Путь Империи. Перелом

* * *

За героическое выполнение приказа, задержание противника на несколько часов, а также за упорное сопротивление и неоставление японцам целых орудий Андрей Кольцов был награждён орденом святой Анны четвёртой степени, носимым на шашке. В той рукопашной штык «арисаки» пропорол ему правое бедро и штабс-капитан, сдав батарею, был эвакуирован в глубокий тыл, причём долечиваться ему довелось не где-нибудь, а в самом Санкт-Петербурге, в общине святой Татьяны. После излечения и отпуска, который он провёл в родительском доме у отца, отставного капитана Виктора Андреевича и матушки Марии Юзефовны и тех трагических событий на Крещение 6 января 1905 года, следствием которых стали гибель императора Николая и воцарение полугодовалого Алексея II Николаевича под регентской опекой необычайно деятельного Великого Князя Николая Николаевича, невольно участвовавший в них Андрей Викторович Кольцов вновь направлялся по месту своей службы в Действующую армию.

Добираться к главным силам Маньчжурской армии штабс-капитану Кольцову после того, как он сошёл с петербургского поезда, требовалось ещё несколько дней. Комендант станции, понятия не имевший, где должен находится его Шестнадцатый Сибирский дивизион, сделал положенные отметки в проездных документах Кольцова и тот направился на розыски попутной оказии в расположение Второго Сибирского корпуса. В одиночку, да и мелкими группами разъезжать по маньчжурским дорогам было весьма небезопасно. Рискнувшие отправиться в путь по одному или вдвоём-втроём почти неминуемо могли стать жертвами нападения шаек китайских разбойников-хунхузов, каковые не только жили грабежом местных крестьян и путников, но и широко были известны жестокими казнями, которым подвергали имевших несчастие попасть к ним в плен. Именно поэтому Андрей Кольцов и стремился найти себе попутчиков. В конце концов поиски увенчались успехом: штабс-капитан сумел договориться с драгунским корнетом Лбовым, который был старшим по команде, сопровождающей две двуколки с грузом мелинитовых шашек и детонаторов системы Нобеля для корпусных сапёров, а также двуколку с катушками медного провода для новинки в деле военной связи — полевых телефонов. Вскоре после обеда отряд, состоявший из Кольцова, Лбова, унтера Будёного, пятерых драгун и троих ездовых, покинул «последний оплот европейской цивилизации», в качестве которого выступала крохотная железнодорожная станция КВЖД и направился по заснеженной дороге к основным силам русской армии в Маньчжурии. Неясно, почему: то ли из-за извечной русской привычки «жить задним умом», или же действительно от нехватки транспорта, но всё имущество было погружено именно на колёсные двуколки вместо гораздо более удобных в зимнее время саней. Поэтому отряд продвигался очень медленно, колёса повозок застревали в снегу, лошади выбивались из сил. В результате за полдня было пройдено только расстояние до ближайшего расположения тыловых подразделений Маньчжурской армии. На ночёвку было решено остановиться в отдельно стоящей обочь дороги в полуразрушенной китайской фанзе, чьих прежних хозяев, похоже, унесло в неизвестность вихрями смутного военного времени. Лошади были расседланы и распряжены, накормлены и напоены, все три двуколки заняли место у стен фанзы, причём у них, как и положено по уставу, был выставлен часовой-драгун. Люди же расквартировались за глиняными стенами фанзы, где принялись готовить пищу на разведённом прямо на земляном полу костре. Однако спокойно поужинать не удалось. С улицы вдруг раздался окрик часового и сразу же за этим загремели выстрелы. Драгуны повскакивали, расхватывая составленные в козлы винтовки и щёлкая затворами. Корнет Лбов, с криком: «Тревога! За мной!» в полный рост кинулся в проём двери, огибая задверную стенку, построенную суеверными китайцами «для защиты от злых духов» и тут же, словно наткнувшись на преграду, откинулся головой назад и опустился на порог. Ясно стало, что неведомые супостаты, напавшие на отряд, держат под прицелом освещённую изнутри светом костра дверь фанзы, да и окно, вероятно, тоже. В голове Кольцова мельтешили мысли: как следует поступить? Прежде всего — лишить противника хотя бы возможности безнаказанно выцеливать из темноты освещённых бойцов. Выбраться наружу, чтобы оказать помощь часовому. Дьявол! Да ведь на повозках пуды мелинита и детонаторы! Первая же пуля — и всё: от фанзы и всех, в ней находящихся останется лишь яма, на дне которой будет оседать кровавая грязь…

— Гаси костёр! Быстро! Быстро! Унтер! Ко мне! Подставляй спину, полезем через крышу! Тут же кто-то из ездовых опрокинул в костёр котелки с кулешом и чаем, трое драгун, пригнувшись, метнулись к дверному проёму и оконцу, где, не высовываясь наружу из-за стен, открыли отвлекающий неприцельный огонь. Подскочивший Будёный упёрся обеими руками в стену фанзы, подставил напряжённо полусогнутую спину и плечи. Воспользовавшись этим живым помостом, штабс-капитан дотянулся руками до тростниковой крыши и с помощью клинка принялся проделывать лаз наружу. Прогнившие вязанки тростника выдержали недолго, и минуты через три Кольцов уже, лёжа на стене, подтягивал за руку унтер-офицера. Спрыгнув с высоты под прикрытие двуколки с мелинитом, Кольцов и унтер оказались вне поля зрения нападающих. Однако было ясно, что открывать отсюда огонь в направлении вспышек вражеских выстрелов значило со стопроцентной вероятностью попасть под сосредоточенный огонь по повозке. В этом случае взрыв мелинита и гибель обороняющихся будут неизбежны. Смерть хотя и героическая, но совершенно бесполезная и глупая.

— Эх, ваше благородие, вот вы артиллерист, так хоть одну бы вашу пушечку сейчас сюда. А то одним вашим револьвером и моей винтовкой мы много не навоюем… Ясное дело, не японец лезет — хунхуз, а их, известно, только пушкой и напугать можно. Выследили нас, башибузуки косоглазые! Небось, думают, что в ящиках у нас невесть какие богатства запрятаны…

— Пушка, говоришь? Ну, пушка не пушка, но кое что у нас есть… Только их надо не пугать, а бить насмерть. Прикрытия у хунхузов, кроме темноты, никакого нет… Значит, орудийные гранаты сейчас были бы кстати: чтобы осколков побольше. Значит так, унтер, слушай приказ: сейчас хватаем ящик мелиниту, детонаторы Нобеля — и быстро тащим до той повозки, где телефонистское хозяйство погружено. А там твоё дело — рубить провод кусками аршина по полтора и мне передавать. Дальше уж моё дело. Понял?

— Так точно, ваше благородие! А зачем же провод-то кромсать? За него ведь спрос будет?

— Мой приказ, с меня и спрос. Там увидишь, зачем. Исполнять!

Вдвоём прихватили за верёвочные ручки зелёный ящик, сгибаясь, чтобы быть менее заметными для вражеских стрелков, поволокли к соседней двуколке. Укрывшись за нею, стащили наземь малую катушку провода и принялись за работу. Обмотав нарубленными драгунским клинком кусками провода с дюжину мелинитовых шашек и осторожно вставляя в них капризные нобелевские детонаторы, Кольцов разъяснил Будёному задачу:

— Вот что, Семён. Сейчас берём эти шашки, ты будешь подавать, а я — бросать. Грохоту будет как от пушки, гарантирую. А чтобы хунхузы попросту не разбежались, для того и нужен медный провод. При взрыве осколки от него разлетятся не хуже картечи.

Спустя минуту осаждающие фанзу хунхузы были ошеломлены раздавшимся поблизости от их укрытия взрывом. За первым последовали второй, третий, четвёртый… Обрывки меди на страшной скорости визжали в воздухе. Нападающим стало уже не до того, чтобы держать на прицеле дверь и окна фанзы, чем не замедлили воспользоваться осажденные драгуны: к взрывам добавились хлопки выстрелов русских винтовок. Маньчжурская ночь оглашалась воплями раненых бандитов, ржанием перепуганных взрывами лошадей, выстрелами. А над всей этой какофонией звучал смех офицера, который, вскочив на телефонистскую двуколку одну за другой принимал из рук унтера самодельные «проволочные бомбы» и раз за разом с размаха отправлял их в полёт туда, где только что сидели на своих позициях хунхузские головорезы…