Тень врага

Глава 25. Лучший курсант

Тишина воцарилась быстро. Не знаю, что тут повлияло больше: авторитет Калиновского или какой-то хитрый магический приём.

— Господа, — торжествующе объявил Калиновский. — Мы с вами на радостях совершенно забыли об одной нашей чудесной традиции… — Он выдержал вопросительную паузу. Подбодрил аудиторию: — Ну же? Есть ли среди вас знатоки?

— Награждение лучшего курсанта, — послышался голос Сержа. А я отчего-то подумал, что, если бы сам был ректором академии, и мне пришлось задуматься о преемнике — ни секунды не сомневался бы в выборе. Человека более уравновешенного, справедливого и знающего академические традиции лучше, чем Сергей Васильевич Голицын, среди курсантов точно не сыскать. — Однако эта церемония не проводилась вот уже…

— Верно, господин Голицын, — улыбнулся Калиновский. — Награждение лучшего курсанта! А не проводилась эта церемония, как вы совершенно правильно уточнили, оттого, что на протяжении нескольких лет было попросту невозможно выбрать лучшего. Как вы знаете, лучшим курсантом признаётся не тот, кто наберёт в личном зачёте наибольшее количество баллов — лишь немногим опередив своих товарищей, которым, возможно, просто не повезло. Лучшим курсантом признаётся тот, о ком знают все в академии, от первокурсников до ректора. Чьё имя постоянно на слуху. Кто опережает всех не только в учёбе…

— О Боже, — простонал Жорж. — Клянусь — это опять Барятинский!

— И ведь не поспоришь, — гоготнул Данилов. — Готовь платочек, Жорж. Сейчас ты снова будешь плакать.

Полли прыснула и начала смещаться в мою сторону.

А Калиновский сказал:

— Я полагаю, нет смысла напускать туман там, где всё более чем очевидно. В этом году лучшим курсантом Императорской академии признан Константин Барятинский!

Грохот аплодисментов, хлопки по плечу. А я по-прежнему пытался уловить — что не так.

— Прошу вас подойти ко мне, Константин Александрович, — сказал Калиновский.

Толпа курсантов расступилась. Я двинулся к возвышению. Поймал на себе встревоженный взгляд Кристины — она, кажется, почувствовала моё настроение.

А Калиновский продолжал:

— И, если относительно персоны, коей будет вручаться награда, сомнений не было, полагаю, ни у кого из присутствующих, то имя персоны, которая будет эту награду вручать, по традиции держится в секрете до последнего момента.

С этими словами ректора двери зала широко распахнулись. Я поднялся на возвышение и встал рядом с Калиновским. А он, расцветая на глазах, объявил:

— По личному распоряжению Его Величества, награду лучшему курсанту Императорской академии вручит юная, прекрасная особа, чей облик — сам по себе лучшая награда для мужчины! Фрейлина императорского двора, баронесса Луиза фон Краузе! Прошу приветствовать, господа!

Зал снова разразился аплодисментами. По лицам Андрея, Пьера Данилова и многих других курсантов я понял, что имя Луизы фон Краузе им хорошо известно. И что с определением Калиновского относительно того, какое впечатление производит её облик, они согласны более чем полностью.

Лица девушек, находящихся в зале, как по команде приняли одинаковое надменно-отстраненное выражение. Означающее, вероятно, что-то вроде «совершенно не понимаю, чего такого находят мужчины в этой фон Краузе». Долгополова жарко зашептала что-то на ухо Полли. Та уставилась на меня горящим ревнивым взглядом. Я встретился глазами с Кристиной. Она тут же отвернулась — всем своим видом показывая, что ей абсолютно всё равно, кто будет вручать мне награду, красавица-фрейлина или рябая подавальщица из столовой.

Что ж, Кристину можно понять. Наверное. Да и напрягаюсь я, похоже, зря. Ведь ничего плохого вокруг не происходит. И происходить, по логике, не может — от Платона я знал, что во время проведения общих собраний академический зал защищают от всех мыслимых магических напастей. Просто, видимо, на почве недавних волнений и недосыпа перед экзаменами у меня обострилась паранойя… Отдыхать вам надо, Капитан Чейн. Хотя бы изредка.

Калиновский повелительно шевельнул ладонью. Магический оркестр без музыкантов, находящийся в углу зала, грянул бравурный марш. От дверей зала к возвышению, где мы стояли, протянулась красная ковровая дорожка. И на неё ступила самая прекрасная девушка из всех, кого я когда-либо видел.

Если в прошлый раз платье Луизы было, хоть и красивым, но повседневным — если такое вообще можно сказать о платьях, которые носят фрейлины императорского двора, — то в этот раз оно представляло собой настоящий шедевр портновского искусства. Серебристое, облегающее, с разрезом сбоку до самого бедра, с открытыми плечами, глубоким декольте и длинным шлейфом.

Парчовые туфельки Луизы ступали по красной дорожке так, что казалось — она плывёт по воздуху. От вида, открывающегося в декольте, захватывало дух. Белокурые волосы Луизы были собраны в высокую причёску и украшены сверкающей диадемой. Голубые глаза сияли. Полные губы разошлись в чарующей улыбке.

Луиза несла перед собой чёрную бархатную подушечку, на которой сверкало что-то золотое. Подушечка касалась края декольте и казалась его продолжением.

Оркестр, по счастью, глушил звуки. Если бы не это — я, думаю, услышал бы немало судорожных вздохов. Судя по выражению окружающих лиц, мужская часть зала полностью разделяла чувства, охватившие в этот момент меня. Скоро выяснилось, что их разделяет даже Калиновский.

— Э-э-э, — только и смог сказать он, когда Луиза приблизилась. — Я счастлив… Э-э-э…

Ректор очевидно боролся с собой, пытаясь не смотреть в декольте Луизы — которая стояла у возвышения, так, что сверху нам открывался самый великолепный вид из всех возможных. И пока, похоже, проигрывал.

— Понимаю ваше замешательство, господин Калиновский, — пришла ему на помощь Луиза. — Когда я впервые увидела эту награду, тоже долго не могла отвести от неё взгляд. Она восхитительно прекрасна!

Мелодичный голосок девушки прозвучал божественной музыкой.

— Восхитительно, — обалдело подтвердил Калиновский. — Но всё же не так, как ваши… ваша…

— Ваши глаза, госпожа фон Краузе, — сжалился над ректором я. — И ваш наряд. Вы сегодня великолепно выглядите.

— Благодарю, господин Барятинский, — щёки Луизы порозовели. — Для меня большая честь — находиться здесь. — Она понизила голос и почти прошептала: — В вашем обществе…

Луиза поднялась по ступенькам на возвышение. Разрез на её платье разошёлся, высоко обнажив бедро. Луиза шагнула ближе ко мне и остановилась почти вплотную — теперь нас с ней разделяла только чёрная бархатная подушечка.

— Я мечтаю о том, чтобы оказаться рядом с вами, с той минуты, как впервые увидела ваш портрет в газете, — не отрывая от меня горящего взгляда, всё тем же шёпотом продолжила Луиза. — А уж после того, как мы встретились лицом к лицу — сначала во дворце, а затем в парке, — мне нет и минуты покоя…

Она тяжело дышала. Грудь в декольте вздымалась так, что казалось — вот-вот вырвется.

Если до сих пор я ещё мог убеждать себя в том, что мне кажется, то сейчас исчезли последние сомнения: если бы не окружающая торжественная обстановка, Луиза выскочила бы из платья прямо здесь и сейчас. И не могу сказать, что я бы из-за этого сильно расстроился.

— Тоже искренне рад вас видеть, госпожа фон Краузе, — сказал я чистую правду. Взор мой действительно наслаждался. — Однако не стоит забывать, что вы оказались здесь по делу. Если не ошибаюсь, конечно.

— О, простите, — Луиза залилась краской.

— Да-да, — очнулся Калиновский. — Приступим к церемонии награждения, господа!

Он встал сбоку от меня и Луизы.

Музыка стихла, Калиновский протянул ладони вперёд. Луиза положила на них подушечку. Я наконец разглядел награду — золотую медаль с надписью по кругу:

Лучшему ученiку Импѣраторской акадѣмiи

Константину Барятинскому

К медали прилагалась белая шёлковая лента. Луиза взяла медаль с подушечки и шагнула ко мне.

— Позвольте, Константин Александрович, — прошелестели её губы.

Я наклонил голову. Луиза подняла руки, чтобы надеть медаль мне на шею. Прижалась грудью, я почувствовал восхитительную упругость даже сквозь китель.

— Я счастлива сделать это с вами, — горячо прошептала Луиза мне на ухо.

— Наше счастье взаимно, — отозвался я.

Луиза, помедлив, отстранилась.

На моей груди закачалась на ленте медаль. Оркестр грянул марш, зал разразился овациями и восторженными выкриками.

— Поздравляю, господин Барятинский, — ректор пожал мне руку.

— Поздравляю, Константин Александрович, — Луиза смотрела на меня горящими глазами. — Вы позволите?..

— Что именно?

— Поздравить вас от себя лично.

Она снова приблизилась ко мне — так, что сомневаться в её намерениях уже не приходилось. В зале одобрительно засвистели.

Калиновский — поначалу, кажется, растерявшийся — добродушно улыбнулся. Сказал:

— Если Константин Александрович откажется от такого поздравления — право же, я буду считать его самым бесчувственным курсантом из всех, кого повидал на своём веку!

В зале засмеялись.

Луиза, видимо, сочла это за разрешение. Обвила руками мою шею и прижалась губами к губам.

Первым, и кажущимся единственно правильным позывом было — прижать её к себе покрепче. Ответить на поцелуй, заставить эти губы раскрыться. Почувствовать у себя в руках гибкое, податливое тело. Избавиться от дурацкого платья, которое так мешает…

Остановило меня ощущение: что-то не так. Что-то во всем этом — неправильно, такого не должно быть! Я усилием воли отстранился от Луизы.

И понял вдруг, что зала больше нет. Нет ни сияющей люстры, ни оркестра, ни рукоплещущей толпы курсантов. Исчез и Калиновский, и прочие преподаватели. Исчезло вообще всё — остались только мы с Луизой. В помещении, залитом интимном полумраком, в глубине которого угадывалась кровать.

Ноги тонули в толстом, мягком ковре. Горели свечи, донося запах благовоний — от которых кружилась голова и чаще билось сердце.

— Ну что же вы, Константин Александрович? — прошептала Луиза.

Она чуть отступила назад, и я понял, что исчезла ещё одна деталь. На Луизе больше не было платья.

Тонкие пальчики коснулись моей груди, расстёгивая китель. Пока она это делала, я рассматривал её обнаженную фигуру.

Хороша девчонка, всё-таки. Шустрая… Китель упал на пол.

— Что происходит? — вопрос прозвучал резко — так, как я и хотел.

Луиза вздрогнула и подняла на меня глаза. Зардевшись, пролепетала:

— Мне казалось, Константин Александрович, вы достаточно искушены в искусстве любви — для того, чтобы понять, что происходит…

— В искусстве заниматься сексом на глазах у толпы курсантов? До сих пор не доводилось. Прости, если разочаровал.

Луиза улыбнулась:

— Об этом не беспокойтесь. Нас с вами никто не видит. Мы перенеслись туда, где пространство и время замерли.

— Интересно, — хмыкнул я. — И каким же образом они это сделали?

Подошёл к кровати, попинал ногой.

Кровать как кровать, вполне реалистичная. Размером примерно с футбольное поле, покрыта атласным покрывалом, спинка задрапирована широкими лентами. В моём мире такие кровати ставили в дорогих отелях, в номерах для молодоженов. Мне однажды довелось побывать.