Прямой наследник

Так что есть у меня шанс войти в историю как создателю крупной библиотеки, а чтобы не постигла ее судьба книг Ивана Грозного, размещу ее в спокойном месте, до которого ни один враг не достанет за всю российскую историю — в Кирилло-Белозерском монастыре. Ну и кой-какие меры насчет пожарной безопасности тоже приму, есть у меня идейки.

На обратном пути я с удовольствием заметил, что сжать успели все — во всяком случае те поля, что были видны с дороги. Успели и повязать снопы и собрать их в бабки — по шесть-восемь штук стоя колосьями друг к другу,накрытых сверху еще одним снопом. И точно, издалека очень похоже на бабу в платье.

В Радонеже волостель обрадовал что вместе с ратными успели не только убрать, но и свезти к большому овину немалую часть и работы осталось немного, довезти остатки да высушить все. Как будут сушить при дожде, неясно, но вопросы я придержал и переглянулся с Никулой и сотским — задержимся на денек?

Сушили в овине, выстроенном над ямой поодаль от жилья. Свезенные с полей мокрые снопы закидывали деревянными вилами через сенцы на жердяные сушила, насаживали вплотную. Как только набивали всю площадь, начинали ставить второй ряд, колосьями вверх и вниз, попеременно и так далее, пока места хватит. Ребятня и бабы тем временем натащили негодного дерева — коряг, пеньков, кривых сучьев да коры, все это богатство складывали в ямник под овином, а потом в подлаз нырнул мужик, повозился там с огнивом и трутом и выскочил, когда пошел едкий дымок.

Деревянный мусор разгорался, горячий дым валил все гуще и выбивался из-под засыпанного землей и крытого соломой наката.

Вокруг, мокрые и обтруханные соломой, но довольные, стояли и смотрели на дело рук своих ратные и мужики вперемешку. Даже книжник Никула не удержался и тоже набивал овин вместе со всеми, один я торчал без дела, впрочем, из меня крестьянин полное говно.

Всю ночь у ямника, сменяя друг друга, сидели мужики и следили за огнем — не хватало еще такими трудами собранный урожай спалить по оплошности. Наутро сухие снопы поволокли обмолачивать, а волостель, сияющий как масляный блин, провожал нас в Москву, не переставая благодарить и кланяться.

Под Москвой поля стояли голые, только кое-где виднелись невывезенные бабки или одна-две, специально оставленные до снега. В деревнях рвали здешний картофель — позднюю репу, основу питания на Руси лет на триста вперед. Тут коли запас на зиму телегу репы — значит, до весны дотянешь.

Бабы вязали собранный лук в косы и таскали в избы, где он будет висеть всю зиму у печей. При виде этой пасторали, Никулу пробило на философию:

— Отрадно Богу христианский род, работающий на земле зреть! Каждый свой труд знает, каждый Божьей милостью плоды труда своего получит, и никто кроме него самого сей труд не свершит. Каждый в своем дому живет...

Дома тоже почти одинаковы, что у смерда, что у князя — клеть[14], вокруг клети еще несколько, только в тереме больше горниц, а у крестьянина жило, а вокруг него в таких же клетях-подклетах и житница, и хлев, и сенник и бог весть что еще. Впрочем, у меня точно так же — подклеты, в них службы, в клетях жилье, в горницах-светелках мастерские, вокруг конюшни и амбары для сена и зерна, прямо как у крестьян, только размерами и числом поболее, да крыша местами с позолотой. И княжеский двор, по сути — та же крестьянская семья, но большая и без родственных связей. Все, от последнего закупа до великого князя, верят одинаково, говорят одинаково, думают одинаково и работают, от мала до велика. Нет здесь праздных в принципе, невозможны такие персонажи, как моя Ольга, чтобы по кабакам и вернисажам разгуливать, а заниматься только своей собачкой. Здесь боярыни и княгини не лясы точат, а занимаются немалым хозяйством, ведают запасами, кухней, челядью, теми же рукодельницами, портами то бишь одеждой, бельем, хранят мягкую рухлядь... Ух, даже голова закружилась, когда представил, что там на тонкие Машины плечи упало. Надо бы узнать, справляется или нет, а коли нет, найти ей в помощь еще двух-трех ключниц. Пусть они сейчас, в самую горячую пору, когда надо принять корма и заложить их на хранение помогут, а потом мне доложат.

Вот так. Никаких ресторанов, отелей, клинеров и прочего аутсорса, сперва бы до управляющих дорасти, чтобы сбросить на них часть вопросов, забыть и спрашивать только за результат. А пока хочешь, чтобы сделали хорошо — если не сам делай, то сам вникай до последней мелочи. И как у земледельца лень и огрехи покажут себя осенью, в урожае, так у князя его каждодневные дела и заботы проявятся потом, позже, иногда через несколько десятилетий или даже веков.

С Никулиных умствований меня тоже пробило, и до холодного ужаса в сердце я осознал, насколько мои деяния могут поднять или угробить страну. И что вот эта общая жизнь — основа единства, которое и помогало русским выстоять во всех невзгодах, прежде чем выросло сильное государство.

Даже слишком сильное — всегда у нас был перекос в сторону единоначалия против общественной жизни, чересчур велик уклон в военно-феодальную сторону, слишком «люди государевы» выше «презренных коммерсов»... Возможно, таков путь, избранный московскими князьями, но я попробую малость повернуть, нельзя государству без предприимчивых людей и без различных мнений — а идейный и экономический базис только так и родится, приказом сверху не насадишь. Думать разно, но при тревогах собираться заедино и действовать совокупно, как-то так. Пока же вся элита мыслит в категориях войны и сопряженного с ней грабежа, а нужно, чтобы и о развитии заботились. Не просто свел мужиков у конкурента и у себя поселил, а со своей вотчины сумел добиться большего. А то так и будем воевать сами с собой, попусту тратя силы.

Вон, как сейчас Литва воюет.

— ...шляхта луцкая, допрежь крулю верная, ожесточилась и за Свидригайлу ополчилась, — «докладчиком по литовскому вопросу» выступал, естественно, Патрикеев, как самый знающий тамошние расклады. — Князь-Федор Несвицкой ко Берестью придя, стоял три дни, Бересть взяв и сжег. Пришел следом Жигмонт и також от Свидригайловых наместников город взял, от Берестья ныне одни развалины еси.

Да уж, гражданская война во всей красе. И брат на брата — король Ягайло послов своего родного брата Свидригайлы схватил и выдал двоюродному брату Сигизмунду. А тот их велел утопить — с дипломатической неприкосновенностью тут покамест очень трудно, не укоренилось еще такое понятие.

— Свидригайло же в отместку послов Жигмонтовых утопив, так друг друга и не признав.

Весело Гедиминовичи живут, не соскучишься. Не дай бог нам так же.

— Людишки же литовские толпами к Свидригайле бегут, он же Троки и Ковну[15] в четыре дни приступом взял и також сжег, ополонившись, а многих людишек и посекоша. Вильну страх обуял, Жигмонт ежечасно изменного умышления опасается, и кого отступником посчитает, того немедля казнит.

Хм. Вот даже родную историю не помню, чего уж говорить о Литве — но судя по всему там православная партия сейчас сильна и может унию разорвать. Как бы ей помочь? Войско не пошлешь, это прямая война с Польшей, опять же, хан Улу-Мухаммед союзник Сигизмунда, стоит войско отослать — жди татарского набега, а нам только такого счастья и не хватает. Думай, голова, думай.

— Юрий Патрикеевич, а что князья Можайские, докончание подписали?

— Так, княже, только не прогневайся, но веры Ивану Андреевичу нет, переметнется коль выгоду себе увидит.

Это да, кузен мой производит впечатление человечка скользкого, ненадежного, думающего только о себе. Такие идут рядом, пока у меня сила, а стоит чуть ослабнуть, вильнут и поминай, как звали. Ни нашим, ни вашим, а только о своем кармане, как Волк говорит — такой в церкви за полушку пернет. А если в Свидригайловы разборки с Жигмонтом влезать, то Можайское княжество, как самое западное и граничащее напрямую с Литвой, ох как важно становится.

Думай, голова, думай.

Ну, положим, против Улу-Мухаммеда встанет его давний соперник Сид-Ахмат, внук Тохтамышев, союзник как раз Свидригайлы. Но чтобы мне руки развязать, он должен напасть на Мухаммеда первым, а как этого добиться?

Почти весь урожай, по докладам даньщиков и волостелей, успели убрать до того, как пошли затяжные дожди. Дороги мгновенно раскисли и наши выезды на Кучково поле каждый раз становились все короче — и кони уставали месить грязь, и мы быстро промокали до нитки. Вот и в этот раз не угадали, просвет между тучами затянуло едва мы покинули посад, а стоило лишь пару раз сойтись-разойтись, как снова полило. Епанчи[16] мгновенно отяжелели от влаги, напиталась сбруя, промокли гривы лошадей... Мы повернули обратно, миновали сады и Златоустинский монастырь и уже свернули в Дмитриевскую улицу, когда хлынуло уже серьезно. Одно счастье, такой потоп ненадолго и мы всей кучей приткнулись под ближайший навес у корчмы на самом краю города.

Внутрь не полезли — там и без нас хватало спасавшихся от дождя, хотя, судя по звукам рожка и бубна, народец мог привалить и раньше, послушать песни.

Под дождь выскочил мужик и, заворачивая подол рубахи, пробежал за угол, а из распахнутой на мгновение двери донеслись еще и припевки-потешки:

—...а как у барина-боярина...

Ага, скоморохи людей веселят, не иначе.

Хляби небесные мало-помалу иссякли, с Дмитриевской, настороженно нас оглядев, к корчме свернули три угрюмых и промокших всадника.

— Владычные, — как о само собой разумеющемся, сообщил Волк.

Теперь уже и я понял, что одеты молодцы, так сказать, более строго, с преобладанием черного цвета — такие кафтанцы носили митрополичьи дворяне и сыны боярские. В ратную пору они воевали отдельным полком, а мирное время служили владыке даньщиками, волостелями, охраняли палаты и дворы митрополита или вот ездили по разного рода поручениям.

Верховые спешились, двое кинули поводья третьему и полезли внутрь. Песни и музыка мгновенно оборвались и через минуту один владычный выволок за шкирку мелкого мужичка с растрепанной бороденкой, второй следом нес бубен, рожок и маленькие, в локоть, гусельки.

— Ко владычному двору, на правеж... — не то чтобы осуждающе, скорее, с сожалением протянул у меня за спиной один из молодших.

Не любит церковь скоморохов, считает бесовщиной, и в церковной ограде хоронить запрещает. А других развлечений разве что хороводы и кулачный бой. Но как ни старались клирики, как не давили, все равно скоморошество выжило. А раз не можешь предотвратить, значит, надо возглавить.

— Эй, ну-ка, осади, — крикнул я владычным, уже потянувшим ременные веревки с седел, чтобы вязать скомороха.

Первый из них, видно, старший, недобро оглядел нас, заляпанных грязью с ног до головы на таких же грязных конях:

— Ступай се мимо.

— Уж больно ты грозен, как я погляжу, — на автомате вырвалось у меня.

— Отвали, — уже злее сказал первый и положил лапищу на рукоять сабли.

Гридни немедля сдвинулись вперед, закрывая меня.

— Шапки долой! — рявкнул Волк. — С князем говоришь!

Злой взгляд сменился ошарашенным, потом в нем мелькнуло узнавание, оторопь, страх... Трое немедля обнажили и склонили головы, но скомороха не выпустили.