Счастливый оборот

ПОМЕЩИЦА

Пенсионерка Ольга Ивановна Хворостулина, бывшая больничная сиделка, грузная старуха, совсем седая, но чернобровая, с большим орлиным носом, в очках, вылезла из троллейбуса и, опираясь на палку с резиновым наконечником, пошла по переулку к себе домой. В пальто из толстого драпа, закутанная в теплый пуховый платок к в ботах на застежках, она двигалась медленно, осторожно, боясь поскользнуться и упасть, и при этом размышляла вслух:

— Ну, будет история, если я, не дай бог, грохнусь и чего-нибудь себе поломаю! И меня — здравствуйте, пожалуйста! — привезут в нашу больницу! Вот будет разговоров!

Так размышляя и бормоча. Ольга Ивановна добралась наконец до своею дома. Теперь оставалось лишь пересечь пустынный скверик, к которому примыкал огороженный новым забором большой школьный двор. Ольга Ивановна остановилась, чтобы перевести дух перед последним броском, и вдруг увидела то, что сразу заставило се забыть ледяные колдобины над ногами. Мальчишка лет тринадцати — четырнадцати, в расстегнутом пальтишке, в шапке с болтающимися развязанными барашковыми «ушами», деловито, не спеша, со знанием дела выламывал из школьного забора новенькую планку. А двое других прикрывали его, наблюдая за сквериком: не появится ли опасный и похожий.

Толстая старуха, которая вдруг выползла со своей палкой из переулка в сквер, по мнению сторожевого охранения, не представляла никакой опасности, и добытчик материала для приготовления первоклассной хоккейной клюшки продолжал спокойно заниматься своим делом.

— Прекратить разбой! — утробным басом выкрикнула Ольга Ивановна, грозя добытчику палкой.

Тот испуганно обернулся, но, мгновенно наметанным взглядом оценив габариты массивной фигуры противника и его малые маневренные возможности, снова принялся раскачивать полуоторванную планку. А Ольга Ивановна уже шла по целине прямо к забору со всей быстротой, на которую была способна.

Мальчишки ждали ее. Они не собирались покидать поле боя.

Ольга Ивановна подошла к забору. Тот, кто ломал планку, шагнул ей навстречу. Шапку свою он сбил на затылок Лицо у него было бледное, испитое, чубчик на лбу подстрижен ровно, с этаким хулиганским кокетством. Но глаза были хорошие, темные, с длинными ресницами, смелые.

— Ты что же это делаешь, нечистый дух?! — задыхаясь, сказала Ольга Ивановна.

«Нечистый дух» посмотрел на своих «боевых соратников» и пожал плечами. Жест этот говорил: «Зачем задавать глупые и, главное, лишние вопросы?»

Однако старуха ждала ответа. С той же силой она повторила:

— Ну, отвечай, что ты сейчас делал?

«Нечистый дух» ответил точно и кратко:

— Забор ломал!

«Боевые соратники» рассмеялись.

— Зачем же ты ломаешь школьный забор?

— А тебе, бабушка, какое дело? Ты что, в этом заборе гвоздем работаешь?

Ольга Ивановна стукнула палкой по льдистой, твердой, как камень, заснеженной земле.

— Не смей мне говорить «ты»! Я тебе, может быть, даже не в бабки, а в прабабки гожусь! Ты в этой школе учишься?

— Нет, в другой!

— У своей школы, небось, не стал бы ломать забор?

— Знамо, не стал бы!

— Почему?

— Потому что у нашей школы нет забора. Она прямо так на улицу выходит!

Обескураженная Ольга Ивановна переменила топ и сказала мягко.

— Тебя как зовут?

— Жорка.

— Давай с тобой, Жора, по-хорошему поговорим. Ведь ты же народное добро портишь!

— Я не порчу, я на клюшку.

— Обожди! Если ты дома у себя начнешь ломать, к примеру, скажем, стул, чтобы сделать из него эти ваши салазки.

Жоркины глаза жадно блеснули.

— Если у него задние ножки отломить, — сказал он, обернувшись к соратникам, — а передние оставить со спинкой, финские сани получатся — свободное дело!

— Обожди ты! Я говорю: если ты дома, к примеру, сломаешь стул, нарочно сломаешь, что тебе за это будет от отца или от матери?

— Лупцовка!

— То то! Потому что ты свое добро попортил. А народное добро разве можно портить, Жора? Ведь все кругом наше! Возьмем тот же забор. Если каждый из нас по планочке выломает, что останется от забора? А ведь он денег стоит! Что же у нас получается с тобой, Жора? Одной рукой, выходит, строим, другой — ломаем? Хорошие мы с тобой хозяева, нечего сказать! Ты понял меня?

Жорка промолчал.

— По глазам вижу, что понял! Ну, все, договорились. Школьные заборы больше ломать не будем. Так? Идите, дети, гуляйте, и я пойду!

И она пошла, тяжело опираясь на свою палку, по снежной целине, на которой цепочкой темнели ее собственные следы. Она шла и слушала, как ребята за ее спиной обсуждают неожиданное происшествие:

— Вот старая курица! Пришла, накудахтала!

— Вредная бабка!

А Жорка сказал убежденно:

— Так она же помещица! Вы что, не знаете?

«Старую курицу» и «вредную бабку» Ольга Ивановна еще могла снести, но «помещицу»… Дочь бедняка-крестьянина, десятилетней девчонкой работала в поле наравне со взрослыми, после революции уехала в город и всю жизнь протрубила в больнице… За такими сорванцами горшки выносила, когда работала в детском отделении! Помещица! Она подумала: «Он, наверное, так сказал потому, что я толстая, в очках, с палкой…»

Ольга Ивановна повернулась и пошла назад к Жорке.

— Ну-ка, скажи мне, почему ты назвал меня «помещицей»?

А уже зло, дерзко Жорка ответил:

— Думаете, мы вас не знаем! Никто никогда слова нам не скажет. Одна вы кидаетесь! «Ах, не рвите, не ломайте! Ах, что вы делаете?» И сейчас какой лисой прикинулись: «Ах, это наше! Ах, это ваше!» Твое все это было раньше и дома, и деревья, и все. Вот ты и злишься, дрожишь! Дрожи не дрожи, а времечко твое все равно не вернется. Помещица!

Ребята убежали. Ольга Ивановна осталась одна у школьного забора. Кое-как она доплелась до скамейки и опустилась на нее, даже не смахнув снег.

— Гражданочка, что это вы так сидите? Вам плохо?

Ольга Ивановна полнила голову. Перед ней стоял мужчина в коротком полупальто из бобрика, в шапке-ушанке, в длинных валенках.

Усатое румяное лицо прохожего с крупными симпатичными рябинками на носу и на щеках выражало тревогу и сочувствие, и Ольга Ивановна рассказала ему о своем столкновении с Жоркой.

Прохожий сочувственно кивал головой, поддакивал.

Ольга Ивановна разошлась. Она говорила горячо, убежденно:

— «Одна ты кидаешься»! В том-то и беда, что другие, может, и видят, да молчат. А ведь это дело всех касается: и родителей, и учителей, и всех вообще граждан, которые сознают.

— А как же? Все за них отвечаем, точно! Потому смена!

Они поговорили еще. Потом прохожий попрощался с Ольгой Ивановной, пожелал ей «Спокойной ночи, приятных снов» — и пошел, но не на дорожку, а к школьному забору.

И тут Ольга Ивановна увидела, что он раскачивает полуоторванную планку дабы завершить то, что начал Жорка. Ошеломленная Ольга Ивановна от удивления почти шепотом сказала:

— Что вы делаете, больной?

— Так ведь теперь все равно планку эту оторвут, поскольку она наполовину оторватая! — рассудительно ответил ей прохожий, пропустив «больного» мимо ушей. — А у меня самоварчик дома. На растопочку пойдет! Раз почни сделан — все! Не я, так кто-нибудь другой отдерет!

И он с треском рванул на себя качающуюся планку.

ПОМИДОР И ТРЕСКА