Некро-Тур

…А с утра снова придет Акулина. Приготовит нехитрый, но сытный завтрак – несколько вареных картофелин, пару яиц, кружку парного козьего молока (от которого его первое время выворачивало). Плавно и неспешно будет ходить она по горнице, касаться его, словно невзначай, пышным бедром. А он будет невольно гулять взглядом по ее губам, грудям. Внутри она, без сомнения, тесная и… теплая. Здоровая такая бабища. Суженая ему мертвецами. Что, если…?

Он гнал от себя эти мысли вплоть до того момента, как его кропотливые, изнуряющие поиски вдруг бесславно завершились в изначальной точке.

…

Тропа, по которой они прибыли в бесовскую деревню, давно заросла. Перед ним простиралась припорошенная жидкими пока снегами никем не хоженая долина. Река, вяло сбегающая вниз с холма, приглушенно журчала, покрывшись тонким, ледяным панцирем.

Макс сел под «свадебный дуб» и разрыдался. Нет здесь никаких червоточин. А если и есть, то они слишком малы, чтобы в них мог протиснуться высокий, крепкий, хоть и поджарый мужчина. Или находятся слишком высоко, что не допрыгнуть, а крыльев у него нет… Он задрал голову к вечереющему серому небу.

И что теперь? Обратно? Как сказать Анке, что выход он не нашел?

Он поднялся, высморкался, по-босяцки зажав большим пальцем сперва одну, потом другую ноздрю, вытер палец о тулуп и двинулся в деревню. Ноги сами, даже не запнувшись, пронесли его мимо дома. Завтра, все завтра…

Акулина не выразила ни радости, ни удивления, увидев его, неуверенно переминающегося, на пороге. Посторонилась, пропуская в избу, и вернулась к прерванному чаепитию, поставив и перед ним стакан.

- Есть?.. – его голос сорвался.

Макс прокашлялся, хотел попробовать снова, но Акулина и так поняла, о чем он. Лениво покачивая бедрами, пошарилась за выцветшей занавеской в углу и достала. Здоровенный кусок вареного мяса, мелко нарезанную пареную свеклу… и… её! Большую глиняную бутыль.

В последний раз он пил еще до прибытия в эту глушь. А здесь было как-то не до этого, хоть он и подметил, что алкоголь в этой дыре все же есть. Как они справляются без сахара, одному Богу вестимо, но ведь справляются, о чем заявлял резкий запах спирта, исходящий от бутыли. Он тряхнул головой и плеснул немного в щербатый стакан. Он старался не размышлять о бытовых затруднениях этих людей. Ему казалось, если он начнет размышлять, как они до сих пор функционируют без электричества, соли, сахара и элементарной медицинской помощи, то признает свое поражение, начнет подстраиваться, вживаться и выживать и даже не заметит, как… превратится в Степана.

- Ты будешь?

Девушка коротко мотнула головой, не спуская с него глаз, пока он в несколько глотков осушал стакан и, кривясь, закусывал безвкусным мясом. К отсутствию сахара он отнесся философски, никогда им до этого не злоупотребляя, но соль… Как можно жрать мясо без соли?! Как вообще можно что-то готовить без соли?

Самогон, оказавшись на удивление мягким и, одновременно, ядреным, мгновенно ударил в голову. Девушка перед ним поплыла, похорошела. Разговаривать, в общем-то, было не о чем, и он пробормотал пересохшими губами:

- Ну, давай… иди сюда…

Акулина пару секунд молча смотрела на него, потом подкинула дров в печку и скинула на пол свою вязаную шаль.

…

Наполовину пьяный, совершенно дезориентированный и до чертиков напуганный содеянным, он еще затемно сбежал. Чувствуя себя преступником, он пробрался огородами к своей избе и, трясясь на утреннем морозе, принялся приводить себя в порядок. То и дело он виновато поглядывал на облупившуюся печную трубу, из которой не шел привычный, уютный дымок. Как давно прогорела печь? Что если…?

Он потянул на себя дверь, вошел, сбивчиво бормоча:

- Прости, я… небольшой форс-мажор… Сейчас затоплю. Замерзла?

Лучина не горела. Он не различал ни зги и был безмерно рад этому. Было время «сгруппироваться», ведь первые секунды самые трудные. Он разделся и наощупь полез разжигать печку. Спички у них еще были, и они их страшно берегли, никому не показывая и используя только в случае крайней необходимости.

В бледных сполохах огня он кидал быстрые испуганные взгляды на угрожающе неподвижную кучу тряпья в углу. О том, что Анка прознает о его неверности, он мало переживал. За истекшие месяцы она совершенно растеряла интерес к чему бы то ни было, словно постоянные недомогания выпотрошили её изнутри. Чувство вины было лишь за то, что он бросил ее, беспомощную, на ночь в холодной избе.

«Что, если? Что, если…!» - билась в голове единственная, полная панической незавершенности мысль, а когда разгорелась печка, он ее увидел. Куча тряпья не шевелилась, потому что девушки под ней не было. Анка, едва различимой тенью, сидела, завернувшись в одеяло, у грубо сколоченного стола. В огненных бликах он смог различить тусклый блеск ее зубов. Улыбалась?

- Тебе… лучше? – неуверенно спросил он, пряча глаза и пытаясь определить ее настроение.

Она кивнула. Даже теплый печной свет не смог вернуть на ее лицо жизнь. Осунувшаяся и одновременно отекшая, отливающая зеленью, она напоминала… Он отогнал воспоминания об Анисье – неудавшейся вещунье.

- Я… мне…, - он отвернулся, гоняя невесть с каких пор уцелевшей кочергой в печи поленья, - Словом, я не…

- Я беременна…, - прервала она его и улыбнулась еще шире.

- Беременна? – тупо переспросил он, тут же позабыв про свое маленькое приключение в чужой постели…

- Другого объяснения нет! – Анка, кряхтя и охая, перебралась к нему на пол и уселась рядом, протягивая озябшие руки к огню, - До меня только вчера, наконец, дошло.

Макс невольно отодвинулся, не в силах выдерживать ее запах, но постарался обставить это так, будто всего лишь подпускает ее ближе к огню.

- Ты шутишь?

- Я думала, что это болезнь. Нет менструаций, общая вялость, тошнота, отсутствие аппетита, тремор, отеки… А вчера я почувствовала! И сразу все встало на свои места! Это всего лишь токсикоз!

- Что… почувствовала? – Макс отодвинулся еще дальше, разглядывая ее отекшее, с заострившимся носом и, одновременно, мясистыми, тяжелыми подглазьями лицо.

- Движение! Он двигается. Ребенок! И тогда я вспомнила Ленку Федотову. Помнишь ее?

Макс кивнул, хотя никакую Федотову он не помнил. Анка кивнула в ответ.

- Она всю беременность – от первого до последнего дня – мучилась от страшнейшего токсикоза. Девять месяцев ходила с баночкой, пуская в нее слюни, без конца блевала и не могла есть. Вплоть до того, что в третьем триместре ее госпитализировали и кормили исключительно капельницей. Родила здорового малыша. Он уже в школу ходит. Помнишь?

Макс снова кивнул.

- Здесь, конечно, нет питательных растворов, а капельница… Словом, я сегодня заставила себя поесть. И меня не вырвало! Да, психосоматика, скажешь, но… Ты мне не веришь?

Макс ошарашенно глядел на ее возбужденное лицо и не знал, кивнуть ему или покачать головой. И то, и другое будет отрицательным ответом.

- Как это могло произойти? Ты помнишь, когда мы в последний раз спали?

- Смутно, но…

А вот Макс прекрасно помнил ту суетливую возню в спальнике. Сдавленное хихиканье, полузадушенный шепот, чтобы не разбудить Лёню.

- Я был в презервативе…, - произнес он, не зная, что еще сказать.

Анка нахмурилась.

- Хочешь сказать, я этого ребенка нагуляла?

Максим сглотнул, притянул ее к себе, погрузившись в зловонное, тухлое облако. Интересно, Ленка Федотова воняла так же во время своего токсикоза?

- Нет, что ты… Я хочу сказать, что ты заблуждаешься. Ребенка не может быть. У меня был презерватив и….

Анка уцепилась за его запястье холодными, отекшими пальцами и, сунув его руку в складки одеяла, приложила к своему животу.

Секунда… две… три… Что-то заворочалось под его ладонью. Макс никогда не трогал живот беременной женщины, но сразу понял - что-то здесь не так. Животик едва наметился, что в принципе соответствовало сроку. Но он не знал, достаточный ли это срок, чтобы чувствовать извне движения плода. Да и «движения» были странными. Он не чувствовал выпирающей упругости, живот был раздутый, но мягкий, как наполненный водой воздушный шарик. Это, скорее, походило на расстройство желудка. Бурление кишечных газов – не более того… На ее месте он сходил бы как следует пробздеться и выбросил эту чушь с беременностью из головы…

- Значит, твой презерватив порвался, только и всего, - ответила она и, к его облегчению, отпустила руку.

- Получается, что так…, - вяло пробормотал он и едва удержался, чтобы не вытереть ладонь о штанину.

- Ты рад?

Макс кивнул. Он видел, что спорить сейчас не имеет смысла.

- Я тоже рада. Хоть что-то хорошее вышло из этой истории. Назовем его Робинзоном! – Анка расхохоталась, блеснув пожелтевшими и какими-то заплесневелыми зубами, - а если девчонка, то будет Шиной!

- Шиной?...

- Королева джунглей! – Она с ободряющей улыбкой поглядела на него и вдруг мягко продолжила совершенно нормальным, родным, тоном, - От тебя пахнет алкоголем. Не получилось?

- Я… к Степану зашел по дороге. Заговорились. Я еще не закончил. Пару дней и…

Она его не слушала, мягко улыбаясь уже собственным мыслям, далеким и от Степана, и от самого Макса.

- Или Бенедикт… Так можно назвать и мальчика, и девочку.

- Почему Бенедикт? – рассеянно спросил Макс и поднялся. Что-то забрезжило на периферии памяти. Так бывает, когда внезапно вылетевшее из головы слово зудливо вертится на языке.

- Какой же ты темный, Мася… Бенедикт – это святой отшельник, основатель первого монашеского ордена в Европе… Он…

Макс не слушал. Забытое воспоминание вдруг щелчком скакнуло в мозг, но облегчения не принесло. Он вспомнил, что мимоходом говорил Егор в тот чудовищный день:

«Спариваться в Седмицу нельзя. Я к своей и за две недели до Седмицы не притрагиваюсь. А она и не просит. Мало ли что…».

«Но я же был в презервативе! И он не был рваный!», - настойчиво билась в голове полная яростного отрицания мысль, - «Это имеет хоть какое-то значение? Конечно, имеет, ведь ясно, что у них самих гондонов тут, как и всего остального, нет!»

Но что, если… Что если он прямо на гондоне занес ей туда что-то? Может, сам воздух отравлен здесь в Седмицы?

Нет, это нелепо. Что тогда помешает неведомой заразе пробраться в легкие, в желудок через рот? Или в жопу при справлении нужды? Это какая-то зараза, не ребенок… Или все-таки…? Сердце захлестнула волна жути и отвращения, когда в голову против воли полезли омерзительные фантазии. Корчащаяся в родовых муках Анка и уродливое, раздутое, зловонное Нечто, выбирающееся с булькающим жабьим воркотанием меж широко разведенных бедер.

- Бенедикт – отличное имя, - торопливо перебил он ее, - Слушай… Мне надо что-нибудь перекусить и идти в холмы. Старухи говорят, что грядут морозы, и хотелось бы закончить до них.

- Там еще осталась похлебка, - холодно отозвалась Анка после паузы. Ей хотелось выбирать имя, а он…

Макс наскоро похлебал баланды, но с похмелья это было даже приятно. Отлил немного бульона в походный термос и чмокнул девушку в макушку. Шелковистые и струящиеся прежде волосы были сухими, ломкими. Но скорее не от болезни, а потому что она долгое время (пока ее еще заботил ее внешний вид и запах) трижды в день мыла их с толченой золой. Вместо мыла. И все равно не могла вытравить из них жирный, рыбный дух.