Я-за улыбку!

УТРОМ

Проснулись служащие, и зари начало

На пишущей машинке застучало.

Еще сонливая идет к заводу смена,

Петух запел — оратор деревень,

И начался совсем обыкновенный

И необыкновенный день.

Меня заколдовала ночь немая —

Спросонок я еще не понимаю:

Где детство милое, где пожилые люди,

Где тетерев в лесу, где дичь на блюде?

Определите точно этот срок —

Когда рекою станет ручеек?

Трагедия всех этих переходов

И для отдельных лиц и для народов.

Пусть время пронесется, мы умрем,

Пусть двести лет пройдет за Октябрем,

Но девушка в предутреннем лесу

Босою ножкой встанет на росу,

Я для нее (а я ее найду!)

За новым платьем в магазин пойду.

И, примеряя новенький наряд,

Я буду ей рассказывать подряд

О том, что было двести лет назад.

Как сообщить ей в темь времен других,

Что мы счастливей правнуков своих?

Тяжелые лишения терпя,

Мы Золушку подняли из тряпья.

Тела и души ветер колебал…

Скорее, Золушка! Не опоздай на бал!

Нашли мы под Житомиром в бою

Потерянную туфельку твою.

Окружены, мы знали, что умрем,

Чтоб мальчик-с-пальчик стал богатырем,

И позавидует твоей большой судьбе

И улыбнется правнучка тебе.

Других веков над нами встала тень…

Так продолжается рабочий день. 1958.

ЛЮБОВЬ

Быть может, в разговорах откровенных,
Шагая с молодежью по нови,
Увижу я средь лиц обыкновенных
Встревоженную мордочку любви…
Поверь мне, ты ничуть не постарела,
Что для тебя земная дань годам!
Бегут двадцатилетние пострелы
По светлой стежке — по твоим следам,
До старости, до смерти сохранится
Твой образ, появившийся вдали, —
В простом платке, а над тобой зарницы
Грузинским садом пышно расцвели.
И этих чувств волшебных излученье
Сейчас меня на подвиг позовет,
Отчаянное кровообращенье
Сейчас мне стенки сердца разорвет!
И приютит нас древняя дубрава,
И старые дубы прошелестят:
«Такой любви мы не видали, право,
Чтоб не солгать, лет этак пятьдесят!»

БЕССМЕРТИЕ

Как мальчики, мечтая о победах,
Умчались в неизвестные края
Два ангела на двух велосипедах —
Любовь моя и молодость моя.
Иду по следу. Трассу изучаю.
Здесь шина выдохлась, а здесь прокол,
А здесь подъем — здесь юность излучает
День моего вступленья в комсомол.
И к будущему выходя навстречу,
Я прошлого не скидываю с плеч.
Жизнь не река, она — противоречье,
Она, как речь, должна предостеречь:
Для поколенья, не для населенья,
Как золото, минуты собирай,
И полновесный рубль стихотворенья
На гривенники ты не разменяй.
Не мелочью плати своей отчизне,
В ногах ее не путайся в пути
И за колючей проволокой жизни
Бессмертие поэта обрети.
Не бойся старости. Что седина — пустое!
Бросайся, рассекай водоворот,
И смерть к тебе не страшною, простою,
Застенчивою девочкой придет.
Как прожил ты? Что сотворил?
Не вспомнишь?
И все же ты недаром прожил век:
Твои стихи, тебя зовет на помощь
Тебя похоронивший человек.
Не родственник, ты был ему родимым,
Он будет продолжать с тобой дружить
Всю жизнь, и потому необходимо
Еще настойчивей, еще упрямей жить.
И новый день встречая добрым взглядом,
Брось неподвижность и, откинув страх,
Поэзию встречай с эпохой рядом
На всем бегу,
На всем скаку,
На всех парах.
И вспоминая молодость былую,
Я покидаю должность старика,
И юности румяная щека
Опять передо мной для поцелуя, 1957.

ИСКУССТВО

Венера! Здравствуй! Сквозь разлуки,
Сквозь лабиринты старины
Ты мне протягиваешь руки,
Что лишь художнику видны.
Вот локоть, пальцы, тонкий ноготь,
Совсем такой, как наяву…
Несуществующее трогать
Я всех товарищей зову.
Сквозь отрочество, сквозь разлуки,
Сквозь разъяренный динамит
Мечта протягивает руки
И пальчиками шевелит.
Зовет: «Иди ко мне поближе,
Ты не раскаешься, родной!
Тебя с собой я рядом вижу
На фотографии одной —
На красном фоне канонады,
На черном — прожитых ночей
И на зеленом фоне сада
В огне оранжевых лучей.
Давай с тобою вместе будем!
Сквозь кутерьму идущих лет
Давай с тобой докажем людям,
Что есть мечта и есть поэт!» 1957.

БАСНЯ

Было так — легенды говорят, —
Миллиарды лет тому назад
Гром был мальчиком такого-то села,
Молния девчонкою была.
Кто мог знать — когда и почему
Ей сверкать и грохотать ему?
Честь науке — ей дано уменье
Выводить нас из недоуменья.
Гром и Молния назначили свиданье
(Дата встречи — тайна мирозданья).
Мир любви пред ним и перед ней,
Только все значительно крупней.
Грандиозная сияла высь,
У крылечка мамонты паслись,
Рыбаков артель себе на завтрак
Дружно потрошит ихтиозавра.
Грандиозная течет вода,
Грандиозно все, да вот беда:
Соловьи не пели за рекой
(Не было же мелочи такой).
Над влюбленными идут века.
Рановато их женить пока…
Сквозь круговорот времен домчась,
Наступил желанный свадьбы час.
Пили, кто знаком и незнаком,
Гости были явно под хмельком.
Даже тихая обычно зорька
Всех шумней кричит фальцетом: — Горько!
Гром сидит задумчиво: как быть?
Может, надо тише говорить?
Молния стесняется — она,
Может, недостаточно скромна?
— Пьем за новобрачных! За и за!
Так возникла первая гроза.
Молния блестит, грохочет гром.
Миллиарды лет они вдвоем…
Пусть любовь в космическом пространстве
О земном напомнит постоянстве!
Дорогая женщина и мать,
Ты сверкай, я буду грохотать! 1958.

ЗДРАВИЦА

Всю жизнь имел я имя, отчество,
Растил сознание свое…
Поверь, товарищ, так не хочется
Переходить в небытие.
Не то чтоб возрастом преклонное
Мне тело жаль земле отдать, —
Предметы неодушевленные
Я так люблю одушевлять!
Несется лодка по течению,
В ней рыбаки плывут домой…
Напишешь песню-сочинение —
Река становится живой!
А темный лес? Заставим старого
Поверить в наши чудеса:
Певуче будут разговаривать
Полезащитные леса.
В частушке воину отказывать?
Она удобна и проста,
Ее не чистить и не смазывать:
Она душевна и чиста.
Не рукописью в старом шкапике,
Не у Истории на дне, —
Несись, моя живая капелька,
В коммунистической волне!
Друзья мои! Поднимем здравицу
За все, что нужно молодым,
Им без стихов ни с чем
не справиться,
Им всем поэт необходим! 1952.

ОТЦЫ И ДЕТИ

Мой сын заснул. Он знал заране:
Сквозь полусон, сквозь полутьму
Мелкопоместные дворяне
Сегодня явятся к нему.
Недаром же на самом деле,
Не отрываясь, «от» и «до»,
Он три часа лежал в постели,
Читал «Дворянское гнездо»!
Сомкнется из отдельных звеньев
Цепочка сна — и путь открыт!
Иван Сергеевич Тургенев
Шоферу адрес говорит.
И, словно выхваченный фарой
В пути машиною ночной,
Встал пред глазами мир иной:
Вся красота усадьбы старой,
Вся горечь доли крепостной.
Вот парк старинный, речка плещет,
А может, пруд… И у ворот
Стоит, волнуется помещик —
Из Петербурга сына ждет.
Он написал, что будет скоро, —
Кирсанова любимый сын.
(Увы, не тот, поэт который,
А тот, который дворянин.)
За поворотом кони мчатся.
На них три звонких бубенца
Звенят, конечно, без конца…
Прошло не больше получаса —
И сын в объятиях отца.
Он в отчий дом, в гнездо родное.
Чтоб веселей набраться сил,
Привез Базарова с собою.
Ах, лучше бы не привозил!
Что было дальше — всем известно…
Светает… сын уснул давно.
Ему все видеть интересно,
Ему, пожалуй, все равно —
Что сон, что книга, что кино! 1953.

* * *

Живого или мертвого
Жди меня двадцать четвертого,
Двадцать третьего, двадцать пятого —
Виноватого, невиноватого.
Как природа любит живая,
Ты люби меня, не уставая…
Называй меня так, как хочешь:
Или соколом, или зябликом.
Ведь приплыл я к тебе
корабликом
Неизвестно, днем или ночью.
У кораблика в тесном трюме
Жмутся ящики воспоминаний,
И теснятся бочки раздумий.
Узнаваний, неузнаваний…
Лишь в тебе одной узнаю
Дорогую судьбу мою. 1961.

ЯМЩИК

Посветлело в небе. Утро скоро.
С ямщиком беседуют шоферы.
«Времечко мое уж миновало…
Льва Толстого я возил, бывало,
И в моих санях в дороге дальней
Старичок качался гениальный…»
«Пушкина возил?»
«Возил, еще бы!..
Тьма бессовестная, снежные сугробы,
Вот уже видна опушка леса
Перед самой пулею Дантеса…»
«Ты, ямщик, в романсах знаменит…»
Им ямщик «спасибо» говорит,
Он поднялся, кланяется он —
На четыре стороны поклон.
Он заплакал горькими слезами,
И шоферы грязными платками,
Уважая прежние века,
Утирают слезы ямщика.
Шляется простудная погода,
В сто обхватов виснут облака…
Четверо людей мужского рода
До дому довозят ямщика.
И в ночи и темной и безликой
Слушают прилежно вчетвером —
Старость надрывается от крика,
Вызывает юности паром…

Ловкий, лакированный, играючи,
Мчит автомобиль во всей красе,
Химиками выдуманный каучук
Катится по главному шоссе…
Слышу я сквозь времени просторы,
Дальний правнук у отца спросил:
«Жил-был на земле народ — шоферы.
Что за песни пел? Кого возил?» 1959.

* * *

Тихо светит месяц серебристый…
Комсомольцу снятся декабристы.
По России, солнцем обожженной,
Тащатся измученные жены,
Молча по дороге столбовой
Одичавший тянется конвой.
Юноша из-за столетий мглы
Слышит, как бряцают кандалы.
Спят давно и старики и дети,
Медленная полночь над селом…
Комсомолец видит сквозь столетье
Пушкина за письменным столом.
Поздний час. Отяжелели веки,
И перо не легче, чем свинец…
Где его товарищ Кюхельбекер,
Фантазер, нестроевой боец?
С каждым днем разлука тяжелее,
Между нами сотни верст лежат.
Муравьев-Апостол и Рылеев
Входят в Петербургский каземат.
Комсомольцу кажется сквозь сон,
Что стоит у Черной речки он.
Он бежал сквозь зимнее ненастье.
Разве можно было не спешить,
Чтоб непоправимое несчастье
Как угодно, но предотвратить!
Поздно, поздно… Раненый поэт
Уронил тяжелый пистолет.
Гаснут звезды в сумраке ночном,
Скоро утро встанет над селом,
И скрипят тихонько половицы,
Будто Пушкин ходит по избе…
Как узнать мне, что еще приснится,
Юный друг мой, в эту ночь тебе? 1950.

* * *

Все ювелирные магазины —
они твои.
Все дни рожденья, все именины —
они твои
Все устремления молодежи —
они твои.
И смех, и радость, и песни тоже —
они твои.
И всех военных оркестров трубы —
они твои.
И всех счастливых влюбленных губы —
они твои.
Весь этот город, все эти зданья —
они твои.
Вся горечь жизни и все страданья —
они мои…
Уже светает. Уже порхает
стрижей семья.
Не затихает, не отдыхает
любовь моя. 1960.

ГОСТЬ