Столичный доктор. Том II

* * *

Привезли меня не куда-нибудь, а в знаменитую Таганскую тюрьму. «Таганка, все ночи полные огня, — напел я негромко, удивляя конвоиров. — Таганка, зачем сгубила ты меня?..». В «приемном» обыскали, удивляясь, почему доставили прямо сюда, а не в арестантский дом при полицейской части. После чего проверил врач. Ну как врач… Косматый мужик в заляпанном сером балахоне. Смотрел, разумеется, вшей и прочую живность. Тюремный чиновник зачитал мне правила нахождения в Таганке, после чего повели фотографировать. Анфас и профиль. Ослепленный вспышкой, я пал духом, сдал под опись часы — больше ничего ценного у меня при себе не было. Никакой арестантской одежды мне не выдали — лишь тюфяк и ложку с железной тарелкой и кружкой. На этом процедура была закончена, меня определили в одиночную камеру. Типа карантин. Я развернул скатку матраса, внутри которой оказалось тоненькое одеяло и подушка, завалился на нары. Камера три метра на два, привинченный стол и стул, вонючая донельзя параша с крышкой в углу камеры в качестве туалета, высокое окно с решеткой, из которого неимоверно сквозило.

Лег на нары, попытался заснуть. Получалось плохо — сильно себя жалел. А это, как известно, занятие саморазрушительно. Поэтому попытался переключиться на сочувствие другим людям. Кого бы пожалеть? Вику? Совратил невинную девушку, испортил ей судьбу. И хорошую партию с Хруновым, кстати. Сейчас бы уже, поди, была женой самого товарища городского прокурора. Я засмеялся. Этот товарищ, если его в пятом году не пристрелят, в семнадцатом первым делом отправится прямо на мое место. Возьмут вместе с женой в качество заложников. А потом расстреляют. Это если не сбежит в Париж, где он в лучшем случае устроится работать таксистом, а супруга — проституткой. Нет, жалеть Талль категорически не получилось — я ей, выходит, выдал путевку в жизнь. В будущем вся медицина будет стоять на женщинах-врачах, как земля на слонах. Да и не совратил я Вику — все у нас случилось по взаимному желанию и… любви? Тут я крепко задумался, пытаясь разобраться в своих чувствах. Сходу не получилось. Опять вернулся к сожалениям. Винокуров? Нет, этого тоже не жалко. Все что мог, я для него сделал — Славка отвез семью с вокзала на свидание, на словах ему все инструкции передали. Он теперь сам хозяин своей судьбы. Здесь я опять засмеялся. А ведь Емельян, вполне быть может, сидит где-то тут рядом, по соседству. Можно даже перестукиваться. Или что там делают порядочные арестанты? Пускают «дорогу» через решетки с малявами? Хотя последнее, наверное, из криминального опыта будущих сидельцев.

А может, мне графа пожалеть? Десять грамм свинца в плечо — это вполне возможно раздробленные кости. Которые тут сращивать правильно еще не умеют. С полноценной правой рукой можно попрощаться, инвалид на всю оставшуюся жизнь. Это если еще не загноится рана и Шувалов не отправится на кладбище. Это Неверова я отвез к Боброву и стрептоциду. А графа-то небось отправили к военным хирургам. Нет, жалеть Шувалова тоже не получалось. Он выбрал свою судьбу сам.

О! Власовский! Вот кому можно посочувствовать. Я только сейчас осознал, что на милого, доброго обер-полицмейстера повесят Ходынку. Ну а кого еще делать виноватым? Не царя же и не великих князей. Эти прямо по пословице — жена Цезаря вне подозрений. Так что козлом отпущения точно сделают Сан Саныча. Недосмотрел, прозевал. Вот кому бы помочь! Съездить, что ли, на Ходынское поле и осмотреться — что там можно сделать? И в третий раз я горько засмеялся. Ездок из меня сейчас — три метра вперед и сколько же назад.