Журналист: Назад в СССР

Глава 14

Письмо-2. Завеса приоткрывается

Если вы думаете, что меня всерьез интересовали все эти купола и прочие сибирские аномалии, сразу разочарую. Про купола я слышал и раньше, и они не сибирские, а якутские, и там они не купола, а котлы.

Но в этом письме женщины, упорно выдающей себя за мою мать, меня озадачивало совсем другое. Неужели она не понимает, что выдавать себя и своего мужчину за моих родителей — это, по меньшей мере, глупо? Ведь это все равно, если я на улице подкачу к какой-нибудь уж очень симпатичной девушке и начну ей впаривать. что я — ее единоутробный братец, и нам сам бог велел отныне жить под одной крышей. Она что, совсем не боится, что я отправлю ей гневное послание, где популярно объясню, кто моя настоящая мама, а кто — она, и куда ей следует отправляться в связи с этим?

Но чем дальше я читал письмо этой женщины, тем все более убеждался, что нет, не боится. Более того, она, похоже, абсолютно уверена, что я ее сын, и не считает нужным даже поднимать в письме эту тему. Но откуда у нее такая уверенность?

Смущало меня и то, что по моим сведениям, полученным в свое время из одного закрытого, но абсолютно компетентного источника, в Советском Союзе достаточно внимательно относились к разного рода аномалиям, если ими занимались серьезные и авторитетные люди. Такие, например, как профессор-историк Борис Поршнев, во многом благодаря авторитету которого Академия наук СССР отправила в 1958 году экспедицию на Памир для поисков реликтового гоминоида или так называемого «снежного человека».

Так вот мой источник в свое время ознакомил меня с обстоятельствами организации сразу нескольких экспедиций, не афишируемых в прессе, к месту предполагаемого падения знаменитого Тунгусского метеорита. И пообещал впредь по возможности информировать о других властных движениях, связанных с возможными советскими аномалиями. Но больше от него никаких серьезных сообщений на эти темы не поступало. И я уверен, что если бы реально существовали пресловутые якутские «котлы», этот человек мне бы о них сообщил. Но о них он никогда не упоминал.

Удивительно, но примерно о том же мне писала и моя новоиспеченная «мать»!

«Я много чего слышала об этих куполах. Говорили, что даже стоять рядом с ними страшно. А вокруг болота, трясины, черные от влаги ветви кривых деревьев, тучи гнуса. В общем как сказочный лес в кино „Сказка о потерянном времени“, помнишь?»

Я помнил. В особенности теперь, когда и сам невесть как угодил в ловушку времени. Не поискать ли и мне такой же лес? Как знать, может, найду там тоже дерево с дуплом, из которого можно вылезти обратно в свое время.

'А знаешь, Сашенька, как я легко определила, что мне врут? Ну, или сочиняют небылицы? Очень просто. Все рассказы о куполах всегда приписывают местным жителям — эвенкам, чукчам, якутам… Все равно проверить невозможно, не попрешься же ради этого специально в Якутию, верно?

А мы с твоим отцом были и в Якутии, и всю Сибирь излазили, и много где еще. И если набраться терпения и дослушать все эти байки до конца, тебе обязательно расскажут со слов местных, как их великие охотники, якобы заплутав в метель, заходили внутрь этих котлов, чтобы насмерть не замерзнуть. Или же попадали в топи, и со дна трясин вдруг, ни с того, ни с сего поднимались большие стальные арки. Зайдешь в нее, и увидишь много комнат, и все они якобы сделаны из железа. И внутри везде тепло, будто летом. Как говорится, жить можно. Но если заглянешь в эти металлические комнаты, можно увидеть там спящих зачарованным сном людей, страшных обличьем. Все они страшно исхудалые, лица у них черные, а облачены они в железные одежды. Так и лежат там годами, а, может, и столетиями. И когда проснутся — никому не ведомо.

Вот таких историй, сынок, мы с твоим отцом наслушались столько, что можно снимать многосерийный телевизионный, но не очень художественный фильм. Это я так шучу, сына…

На самом же деле все эти байки — только пересказ историй, в которых будто бы участвовали очевидцы. Но мы, Сашенька, с папой люди опытные, обычаи местных знаем и в Сибири, и на северах. И знаем, что ни один живущий в глуши якут или чукча, и впрямь побывавший внутри котла или купола, никогда не скажет слово «комната». Они попросту не знают, что это такое. Вот такие дела, сынок'.

Я отхлебнул совсем уже остывший чай и усмехнулся. Примета верная: помню, у нас в универовской общаге, где жило несколько ребят из Якутии, ходили про них слухи, будто бы они спят не на кроватях, а под кроватями — не привыкли к постелям. Чушь это всё, конечно. Но сказка ложь, а в ней намек, как говорится.

«В одно я безоговорочно верю, Сашенька, во всех этих байках. В эти стальные или каменные купола лучше не заходить, потому что все, кто там ночевал или даже просто побывал внутри, потом начинали сильно болеть, а многие даже умирали. Наверное, так и должно быть: подобные места должны быть надежно защищены, потому что там обитает некая могущественная сила, а природу этой силы пока никто не знает. Но теперь всё не так. Теперь…»

Дальше в письме опять пошли зачеркнутые строчки, целых три, и все с красной строки. Словно эта маленькая, судя по фото, женщина несколько раз начинала какую-то мысль, и всякий раз та ускользала от нее. Или просто никак не могла подобрать нужных слов. Зато дальше…

Резкая трель телефонного звонка неожиданно прервала мое чтение.

Я поднял трубку и лениво пробормотал: аль-о-о-о!

— Не спишь? — поинтересовался энергичный мужской голос. Это был, конечно же, Сотников.

— Время еще детское, — ответил я украдкой глянув на часы. За окном уже начинало темнеть.

— Ну, да — ответили в трубке. — Ночь в июле только шесть часов.

— Именно, — подтвердил я. — Вот письмо от матушки получил. Сижу, читаю, чаи гоняю. Ну, и к экзаменам готовлюсь, конечно.

— Письмо — это хорошо, — рассудительно изрекла трубка голосом Сотникова. — К творческому конкурсу готов?

— Всегда готов, — промурлыкал я. Вся эта аномальщина в письме женщины, считающей, что она мне в матери годится, и не только по возрасту, меня почему-то расслабила, сморила какая-то ленивая дремота.

— Молодец, так держать, — похвалил шеф. — А у нас новости. Воронов заговорил.

— Вот как?

— да, стал отвечать на вопросы. Пока еще на самые простые, и как-то путано, но он явно отказался от игры в «молчанку».

— С чего бы это, интересно?

— Скоро узнаем, надеюсь, — пообещал Владимир Аркадьевич. — Он хочет нас с тобой.

— Гм… — от неожиданности я даже замялся. — Это в каком смысле — хочет?

— В гуманистическом, — сухо пояснила трубка. — Их писательское сиятельство желают с нами говорить.

— Наверное, разглядел в нас нормальных людей, — предположил я, — в отличие от этих «пиджаков».

— Может, и так, — согласился Сотников. — К девяти утра будь готов, заеду. Рекомендую захватить с собой блокнот и ручку.

— А его блокнот можно будет глянуть? Тот, что лежал в библиотеке? — спросил я. — С этими… как его… Преступными схемами.

— Постараюсь его добыть. Всё, отбой, — ответил Сотников и положил трубку.

Отбой так отбой, пожал я плечами. И чего он вцепился в меня, спрашивается? В бедного и несчастного абитуриента, этот товарищ Сотников?

Я подошел к окну, взял последний недочитанный листок письма и с наслаждением вдохнул уже почти ночную прохладу. Последние стрижи прощально пересвистывались, собираясь завалиться дрыхнуть в свои гнезда под крышами домов. Их эстафету подхватил какой-то ночной кузнечик, периодически оглашая темный двор тонким серебристым стрекотанием. Было покойно и уютно, как бывает только теплой летней ночью.

Я глянул на листок в руке.

Под трижды зачеркнутыми строками совсем другим, твердым и ровным почерком было написано:

«Теперь я точно знаю, как Там. Там всё иначе».

Наутро, сидя в машине шефа, я решил по дороге в изолятор немного прояснить ситуацию.

— Странно, конечно, — кинул я наугад пробный камень. — Этот Воронов меня просто удивляет.

— Чем именно, — коротко бросил Сотников, не поворачивая головы.

— Судите сами, шеф. Маститый московский писатель сначала умирает, потом воскресает, а как только приходит в себя, ничего не помнит. Потом, видимо, вспоминает и вызывает на разговор кого бы вы думали? Совершенно незнакомых ему людей, сотрудников газетного еженедельника и по совместительству — агентства по розыску людей.

— Поиску перемещённых лиц, — поправил шеф. — А розыском людей у нас традиционно занимается уголовный розыск.

— Ну, ладно, поиск, розыск — всё это так, словесная эквилибристика, — махнул я рукой. — Но почему он хочет разговаривать непременно с нами, незнакомыми ему людьми?

— Это ты с ним незнаком, — уточнил Владимир Аркадьевич. — А мы с Вороновым в прошлом встречались.

— Вот как?

Должно быть, удивление моё было таким искренним, что Сотников вздохнул.

— У нас есть минут пять в запасе. Сейчас доедем, припаркуемся, и я тебе кое-что расскажу.

Скоро показался садик, за резной чугунной оградой которого виднелось крыльцо больничного изолятора. Сотников заглушил мотор и сел вполоборота ко мне.

— Между прочим, наше агентство ППЛ было организовано во многом благодаря моей встрече с этим писателем. Я тебе расскажу, а ты мотай на ус. Как знать, может, что и пригодится в нашем предстоящем разговоре. И вообще, следи за ним внимательно, когда будем говорить. Парень ты наблюдательный, может, и подметишь какую деталь, которую я упущу. Ведь именно ты обратил внимание, что мёртвый якобы Воронов спал в вагоне одетым. В июльскую-то жару…

— Ну, может, он и не спал, — неуверенно предположил я.

— Может, — кивнул шеф. — А теперь слушай.

Оказалось, что москвич Воронов не впервые бывал в нашем городе. Однажды он приехал сюда с группой писателей — тогда это называлось «читательские встречи» с непременной читательской конференцией и тем, что в моем реальном времени именуется автограф-сессией.

А наутро после этих «встреч» писатель Воронов неожиданно заглянул в редакцию «Пульса». Заместителю его редактора Сотникову маститый автор сообщил, что его заинтересовала одна из публикаций «Пульса», которая случайно попала ему в руки. Речь шла об одной женщине-«потеряшке» — так в редакции еженедельника ее сотрудники за глаза называли героев своих публикаций, людей пропавших или потерявшихся.

Она была обнаружена нарядом милиции на городском вокзале, при этом не помнила о себе ничего, даже собственного имени. Врачам и психологу пришлось немало повозиться с ней, прежде чем она вспомнила, как ее зовут и откуда родом. Проверка подтвердила сказанное ею, и женщина благополучно отправилась поездом домой, в соседнюю область.

«Пульс» проследил эту ситуацию от начала до конца и опубликовал на своих страницах очерк, где остро ставилась проблема «потеряшек» как в высшей степени социальная и требующая безотлагательных решений. Воронов с этим был согласен; по словам детективщика, в его писательском блокноте скопилось немало описаний других случаев пропаж людей, далеко не все из которых имели счастливый конец. Даже наоборот: большинство пропавших людей так и не были найдены. Статистика списывала их на криминальные разборки и внезапные отъезды в другие регионы и даже страны. Но при этом их пытались искать родственники и друзья, а милицейское начальство нервно наблюдало за тем, как в этой сфере растёт количество нераскрытых дел-«висяков».