Прямой наследник

Ну в самом деле — сидишь себе, никого не трогаешь и вдруг два молокососа хватают за шкирку пожилого человека, грабят и волокут незнамо куда! Обидно, а уж после того, как дядька Юрий ему ущерб не компенсировал, ярославский князь вообще ушел в глухую оппозицию. Сын же его, рано располневший Александр по кличке Брюхатый, прямо рвался в бой и без обиняков заявил, что готов идти со мной хоть сейчас, но осторожный отец его осадил. Не время, мол, в открытую против Юрия выступать. Но втихую Федор Васильевич предложил мне, пока суть да дело, осесть на выморочной вотчине между Ярославлем и Костромой, срубить острожек, подкопить сил и подождать, как там на Москве все обернется. В принципе, мы так и собирались, только целью была Кострома, но почему же не обзавестись лишним опорным пунктом?

С ушкуйниками вятскими обошлось даже лучше, чем предполагали — дознание ярославские бояре провели быстро, опросили купечество и рыбаков, кто по Волге шарился, пленники наши действительно напакостить не успели, вины за ними не нашли и отпустили с богом. Ну а без оружия куда идти? Вот Вышата и явился ко мне — «отпусти меня, Иван-царевич, я тебе еще пригожусь». Пришел, доложился, поясной поклон отбил — все честь по чести. Да и то, одно дело со служивым князем лаятся, хоть и гедиминовичем, и совсем другое — бить челом великому князю московскому. Пусть и отставленному от престола, но по лествице, за соблюдение которой так рьяно бьется дядька Юрий, после его смерти наследник-то я. И коли кузены мои власть добром не отдадут, то от их «партии» очень немало народу ко мне отшатнется. Вот и думай, ушкуйник.

— Ну и чем ты отслужишь? Купцов на Волге пощипешь? — не удержался подколоть вятского Патрикеев.

Палецкий-Пестрый только криво усмехнулся и поправил на голове чистую тряпицу, я еще заставил монахов Спасо-Преображенского монастыря, принявших на себя догляд за посеченными в сшибке, прокипятить повязки, прежде чем накладывать раны. Микробиологическую теорию я им, конечно, объяснять не стал, просто вкинул соображение, что заживление идет лучше, когда душевная чистота сочетается с обычной. Монахи хмыкнули, но исполнили. Ничего, увидят, что заживает быстрее у тех, у кого бинты чище — примут на вооружение.

За эти пару дней на Ярославле и все остальные мои спутники привели себя в порядок, выпарились, оружие и брони начистили, маслом смазали, бабы-портомои все наше барахлишко выстирали-подлатали, так что предстали мы перед просителем во всей красе.

— Куда нам без справы, княже, — просительно гудел Вышата, — любой куренок затопчет, неровен час в полон бесерменам угодим...

Я глянул на Патрикеева — заиметь подручную ватагу на Волге соблазнительно, но ведь вильнут хвостом и поминай, как звали! Надо полагать, такие же соображения пришли в голову и Юрию Патрикеевичу, только он знал решение.

— Крест великому князю Василью целуйте в том, что будете в его воле ходить.

Блин, вот все время забываю про нынешнее отношение к религии. Крестоцелование преступить — душу свою бессмертную сгубить, никто на такое не пойдет, кроме уж совсем отъявленных мерзавцев. Можно еще сложить с разрешения игумена или епископа, если они грех на себя примут, да только на такое ради волжского разбойника не пойдут. Вот князя разрешить от клятвы — это да, это можно.

Вышата помолчал, перекатывая в голове варианты и, наконец, выдавил:

— Коли на Юрия и галицкое семейство звать не будешь — давай крест.

— Мне нужды нет с дядькой ратиться, котору нынешнюю полагаю ненужной, от бабской глупости возникшей. И в том сам готов крест целовать.

— Только давай уж все добрым порядком сделаем, завтра с утра, перед отходом, всех своих соберешь, — зафиксировал договоренность Патрикеев, — а мы с преображенского игумена позовем, крестоцелование принять. Ряд[9], ушкуйник?

— Ряд, боярин.

Вот так и появилась у меня своя пиратская команда. Трое, правда, не дожидаясь утра, из города сдернули — да и бог с ними. Даже если к дядьке добегут, мне скрывать нечего, я на него не умышлял.

Остальные же вместе с нами спустились ниже по Волге, где княж-Федоровы тиуны провели нас вверх по малой речке Кукше и указали место, где можно поставить острожек. Срубили его за неделю — почти три с половиной сотни рук, привычных к топору, да ярославцы лошадей дали, хлысты из леса таскать. Бревна, конечно, сырые, ну так и нам тут не Китеж-град строить, пока так обойдемся.

Пока молодшие частокол поднимали, ставили избы, баню да конюшню, пока мотались за припасом да свозили его, ставка в лице князей и примкнувшего к нам Вышаты планировала налет и захват Костромы. Город уже полста лет как перешел под московскую руку и сейчас в нем распоряжались дядькины наместники, чему радовались далеко не все. Так что шансы взять город изгоном имелись, что подтверждали и вятские, успевшие смотаться туда на догляд. Причем через Кострому шла самая удобная дорога в дядькин Галич и переняв ее, мы становились серьезной костью в горле у Юрия. Удержаться против всей его силы мы, конечно, не удержимся, но нам-то не город нужен, а хорошая переговорная позиция. Безместный Васенька и Васенька на Костроме — это две большие разницы.

— Ну что же, коли Господь пособит, город наш будет, — закончил обсуждение плана Патрикеев.

— Воеводы дельны, ратники храбры — не попустит Господь! — подбодрил я заулыбавшихся соратников.

Город мы не взяли милостью великого князя московского Юрия Дмитриевича — когда уже все было готово и мы без малого грузились в насады, примчался гонец из Ярославля с вестью, что дядька порешил со мной «смирится» и по моему челобитью дает в удел Переславль-Залесский. Не иначе, боярин Морозов свое отработал и убедил дядьку, что лучше иметь меня рядом под присмотром, чем отпустить шляться незнамо где. Причем братец Дмитрий такое решение поддержал, а вот братец Василий прямо на стенку полез и даже изрыгал проклятия в адрес Морозова.

Задним числом я понял, что дело не только в Морозове, дядька же выступал как защитник традиции, законов «гнезда Калиты», заветов Дмитрия Донского. И сам попал в эту ловушку — став великим князем, он не мог нарушить «старину», по которой мне полагался удел в составе Московского княжества. Будучи человеком последовательным, он и пожаловал мне Переславль, хотя вокруг многие отговаривали от такого шага.

От таких новостей ставка вздохнула, но порешила на рожон не переть и Кострому не брать — нет у нас силенок воевать с Юрием напрямую, да и неправильно это, гражданскую войну устраивать, коли обе стороны склонны к миру. Вятских мы оставили на Кукше, тверские насады отправили по принадлежности, а сами верхами двинулись в новообретенную столицу удела, застряв только на пару дней в Ростове — сыновний долг обязывал посетить маман. Я уж изготовился к скандалу, но нет, происходящее вокруг вполне убедительно показало Софье, какую глупость она совершила, и потому не возбухала против статуса насельницы монастыря. Почему насельницы? А чтобы оставался рычажок пострижения, если вдруг она начнет кобенится.

В Переславль мы въехали во всем блеске — со стягами, под трубы и барабаны, при полном параде. Первым делом отслужили молебен, приняли дела от великокняжеского наместника, коим до сей поры оставался Федор Добрынский, владевший несколькими селами и здесь, и под соседним Юрьевом. Он нашему приезду порадовался, ввел в курс последних новостей и... уехал на Москву, официально докладывать о передаче удела. Неофициально же он занимался поддержанием слухов о замене Юрием всех московских служивых на галицких и звенигородских. Впрочем, основания для этого слуха давали и вполне естественные кадровые перемены в великом княжестве, мы же только усиливали опасения бояр, дьяков да детей боярских.

Понемногу собрались на берега Плещеева озера ближники, жена моя условная так и сидела у шурина в уделе и я отправил Волка под Москву, откуда он вывез Липку. Пока я с ней отрывался и давал волю молодому телу, ставка отовсюду сзывала в Переславль всех желающих. Изначально просто предполагали помалу усиливать собственные позиции, но неожиданно это вылилось в массовый отъезд из Москвы! Вот реально — из города попер такой поток, что казалось, в столице вообще никого не останется. Примчавшийся одним из первых Голтяй подтвердил — по всей дороге беспрестанно идут и едут на Переславль.

— Все, все москвичи! — восклицал он, бурно размахивая руками, отчего крылья его охабня так и летали по горнице. — И князья, и бояре, и воеводы, и дети боярские, и дворяне! Все, от мала до велика!

— А купцы и посадские?

— Торговый люд больше за Юрья, — не стал врать Голтяй.

— Так с чего служивые вдруг поехали? — я до сих пор не мог поверить в такие расклады.

— Потому как ты есть великий князь, — отбил Голтяй поклон, — а удельным князьям мы служити не повыкли[10]!

Вот подумал бы, что лесть, но сам, своими глазами видел ежедневно прибывавших в Переславль. Тоже проблемка — куда всех деть, куда расселить, куда к делу приставить... Терем и двор наместника уже не вмещал всех, кого хотелось бы видеть поблизости, загородная усадьба Княжево тоже переполнена, кое-где пришлые начали рубить новые избы, но все это паллиатив — ну не влезет вся Москва в Переславль, как ни крути, не влезет.

Почти все лето мы бились с этой задачей, распихивая народ по всему уделу, отправляя ратных на Кукшу и во владения в других княжествах — была у московских князей такая фишка, «примыслы», когда они скупали имения у «соседей». Вот так сидишь себе, княжишь суверенно, а потом вдруг хоба! и у тебя самый большой землевладелец вовсе не ты сам, а хитрозадый московит, и все, конец независимости. Новогород даже в договоры с великим князем включал такой пунктик — не продавать вотчин московским, а то знаем мы вас!

Но все равно, «у нас сегодня вечером вся Москва!» уже не шутка, а тяжелый головняк и бог весть, как оно повернулось бы дальше, но...

Но Юрий Дмитриевич, глядя на пустеющую Москву, решил оставить трон, то бишь стол. Доглядчики мои так и сообщали — «непрочно ему сидение на великом княжении», а сам Юрий вызвал меня в Москву для заключения нового докончания, то бишь договора о взаимоотношениях. Для солидности, на моей «высокой договаривающейся стороне» выступали брат Юрия Константин Дмитриевич, да мои кузены, а Юрия племянники Иван да Михаил Андреевичи, да шурин Василий Ярославич. И дядька по всей форме признал меня «братом старейшим», то есть главой дома Калиты[11].

Подводный же камень был в том, что ни Василий, ни Дмитрий в этом договоре не участвовали, отчего пришлось вносить в текст требование дядьке и мне Юрьевичам не помогать. И всем князьям, буде объявятся у меня недруги, выступать против оных заедино.

В конце августа Юрий отбыл в свой любимый Звенигород, а я остался княжить.

И взойдя на гульбище набережного терема, впервые осознал, что вот теперь я настоящий великий князь, без дураков. И все делать надо быстро, очень быстро, время дорого, а свершить нужно ой как немало. И что править теперь придется самому — нет рядом ни Витовта, ни Софьи, ни Всеволожа.

Впрочем, насчет последнего я ошибался.