Тень врага

* * *

В кабинет Калиновского я пришёл впервые. Сюда в принципе курсанты толпами не ходили — не было у них по определению таких вопросов, с которыми нужно было забираться на такую верхотуру административной лестницы.

— По какому, простите, вопросу? — вполголоса допытывался от меня секретарь — пожилой мужчина в серой рубашке с нарукавниками.

— Вопрос личного характера.

— Подробности… не помешают. Господин Барятинский.

— Просто доложите, что я пришёл, — попросил я. — И что у меня — срочный, серьёзный, личный вопрос.

Секретарь хотел возразить, но тут из-за двери послышался взрыв смеха. Голоса я узнал — один принадлежал Калиновскому, а второй —…

— Там у него — Платон, что ли? — вырвалось у меня.

— Господин Хитров, да. А вы, простите, откуда… — растерялся секретарь.

— Ну так тем более докладывай! — повысил я голос. — Значит, я уже запаздываю, они ведь меня ждут!

Нехитрый трюк сработал. Секретарь робко стукнул в дверь и скользнул внутрь. А пару секунд спустя вернулся и открыл дверь передо мной.

— Спасибо, — кивнул я и вошёл в кабинет ректора.

Здесь было темно — задёрнуты тяжёлые шторы. Почему так — можно было догадаться по запаху. Едва уловимому флёру хорошего коньяка. Бутылку которого Калиновский наверняка только что спрятал в стол.

Встретили меня доброжелательные взгляды и расслабленные улыбки.

— А вот и наш герой, — сказал Калиновский.

— Не перехваливайте его, Василий Фёдорович, — сказал Платон. — Худший грех, что может обуять юношу — гордыня! — и он многозначительно погрозил мне пальцем.

У-у-у, да они тут, похоже, давненько заседают. Что ж, не только на курсантов весна действует, всем хочется в последние деньки учебного года приспустить поводья.

— Василий Фёдорович. Платон Степанович, — поклонился я.

— Чем обязаны вашему визиту? — спросил Калиновский. — Какую я могу оказать услугу тому самому князю Барятинскому?

— Мне срочно нужно покинуть территорию академии. Вероятно, до позднего вечера, — сказал я, решив перейти сразу к делу.

Платон прищурившись, уставился на меня. Все признаки подпития исчезли мгновенно, как рукой сняло.

— А разве вам не дано бессрочное разрешение покидать академию, когда вам только будет угодно? — спросил Калиновский, который, напротив, был полностью расслаблен и доброжелательно улыбался.

— Дано, — согласился я. — Проблема в том, что мне нужно взять с собой кое-кого ещё.

— Кгхм… — Ректор перестал улыбаться и, поёрзав в кресле, принял более солидное положение. Навалился на стол. — Позвольте полюбопытствовать, для каких же целей вы хотите забрать этого кого-то?

— Мне… нужна помощь в одном деле, — сказал я.

Почему-то думал, что достаточно будет изложить просьбу — и мне не откажут. Но, видимо, мой авторитет хоть и позволял пройти в кабинет ректора, был не настолько велик, чтобы получать всё, что заблагорассудится, по щелчку пальцев.

— Посвятите меня, пожалуйста, в детали. — Калиновский забарабанил пальцами по столу.

— Этого я, простите, не могу сделать.

— Вот как? И почему же?

— Вы же, полагаю, знаете, благодаря чьей протекции у меня есть упомянутое право выходить из академии в любое время? — ответил я вопросом на вопрос.

Калиновский прекратил барабанить и нахмурился. Похоже, я угадал: своими привилегиями обязан, в первую очередь, Витману.

— Похоже, мы все тут оказались в неудобном положении. — Калиновский с кряхтением встал и, отодвинув кресло, прошёлся по кабинету. — Признаться, у меня впервые учится столь необычный курсант. И — поймите меня правильно! — я лишь рад тому, что наша академия поспособствует вашему росту, господин Барятинский. Я готов пойти на некоторые уступки. Вы — поистине значимая фигура даже в масштабах страны. Однако я не могу не проявлять известного беспокойства…

Калиновский окончательно запутался в словесных кружевах, пытаясь не нанести мне оскорбления. Пришлось прийти ему на помощь:

— Вы опасаетесь, что я буду злоупотреблять своими привилегиями, — вздохнул я. — Например, выводить курсантов из академии в обмен на какие-нибудь услуги. А это неизбежно повредит дисциплине и учебному процессу.

— Помилуйте! — Ректор в испуге приложил руку к груди. — Разве бы я мог такое сказать? Что вы, господин Барятинский, я…

— Вы и не сказали, — успокоил ректора я, — это я сказал. Поверьте, последнее, чего бы мне хотелось — это посеять хаос в здешних стенах. Исключения хороши лишь тогда, когда работают правила. В противном случае в исключениях нет никакого смысла. Но в этот раз, Василий Фёдорович, мне действительно нужна помощь человека, которого я хочу забрать. И это действительно важно. Как вы правильно заметили, в масштабах страны.

— Константин Барятинский — мой ученик, — добавил Платон, наконец, перестав сверлить меня взглядом. — Я знаю его, как человека чести, который не бросает слов на ветер. Если он говорит так — значит, так оно и есть. Дело не моё, но лично я посоветовал бы пойти ему навстречу.

В наступившей тишине Калиновский вернулся к столу и тяжело оперся на него кулаками. Опустил голову.

— Вот значит, господа, какого вы обо мне мнения, — тихо сказал он. — Я трясусь за дисциплину, за репутацию. Не доверяю слову представителя одного из древнейших родов… Вот значит, как. Что ж, господа, ваше право — думать так, как вы думаете. Ведь, и в самом деле — кто он такой, этот ректор Калиновский? Всего лишь бюрократ, забравшийся на высокий пост и дорожащий им более всего на свете.

— Василий… — начал было Платон, но Калиновский только горько махнул рукой, заставив учителя замолчать.

— Довольно! Вы уже сказали достаточно. Теперь буду говорить я. Ещё до начала занятий вы, господин Барятинский, оказались замешаны в странную историю с разрушенной башней — в ходе которой едва не погибли. И затем… не думайте, что я сижу слишком высоко для того, чтобы замечать подобные вещи. Мне известно всё, что происходит на территории академии — вверенной, к слову, моему попечительству волею самого государя. Вы, Константин Александрович, то и дело оказываетесь в ситуациях, когда вашей жизни угрожает опасность. Спору нет — из этих ситуаций вы выходите с честью. Это ваш выбор и ваше осознанное решение. Но можете ли вы со всей ответственностью заявить, что вам также удастся сохранить жизнь ваших сокурсников, если случится нечто непредвиденное? Сможете ли вы смотреть в глаза их родителям, если, не приведи господь…

Калиновский замолчал, но зато посмотрел на меня. От его взгляда мне сделалось не по себе.

— Господин Калиновский, — медленно начал я. — Мой жизненный опыт, конечно, не чета вашему. Но он говорит мне о том, что судьба каждого человека — результат личного выбора этого человека. А если человек выбирает свой путь — он должен быть готов умереть на этом пути. Да, я смогу смотреть в глаза родителям тех курсантов, кого заберёт смерть. Однако я изо всех сил постараюсь сделать так, чтобы смерть ушла несолоно хлебавши. В этом — готов поклясться. Вы сами сказали, что мне удается с честью выходить из опасных ситуаций. Поверьте, о жизни своих товарищей я буду заботиться куда серьёзнее, чем о своей. В конце концов, я учусь в этой академии, живу в этой стране. Да, рядом со мною может быть опасно. Однако это не повод держать меня в подземном бункере подальше от людей. На поверхности я принесу гораздо больше пользы.

Выслушав меня, Калиновский кивнул. Помолчав, взял чистый лист из стопки бумаги, лежащей справа от него, и занёс над листом карандаш.

— Назовите имена тех, кого хотите забрать, — сказал он.