Сука

Наконец они вышли. Сеньора Эльвира как будто с ума сошла. Кричала, плакала, наклонялась, чтобы сравняться с ней ростом, выпрямлялась, бегала из конца в конец террасы, махала руками, задавала вопрос и еще вопрос, а потом снова спрашивала о том же, но другими словами. Дамарис позабыла, о чем та ее спрашивала, но не смогла забыть ни лицо сеньоры, ни ее тоску, ни глаза – голубые глаза с лопнувшими красными сосудиками, залившими кровью белки.

В тот день Николасито искали, пока не стемнело, и продолжали искать каждый последующий день, без перерывов. Дядя Эльесер тоже участвовал в этих поисках, а по вечерам, вернувшись домой с дурными новостями, усаживался на бревно, лежавшее перед входом в хижину. Дамарис знала, что это сигнал: она должна подойти. И она это делала, делала без промедления, потому что вовсе не хотела, чтобы дядя разозлился еще больше. И тогда он брал в руки ветку гуайявы, прочную и гибкую, и начинал ее хлестать. Тетя Хильма предупредила, что лучше не напрягаться, что чем более расслабленными будут ягодицы, а удары приходились именно по ним, тем менее больно ей будет. Она пыталась расслабиться, но страх и взрывной звук первого же удара заставляли зажать все мышцы, и каждый новый удар приносил бóльшие страдания, чем предыдущий. Ее бедра напоминали спину Христа. В первый день он влепил ей один удар, во второй – два, и количество ударов последовательно возрастало: плюс один удар за каждый следующий день, когда Николасито так и не был найден.

Дядя Эльесер остановился в тот день, когда должен был отвесить ей тридцать четыре удара. Прошло тридцать четыре дня, самый большой срок, в течение которого море когда-либо отказывалось отдать обратно тело. А это тело из-за воздействия селитры и солнца было уже без кожи, в некоторых местах проедено рыбами до самых костей и, как говорили те, кому случилось оказаться рядом, очень дурно пахло.

Тетя Хильма, Люсмила и Дамарис пошли взглянуть на него – с горы. На тело, которое теперь казалось гораздо меньше, на это детское тельце, распростертое на песке, и на сеньору Эльвиру, такую светловолосую, такую хрупкую, такую прекрасную, на то, как она приподнимает его с земли, обнимает и покрывает поцелуями, как будто ее сын все еще красивый. Тетя Хильма приобняла Дамарис за плечи, та больше не стала сдерживаться и разрыдалась – в первый раз после трагедии.

С тех пор супруги Рейес больше не приезжали в свой дом на скалах, но и на продажу его не выставили. Дядя Эльесер продал последний участок двум сестрам из самого «сердца долины», из Тулуа, и построил для себя двухэтажный дом в деревне, куда и перебрался вместе со всей семьей и матерью Дамарис, которой больше не нужно было работать в Буэнавентуре. Пришла эпоха изобилия. На вырученные от первых продаж деньги дядя купил участок земли на юге страны, куда отправились жить его дети от первого брака, и два катера, сдаваемые в аренду рыбакам. Внезапно он превратился во влиятельного человека и начал закатывать многолюдные празднества на всю улицу и на все выходные. Так начали испаряться его деньги.

Взятые им на себя финансовые обязательства выросли до таких размеров, что для их покрытия он был вынужден продать один катер. Так началась полоса невезения. На следующий год, в шторм, затонул и второй катер, а еще через несколько месяцев, в декабрьские праздники, маме Дамарис попала в грудь шальная пуля. В деревенском травмпункте помочь ей ничем не смогли, так что раненую в срочном порядке повезли морем в Буэнавентуру, но не довезли – она умерла на пороге больницы. Дамарис, которой на днях исполнялось пятнадцать, празднование дня рождения отменила. Праздник был задуман еще вместе с мамой, теперь же она хотела только одного – чтобы ее оставили в покое и не мешали плакать в комнатке, которую она делила с Люсмилой. Кузина садилась рядом на кровати, заплетала ей косички и рассказывала разные деревенские сплетни – до тех пор пока не удавалось ее рассмешить.

Люди в деревне шептались, что столько несчастий сразу – это что-то неслыханное, видать, дело рук какого-нибудь завистника, что навел на семью порчу. Испугавшись, дядя с тетей позвали к себе Сантос – очистить от сглаза дом и всех членов семьи, – но это не помогло. Случился невиданной силы прилив и повалил дом, а так как денег на его восстановление не было, семье пришлось разделиться. В деревне к тому времени уже появился Рохелио: высадился на берег с палубы аварийного рыболовного судна. И пока суд да дело, пока ждали прибытия запчастей из Буэнавентуры, а потом судно ремонтировалось, он приятно проводил время, попивая пивко и поглядывая на местных девушек. Однажды в воскресенье он познакомился на пляже с Дамарис, и к тому времени, когда судно после ремонта было готово снова выйти в море, Рохелио отказался от работы, снял в деревне комнату, и они с Дамарис стали жить вместе. Дядя Эльесер и тетя Хильма разошлись. Он направился на юг – к своим старшим детям, а она устроилась работать горничной в «Отель Пасифико Реаль» и вместе с Люсмилой переехала в соседний городок.

Со временем супруги Рейес перестали поднимать жалованье присматривавшим за домом работникам и посылать им все необходимое для поддержания в их владениях чистоты и порядка: моющие средства, удобрения, воск, инсектициды, краску, хлор, масло и бензин для газонокосилки и установки для очистки воды в бассейне… Вот тогда и выяснилось, что их бизнес в Боготе – фабрика по производству саквояжей – разорилась. Прислуга ушла, как только люди подыскали себе новое место – в одном из поместий в центральном районе страны, а за домом Рейес взялся приглядывать Хосуэ. В деревне он появился недавно, терять ему было нечего – ни жены, ни детей. Платили ему меньше половины минимальной оплаты труда, но на жизнь хватало – добирал за счет рыбалки и охоты. Но пришел день, когда и эти деньги супруги Рейес платить ему перестали, однако он все равно остался при доме, потому как идти ему было некуда. А еще спустя какое-то время он погиб от ружейного выстрела, вроде как в результате несчастного случая на охоте.

Дядя Эльесер жил теперь далеко на юге, тетя Хильма перенесла инсульт, понимать ее речь стало непросто, а Люсмила, давно замужняя женщина, только что, в Буэнавентуре, произвела на свет свою вторую дочку. Кроме Дамарис в деревне не оставалось никого, кто когда-то был близок к Рейесам и мог бы передать им известие о смерти смотрителя дома.

В то время сотовые телефоны до этих мест еще не добрались. Офис «Телекома» располагался между двух соседних поселений и был одной из редких на побережье кирпичных построек. Окно в офисе имелось только одно, и, когда на улице стояла жара, внутри было жарче, чем снаружи, а если день выдавался прохладным, в этом помещении казалось еще холоднее. Дамарис ни разу в жизни не бывала в Боготе, ни даже в Кали. Единственным знакомым ей городом была Буэнавентура: до нее можно добраться морем за час, но вот высотных зданий там нет. Не был ей знаком и холодный климат гор, но из того, что она видела по телевизору и о чем говорили люди, у нее сложилось впечатление, что в Боготе, должно быть, по ощущениям как в офисе «Телекома» после целой недели дождей: такое темное место с гуляющим по нему эхом, где, как в пещере, пахнет сыростью.

В день, когда она позвонила Рейесам, солнце светило, но сквозь пелену облаков, и в деревне стояла такая парилка, как будто ты тушишься в кастрюле с санкочо. Руки у Дамарис вспотели, и вырванная из тетради покойного Хосуэ страничка с номером телефона едва не расползлась в потном кулаке на кусочки. Она вошла в кабинку, набрала номер, вслед за чем повисла невыносимо долгая пауза соединения, и Дамарис, слушая гудки в трубке, думала, что по ту сторону этих звуков лежит самая безобразная часть ее прошлого и чудовищный город, который она и вообразить-то себе не может. Она уже собиралась повесить трубку, когда ей ответил мужской голос.

– Сеньор Луис Альфредо?

– Да.

Дамарис захотелось убежать.

– Это Дамарис.

Сеньор Луис Альфредо услышал имя, и повисла жуткая тишина, которую она приняла смиренно, как принимала когда-то удары розгой от своего дяди – каждый день на протяжении тридцати трех дней. Для супругов Рейес она – черный лебедь, символ дурных предзнаменований. Потом, собравшись с силами, отрывисто и нервно она рассказала ему о том, что случилось: два дня назад на горе раздался ружейный выстрел. Ее муж и другие мужчины из деревни поднялись на гору искать Хосуэ, но не нашли его ни в хижине, ни на лесных тропках. На следующий день над горой стали кружить стервятники, они-то и показали, где тело.

– Застрелился, значит! – воскликнул сеньор Луис Альфредо.

– Нет, сеньор, не думаю. На прошлой неделе я с ним разговаривала, он хорошо выглядел: не грустил, ничего такого.

– Вот как.

– Он даже собирался съездить в Буэнавентуру, купить себе сапоги.

– Вот как.

– А муж мой говорит, что он, видать, упал и вот тогда ружье у него и выстрелило. Тело в лесу лежало в очень странной позе.

– Твой муж?

– Да, сеньор.

– Тебе ведь уже тридцать три, так?

Повисла еще одна жуткая пауза, после чего Дамарис, словно извиняясь, произнесла:

– Да, сеньор.

Сеньор Луис Альфредо вздохнул. Затем выразил сожаление по поводу случившегося с работником несчастья, поблагодарил Дамарис за звонок и спросил ее, не может ли она взять на себя заботу о доме.

– Ты же знаешь, как он нам дорог.

– Да, сеньор.

– Я буду посылать тебе жалованье и деньги на текущие расходы.

Дамарис знала, что это неправда, но сделала вид, что верит, и на всё ответила «да». Она не только чувствовала себя в долгу перед супругами Рейес, ее прежде всего воодушевляла идея снова жить на горе, в том месте, которое она считала своим родным домом.

Уговорить Рохелио оказалось нетрудно. На горе им не придется платить аренду, да и хижина для прислуги хоть и не бог весть что, но все же попросторнее, чем их комната в деревне, да и подновить ее можно. На жизнь они будут зарабатывать, как и раньше, он – охотой в горах и рыбалкой в море, а она – в доме сеньоры Росы, которая нуждается в ее услугах больше, чем когда бы то ни было, потому что муж ее, сеньор Хене, прикован теперь к инвалидному креслу.

Единственное, что их не устраивало, так это что на участок супругов Рейес не было проведено электричество. А вот на участке сеньоры Росы, как раз напротив, оно таки было, и она позволила им сделать от трансформаторной будки возле ее дома отводку, и Дамарис с Рохелио смогли провести себе свет. Так что они перенесли наверх свои пожитки: старый телевизор, газовую плитку, которой никогда не пользовались, кровать и простыни, подаренные когда-то тетей Хильмой, и устроились в хижине лучше, чем в какой бы то ни было съемной комнате в деревне.

Работы в усадьбе супругов Рейес было не то чтобы очень много. Для стирки и уборки использовалось то, что они в любом случае покупали для своей хижины, бассейн держали сухим и мыли его только после дождя, сад удобряли всякой органикой, собранной в лесу, а бензин для газонокосилки Рохелио брал, сливая остатки из бензобака рыбацкого судна после каждого выхода в море. Большой дом следовало бы подкрасить, пару растрескавшихся панелей сайдинга заменить, да и дорожки требовали починки, потому как дощатый настил кое-где слегка подгнил, но и без этого все у них выглядело чистеньким – заботливую руку сразу видно. Когда супруги Рейес приедут, жаловаться им будет не на что.