Пепел и роса

* * *

В руке я продолжала сжимать тонкий батистовый платок с черной каймой и вышитым вензелем. Под стекло положу и внукам буду показывать. Ага, если переживу последствия этой встречи.

Через три дня, которые я провела в нервном оцепенении сидя в кровати (да, я испугалась. Я — маленький ранимый зверек и пугаюсь встреч даже с дружелюбными мамонтами. Те и случайно раздавят — не заметят), пришло письмо от родственника. Ну письмом это назвать сложно, скорее записка — зато на гербовой бумаге московского губернатора.

Любезная моя Ксенія Александровна!

Я намедни получилъ письмо съ Высочайшими соболѣзнованіями по поводу утраты наслѣдника. Особо въ немъ упоминается скорбящая вдова. Хотѣлось бы узнать подробности этой исторіи.

Н.Т.

И что писать? «Дяденька, Николай Владимирович, я не хотела, оно как-то само?»

«Милостивый государь мой, Николай Владиміровичъ!

Пребывая въ самомъ смятенномъ душевномъ состояніи, обращаюсь къ Вашей мудрости и богатому жизненному опыту.

Какъ Вамъ извѣстно, дѣтство и юность свои я провела въ деревнѣ, мы не выѣзжали, такъ что мои манеры оставляютъ желать много лучшаго. И третьяго дня какъ разъ въ этомъ очередной разъ убѣдилась. Во время утренняго молебна въ Храмѣ Спаса-на-Крови, ко мнѣ обратилась Государыня Марія Ѳедоровна со словами утѣшенія, а я только встала передъ ней на колѣни и отвѣтила, что моя печаль глубока, но ея горѣ безмѣрно, ибо мой мужъ оставилъ семью и друзей, а ея — всю страну. Въ милости своей Государыня отдала мнѣ свой платокъ и ушла.

Мои учителя не готовили меня къ такому событію, поэтому уповаю на Васъ.

Всегда Ваша К.Т.»

От греха подальше я предложила своим строителям новую схему работы, и теперь в самые жаркие полуденные часы они спокойно отсыпались, зато трудились всю светлую часть суток. Навещала я их так же в нечестивое утреннее время, пока весь город еще спал. Молебны посещала теперь не каждый день, и в разных храмах, отдавая предпочтение тем, где прихожане попроще.

Стройка вообще увлекла меня более всего остального. В те часы, которые я не торчала возле котлована, читала журналы и книги по строительству, умилялась технологиям, восхищалась добротностью конструкций. Общалась со всеми — от инженеров до подсобных рабочих, удивительным образом не разругавшись ни с одним. Скучаю все-таки по нормальному социуму.

Лето подходило к концу. Отступил зной, который я за своими заботами совершенно проглядела, приближалась годовщина дуэли. Я испросила у свекра позволения посетить Вичугу, которое незамедлительно получила. Усадьба казалась еще просторнее в мертвой тишине. Могила мужа осела, поросла травой, которую пришлось выщипывать руками. Я прислушалась к себе и поняла, что почти отпустила его. Помню какие-то мелочи, прикосновения, улыбку, но больше не злюсь ни на что. Мальчик мой, как же нелепо все вышло. Я улыбнулась, вспоминая нашу лодочную прогулку, возню с декорациями, букеты эти удивительные… Как будто в другой жизни.

Вообще получается, что моя жизнь слеплена из нескольких лоскутов разных размеров. Большой, с примесью синтетики и пестрым, но непритязательным узором — до 27, смесь холстины и бархата — до 29, пестрый шелк — еще несколько месяцев, черный креп — позже, полиэстер с молниями — период недолгого возвращения в родную реальность, и вот теперь сотканная из разных нитей жизнь, где есть место хлопку, шелку, парче и кисее. Но нет места любви.

Конечно, с этой стороной жизни какие-то неурядицы тут. По всем законам жанра я уже должна была влюбиться пламенно и страстно давно. В кого-нибудь. Да уж ладно, не влюбиться, но найти себе кого-нибудь для иллюзии отношений, всяко могла попробовать. Пусть здесь какие-то очень экстремальные моральные ограничения, но ладно, хоть пару раз с кем-то могла бы?

Но в Саратове круг общения как-то ограничил любовные порывы… Being determines consciousness. Шевельнулось в душе и теле что-то только с Петенькой, но там я сразу была в проигравших. Бог свидетель, я столько попыток предприняла, чтобы хотя бы сделать наш брак действительным, что на некоторое время к сексуальной стороне отношений приобрела стойкое отвращение. Прислугу брать в постель не comme il faut не только и не столько из-за сословных предрассудков или моего новообретенного дворянского снобизма. Во первых, это не сделает ни одного из нас счастливее, во-вторых слишком опасно Стать любовницей графа? Скучно мне вряд ли будет, но зачем? Архитектора жалко, да он и идейно-семейный человек.

Не на Фохта же было бросаться? Тем более, совсем запропал мужик. Да и как его такого клеить? С ним даже заигрывать не особо тянет, хотя те недели совместного проживания в моей квартирке нас немного сблизили… Правда, его чуждость тому миру таким плотным коконом прикрывала все границы, что и желания ни разу не возникало. Это же как с инопланетянином переспать — только для самых экстремалок. Когда вернулась сюда, тоже не пойми чем думала. Если бы мама была права, и я ринулась сюда к мужчине, все было бы проще и понятнее. Но каким-то невероятным способом я, ненавидевшая раньше эту эпоху за обреченность и преддверие адской мясорубки, впитала и людей, и темпы общения, движения, запахи, звуки. И теперь ощущаю собственное биение сердца только в такт с грохотом колес по мостовой, окриками извозчиков, птичьим пением по утрам, колокольным звоном.

На одной из станций (в этот раз я вполне таки успешно воспользовалась поездом) купила у мальчика-газетчика «Русские Ведомости», где помимо прочего интересного сообщалось о выселении духоборов из Тифлиса с эмоциональными комментариями нашего литературного «всего» Льва Николаевича Толстого.

«Въ настоящую минуту на Кавказѣ происходитъ гоненіе на христіанъ Духоборовъ. И, право, кажется, что мучители, хотя и въ другомъ родѣ, но не менѣе жестоки и глухи къ страданіямъ своихъ жертвъ и жертвы не менѣе тверды и мужественны, чѣмъ мучители и мученики временъ Діоклетіана. Нельзя оставаться спокойнымъ, зная объ этихъ совершающихся дѣлахъ, а я невольно близко знаю про нихъ и не могу не попытаться сдѣлать то, что могу для того, чтобы облегчить положеніе жертвъ и, главное, грѣхъ мучителей, всегда не знающихъ, что творятъ…»

Я про это документальный фильм видела — дичайшая история, когда общину миролюбивых сектантов зачищали сначала казаки, а потом лезгинская туземная милиция, что в итоге дало сотни погибших мужчин, раненых, изнасилованных женщин и пепелище на месте двух сел. Дату как-то не запомнила, а вот про участие Толстого в судьбе уцелевших запомнила. Равно как и то, какой резонанс вызвала эта история и каким боком она потом отозвалась. Думаю, что такое отношение ко всем инаковерующим точно не способствовало укреплению гражданского общества, но исправить это теперь уже нельзя и в этом мире.