней и продолжит топтаться.

- Дело в том, что…, - Макс замялся, - Мы последний раз этим аккурат на вашу Седмицу занимались…

- Эва чё…, - Фрося то ли в удивлении, то ли в негодовании подняла бесцветные брови, - Понятно, почему она нос из избы не кажет. Спортил ты свою Нюрку. А девка хорошая была, крепкая…

- Так это беременность или…? Мы… Я, словом… надевал такой чехольчик…

Фрося презрительно хрюкнула, сморщив мясистый нос.

- Видала я ваши чехольчики. Лёнька хвастал. Коли бабу свою хочешь сберечь, так и смотреть на нее в Седмицу не смей!

- Что же с ней?!

- Вот и поглядим. Никогда у нас такого не было.

- Откуда же вы знаете, что нельзя, если не было?! – в отчаянье воскликнул Макс и заходил по горнице.

- Животные друг от друга шарахаются. Вот и смотрим, мотаем на ус…

- Но я же не знал! Старики тогда про это ничего не сказали…, - простонал он, схватившись за голову, и беспомощно умолк.

Как можно разговаривать с этими людьми? У них каждый год появляется такой бесценный кладезь информации, но они, вместо того, чтобы спросить жизненно важное, черпают из него несущественные глупости!

Фрося с легким удивлением наблюдала за мечущимся по комнате мужчиной. Видно было, что ей в новинку видеть такие бурные чувства. Что-то забрезжило на ее лице – похожее на сочувствие.

- Может, у Батюшки что-то есть… на этих, как его…, - женщина нахмурила лоб, от чего на нем образовалась толстая складка, - скри-жа-лях.

…

У Батюшки тогда он провел весь остаток дня. Лысик, подобно средневековому ведьмаку, расположился на крошечном, вытоптанном пятаке возле своей избушки, и колдовал над чугунным котлом. От котла несло вареной кухонной тряпкой, и Макс даже не решился в него заглянуть. Чуть поодаль батюшкины телохранители, поправляя изгородь, кидали на Макса подозрительные взгляды.

- Евдокия скоро сподобится, - задыхаясь в плывущих над чаном парах, пояснил Батюшка, - От, готовлю ей смёртное, хоть и не уверен… Не протянет она до Седмицы, хоть целиком ее в маринад погрузи. Там и плоти почти не осталось…

Он глянул на прикрывшего нос Макса и словоохотливо продолжил:

- Здесь нет нужных мне ингредиентов, но я нашел им замену. Действие слабее, но… если бы старуха только продержалась до весны… Или хотя бы в морозы кончилась, тогда… Но я все равно постараюсь. Для этого я здесь…

- Вы хоть знаете… что это за «здесь»? - спросил Макс, разглядывая его. Трудно было сказать, сколько Батюшке лет. Крепкий, с лоснящейся лысиной, с черными, без единого седого волоса, кустистыми бровями. Полнокровный и здоровый. Вычисления подсказывали, что явно больше шестидесяти, но сколько на самом деле – семьдесят? Восемьдесят?

- Что? – весело отозвался Батюшка, отстраняясь от вонючих паров, - Здесь – это здесь. Я называю это место Христовой Пазухой.

Он различил на лице юноши недоумение и пояснил:

- Ну… как у Христа за пазухой. Слыхал выражение? Вот! И я тоже слышал, но никогда не думал, что окажусь за ней. Ты ведь, кажется, тоже приливный?

Макс кивнул.

- Вот и я. Знаешь, как попал сюда? О-о-о! Я долго бродил по степям и лесам, скрывался от этих чертей! А все почему? Потому что дщерь свою захотел сохранить, как этот… как его… Сала́фия. Его почему-то не гоняли, как бешеного пса, по дубравам и не собирались запихнуть в дурдом! Впрочем, как и отца той самой девчурки. А меня…!

От возмущения он прекратил размахивать руками, случайно хапнул испарений и, согнувшись пополам, зашелся долгим, надрывным кашлем.

Макс прекрасно понимал, о чем тот говорит. Они с Анкой были в Палермо и видели легендарную мумию маленькой Розалии Ломбардо. Даже подумывали отснять материал про катакомбы Капуцинов, но быстро отказались от этой мысли. Не их это был формат – слишком все чинно-благородно, сухо и пользоваться спросом среди их аудитории, падкой на чернушные подробности, не будет.

. – Сочувствую вашей утрате, - машинально пробормотал Макс.

- Какой еще утрате? – хрипло выдавил батюшка, не прекращая кашлять.

- Вы сказали…

Кашель перешел в хриплый смех.

- Да не, жива она! Ее дура-мать вмешалась не вовремя. Жива-а! Ножонку только одну и не смогли спасти, нехристи. Сейчас поди уже пятый десяток разменяла, - в ответ на Максово ошарашенное изумление он продолжил с внезапной слезой в голосе, - Она у меня такая миленькая была, маленькая. Эти кудряшки… Не мог я допустить, чтобы она выросла и превратилась в такую же толстую суку, как ее мамаша… Тьфу на тебя!

Внезапно он засуетился, подхватил с боков чан и, обжигаясь и шипя, снял его с огня.

- Чуть из-за тебя все не испортил!.. Чего припёрся-то?

Макс поколебался, не уверенный, что хочет продолжать разговор. Батюшка наводил на него ужас.

- Мне сказали, что у вас есть некие скрижали… Хотел бы взглянуть.

- А-а-а… ковчегом моим заинтересовался! Читать что ли умеешь?

- Немного…

- Ну, пойдем тогда, а то, что без толку на них пялиться?

Он завел Максима в пристроенную к «Сельсовету» избушку, служившую ему домом, и, строго указав пальцем в угол, тут же вышел.

Комнатушка, как и все остальное в этой сатанинской деревне, была исключительно убогой, грязной и холодной. Топчан, русская печь с наваленными сверху драными, затхлыми одеялами, кособокий стол и неподъемный, обитый железом, сундук в углу. Старая – скорее всего дореволюционная – работа. Ковчег.

Макс сдавленно хмыкнул, хотя нутро обдало холодом. Неужели он действительно рассчитывает найти здесь ответы на свои вопросы? В сундуке, который приспособил в хозяйстве старый, безумный уголовник, возомнивший себя божьим избранником? Нет там ничего стоящего.

Макс выдвинул в стороны маленькие железные засовчики и откинул крышку. На удивление, в сундуке действительно лежали скрижали. Правда, не каменные, а деревянные. Штабель небрежно обработанных, прямоугольных досок венчала грифельная ученическая доска – та самая… Он развернул ее к тусклому свету, сочащемуся в окошко, и прочел слабое, смазанное: «Смилуйтесь» и рядышком «Больно».

Вспомнились первая из мертвых женщин – Анисья - и то, что он сперва принял за дешевый трюк. Она действительно писала, но писала отнюдь не про майскую посевную...

Он отложил доску и взял первую из деревянных. Она, как и все последующие, имела дату и имя, аккуратно вырезанные по верхнему краю. «Маруся. 1998». Ниже шли едва различимые и беспорядочно пляшущие из-за слабого нажима каракули. Максим с трудом разобрал «Береги дитя», а ниже «С первым снегом уйдет», «немедленно избавьтесь», «болит», а по краю лаконичное «Нет».

«Тимофей. Сын. 1997»

И по такому же принципу словно бы случайный набор фраз и слов «можно», «у нижнего плетня»,«Пустая» и тут же, никем не услышанный крик души «быстрее черви жрут».

До темноты Макс просидел, перебирая «скрижали». Ясно было, что все они – одно и то же. Спиритическая доска «Уиджа», только ответы на вопросы живых давали не бесплотные духи, а разлагающиеся трупы во всей своей скорбной плоти́. До последнего он надеялся, что хоть раз промелькнет что-то, способное пролить свет на его судьбу, показать выход из этой душегубки. Что хоть кто-нибудь за долгие и долгие годы задал мертвецам единственно важный вопрос – «КАК?!», но так и не дождался. Впрочем, как и объяснений Анкиного состояния. Местных это никогда не интересовало, а может, пока их это еще интересовало, в деревне не случилось мертвого, способного говорить, или живого – умеющего читать.

Сердце обдавало жалостливой болью. Впервые с того памятного и жуткого дня он осознал, что действительно чувствуют эти поднятые из тухлой воды трупы. Лишь растерянность, страдания и боль… Губительные для живых, эти воды живительны для мертвых. Непостижимым образом они находят в дальних далях ушедший разум и возвращают его обратно. В гниющий труп. Он прикрыл глаза, припомнив торопливое «быстрее черви жрут».

Голова кружилась. Он вдруг представил себя – напуганного и беспомощного, насильственным путем возвращенного туда, откуда, казалось, ушел уже безвозвратно. Вдруг вернуться в свое забытое, непригодное для жизни, бурлящее гнилостными соками и пожираемое личинками тело, предстать перед уже ничего не значащей для него безликой толпой, отвечать на дурацкие вопросы, тщетно молить о помощи и… ждать рассвета…

Но чем дальше он углублялся в историю, тем мрачнее и подозрительнее становилось его лицо. Самая нижняя из «скрижалей» датировалась 1925 годом и была подписана, конечно, совершенно другой рукой. Вообще, таких «батюшек» он по почеркам насчитал около десятка, но удивило его другое: за период с 1925 по 1935 годы появилось три таблички, за период 1935-1945 две, за следующее десятилетие – снова три и так далее, вплоть до 1982 года, когда славную традицию некро-интервью продолжил нынешний Батюшка. С 1982 по 1998 годы прибавилось… целых 40 табличек!

Макс быстренько прикинул в уме – по три с небольшим в год. То есть не менее трех трупов в «сезон». Трупов – пригодных для бальзамирования и дальнейшего общения. А если учесть тех, которым, вероятно, таблички были не нужны, потому что они сохранили способность говорить…

Он судорожно оглянулся, на мгновенье уверившись, что прозевал момент и последнее, что увидит – это перекошенное в безумном азарте бровастое лицо и занесенный над ним обух древнего колуна. Но позади него оказался лишь угасающий, пыльный солнечный луч, льющийся в крошечное, словно в бане, закопченное оконце.

Нервно хихикнув, он взял грифельную доску и, на всякий случай, расположившись лицом к двери, повнимательнее ее изучил. Старая, исцарапанная и замурзанная донельзя. Сколько рук выводило на ней свое последнее «смилуйтесь» и «болит» за последние 20 лет? Где они раздобыли эту штуковину? Удобную, функциональную и пригодную для многоразового использования.

«Оптимизация», - пришло ему в голову верное слово, и он хмыкнул. Конечно, нашли у кого-то из приливных. На минуту представилось милое семейство – родители и детишки дошкольного или младшего школьного возраста, которых злой волей судьбы занесло сюда на уик-энд в конце 90-ых. И доску с собой прихватили – чтобы дети в дороге развивались и не скучали. Где-то они теперь?...