Столичный доктор. Том II

* * *

Операционная у нас, конечно, не как в университетской клинике, где можно сотни полторы зрителей рассадить. Поставили десяток стульев чуть поодаль, вот и вся трибуна. И повесили большое зеркало, в котором при определенной доле везения можно было наблюдать операционное поле. У нас студенты не учатся, нам это помещение для работы надо, а не спектакли устраивать. По крайней мере, вслух я так говорю. А сам надеюсь, что скоро за право посидеть на одном из этих стульев будет борьба вестись.

Больную подготовили, привезли в операционную, и уложили на стол. Понятное дело, я ее перед этим посмотрел еще раз. Температура, кстати, на фоне вынужденной голодовки, снизилась. Вчера привезли с тридцать восемь ровно, сегодня уже тридцать семь и одна десятая. Давление чуть повышено, сто пятьдесят на сто, но ведь комплекция, возраст, волнение… Короче, в пределах нормы. Вряд ли на таких показателях стоит ждать кровотечения фонтаном, тем более, из мелких сосудов.

Пошли мыться. Моровский вперед меня ускакал, ждал уже в операционной. Когда я зашел, посмотрел на перегородку — пришли. И не только мои хорошие знакомые Бобров с Дьяконовым, но и… Склифосовский? Я его до этого исключительно на фотографиях видел. Из Петербурга приехал? Вот это экзаменатор… Он ведь до Александра Алексеевича институтской клиникой заведовал. Может, Бобров и пригласил? Но мне не признавался, хотя в последнее время всё на бегу, поговорить толком некогда. Захотелось вдруг пойти и пожать руку. Или даже поклониться. Хрен с ним, перемоюсь потом. Но выглядеть это будет крайне непрофессионально. Сначала работа, а после — остальное. Да и сам Николай Васильевич не поймет.

А остальные кто? Ага, эти трое — подчиненные Боброва, видел их. Радулов, кстати, тоже, показался из-за плеча какого-то сурово выглядящего господина, как раз поправляющего пенсне.

Интересно, а почему это мой ассистент не по форме одет?

— Принесите Вацлаву Адамовичу маску, — велел я стоящему у двери санитару.

— Мне она не нужна! — гордо заявил граф. — Зачем?

— Затем, что я велел, — опустил я забронзовевшего помощника на землю. — Если мы сделаем посев со слизистой вашего носа, и, тем паче, столь великолепных усов, как думаете, останется ли чашка Петри стерильной? А мне не надо лишнее микробное загрязнение операционной раны.

Моровский терпеливо снес и завязывание санитаром тесемок вокруг головы, и то, что тому пришлось поправлять маску на носу целого старшего врача. А я после операции еще и операционную сестру прижучу — как она пустила этого охламона? Хотя болезнь эта неизлечима — как станет кто начальником, так сразу у него не только дыхание, но и подошвы ботинок стерильными становятся, то и дело норовят во время операции зайти в зал, как в вагон метро.

Подождали, пока больной дадут наркоз, и приступили.

— Сегодня у нас случай острого холецистита, — начал объяснять я. — Пациентка пятидесяти двух лет, начало приступа печеночной колики около сорока часов назад. Была доставлена в нашу больницу бригадой скорой помощи из дома. До этого подобных болей не испытывала. Мать пациентки умерла примерно в таком же возрасте от последствий желчекаменной болезни, что позволяет нам говорить о семейном характере заболевания…

— Готово, — сообщил нам Малышев, исполнявший сегодня роль анестезиолога.

А что, сам привез, сам и обезболил. Справедливо, по-моему.

— Приступим, — сказал я, и мы начали обкладывать операционное поле после его обработки.

Уж эту манипуляцию я мог доверить своему помощнику. Студент справится, ничего сложного. Прихватил по углам по маленькому шву, чтобы не сползало, и вперед.

— С учетом всех обстоятельств я решил, что в проведении верхне-срединной лапаротомии нет нужды, и мы можем произвести холецистэктомию через менее травматичный мини-разрез в правом подреберье. Это должно значительно уменьшить период выздоровления после операции, и снизит риск осложнений. Приступим. Скальпель, — и я протянул руку.

Что сказать, крючки Моровский держит просто мастерски. Естественно, ход операции я ему изложил, должен же он знать, чем мы будем заниматься. Слушал Вацлав молча, хотя сомнение во взгляде я видел. Еще бы, я собирался произвести операцию по уникальной для этого времени методе. Автор — некто Федор Александрович Аверкиев, хирург, умерший от бокового амиотрофического склероза. Сколько раз мне предлагали защитить диссертацию, ведь материала с лихвой, осложнений чуть не в два раза меньше. А я всех посылал лесом, лень было заморачиваться.

— Давление? Пульс? — спросил я Малышева, когда мы кожу с подкожной клетчаткой и мышцами рассекли, кровящие сосуды перевязали, и готовы были приступить к основным манипуляциям.

И посмотрел влево, на публику. Вот оно, господа научные авторитеты! Глаза по пять копеек, рты приоткрыты. Молодцы! Никто не сомневается, что показатели эти во время операции крайне важны, разве что измерить их было нечем. Покупайте аппараты Баталова! Вот только Келер что-то тормозит, никак не начнет розничную продажу. Наверное, набирает запасы. Ладно, хватит лирики.

— Сто тридцать пять на восемьдесят, пульс девяносто, — доложил Малышев.

Манжету наложили перед операцией, Андрею Германовичу оставалось только подсоединить сфигмоманометр, да накачать грушей воздух.

— Отлично, продолжим…