Ведьмы Плоского мира

* * *

Под бледным светом уходящей ночи она вернулась в домик. Ее тело, поспав на сене, чувствовало себя отдохнувшим, и она надеялась посидеть несколько часов в кресле-качалке и привести в порядок свои мысли. Это было время, когда ночь еще не совсем закончилась, а день не совсем начался — мысли были четкими, ясными, и ничего им не мешало. Она…

Посох стоял у стены, рядом с кухонным шкафом.

Матушка застыла на месте.

— Понятно, — сказала она наконец. — Так, значит, да? В моем собственном доме?

Она очень медленно подошла к очагу, бросила на угли пару поленьев и раздувала огонь до тех пор, пока языки пламени, взревев, не поднялись до самого дымохода.

Удовлетворенная итогом своих усилий, она повернулась, пробормотала на всякий случай несколько предохранительных заклятий и схватила посох. Он не сопротивлялся, и она едва удержалась, чтобы не упасть. Посох оказался у нее в руках, и она торжествующе расхохоталась, почувствовав, как он покалывает ей ладонь и как магия, словно воздух в грозу, потрескивает в нем.

Как все просто! Видно, боевой дух посоха куда-то испарился.

Призывая проклятия на волшебников и все их творения, она занесла посох над головой и со стуком опустила в огонь, в самую жаркую часть пламени.

Эск вскрикнула. Звук пролетел сквозь пол спальни и серпом взрезал темный домик.

Матушка была старой, усталой женщиной и не совсем хорошо соображала после долгого и тяжелого дня, но, чтобы выжить, ведьма должна научиться делать поспешные и очень смелые выводы. Матушка еще смотрела на охваченный пламенем посох и прислушивалась к доносящимся сверху воплям, а ее руки уже тянулись к черному чайнику. Она опрокинула воду на огонь, выхватила из очага посох, над которым поднимались клубы пара, и взбежала по лестнице на второй этаж, с ужасом думая о том, что ей предстоит там увидеть.

Эск сидела на узкой кровати, целая и невредимая, но вопящая во все горло. Матушка прижала ее к себе и попыталась успокоить; она не знала точно, как это делается, однако рассеянное похлопывание по спине и неопределенные ободряющие звуки вроде бы достигли цели. Крики перешли в рыдания и, в конце концов, в тихие всхлипы. Матушка разобрала слова “огонь” и “горячо”, и ее губы сжались в тонкую горькую полоску.

Наконец она уложила девочку, укрыла ее одеялом и тихо, крадучись, спустилась по ступенькам.

Посох снова стоял у стены. Матушку ничуть не удивило то, что на нем не было ни одной подпалины.

Она развернула качалку к посоху и уселась, подперев подбородок ладонью. Весь ее вид выражал мрачную решимость.

Вскоре кресло начало само собой покачиваться. Его скрип был единственным звуком в тишине, которая сгущалась, растекалась и заполняла кухню, словно ужасающий темный туман.