Комсомолец

* * *

История Комсомольца в прошлой жизни заинтересовала меня меньше прочих. Парень представлялся мне малолетним психом, слишком импульсивным для того, чтобы оказаться неуловимым «маньяком с молотком». Не знаю, к кому он пытался залезть под юбку, но сделал он это очень уж неуклюже, раз расплатился за свой поступок комсомольским значком. Он мог бы убить Светлану Пимочкину. Из мести. Но я до сих пор сомневался, что Усик позарился бы на трёх других тёток. Тем более что в день убийства одной из них у Комсомольца было «железное» алиби — это признала даже Людмила Сергеевна.

И всё же Александр Усик был тем ещё говнюком. Чем дольше я о нём думал, тем больше находил в парне странностей. Эта дурацкая будёновка в рюкзаке… для чего ему понадобилась? Память о ком-то? Или была дополнением к той книге, что лежала на его кровати под подушкой? Парень воображал себя Павкой Корчагиным? Эдаким пламенным революционером, убеждённым комсомольцем? Я выяснил, что о фильме «Как закалялась сталь» с участием Владимира Конкина пока никто из студентов не слышал. А вот Василий Лановой уже успел покрасоваться в будёновке на больших экранах.

Отметил, что изредка посматривал на своих нынешних одногруппников и гадал: кто именно пришёл в тот злополучный день на первомайскую демонстрацию. Кого убила бомба Комсомольца? Славку Аверина или Пашку Могильного? Или Олю Фролович? А может, Альбину Нежину? Кто из этих парней и девчонок получил ранения? Кому обиженный на комсомол Саша Усик сломал жизнь, сделав инвалидом? Я посмотрел на свои тонкие пальцы. Подумал, что в чём Комсомольцу не откажешь, так это в сообразительности. Обычному человеку не так просто раздобыть компоненты для взрывного устройства — тем более, сироте студенту первокурснику.

Но если сообразительность помогла Усику остаться непойманным «маньяком с молотком», то Свете Пимочкиной теперь некого было опасаться. Тело Комсомольца перешло в моё владение. А уж я точно не собирался насиловать и убивать женщин. Да и не замечал за собой подобных желаний. Уж сколько гадостей мне сделала и наговорила бывшая жена — ни разу не поднял на неё руку (хотя иногда очень хотел «всыпать ей ремня»). И даже если меня вышвырнут из рядов Всесоюзного ленинского коммунистического союза молодёжи, то мстить за это никому не стану (уж точно не понесу бомбу на демонстрацию).

Осень уже наступила. И очень скоро станет понятно, убивал ли Комсомолец женщин молотком. Даты и места первых убийств я не помнил, даже приблизительно. Но знал: те произошли осенью. Смутно вспоминалось, что в одном из случаев фигурировал павильон на детской площадке (детский сад?) — очень сомнительная зацепка. Предотвратить эти убийства я не смогу (кто ж предполагал, что мне понадобится информация о первых жертвах маньяка?). Но если услышу об этих происшествиях до зимы — Сашку Усика из подозреваемых исключу. Во сяком случае, из подозреваемых в убийствах с изнасилованием.

Светлана Пимочкина оказалась единственной из квартета жертв маньяка, кто не подвергся сексуальному насилию — её убили первым же ударом. Убийца перестарался, не рассчитал силу? Или же убийство и являлось его подлинной целью, и в том преступлении не было сексуальной подоплёки? То была первая месть Александра Усика за крах мечты о карьере комсомольского вожака? Или же Пимочкину убил не «маньяк с молотком», а кто-то, кто хотел замаскировать убийства под чужое преступление? Не Сашка Усик — Комсомолец. А кто-то другой, кто мог посчитать Светлану опасным свидетелем.

Вариант с Гастролёром я решил пока не рассматривать в подробностях — помнил его лучше прочих. Известный своими зверствами на весь Советский Союз убийца заглянул проездом в Зареченск. Не удержался, оставил кровавый след и здесь: в парке около седьмой подстанции изнасиловал и задушил женщину — санитарку из пятой городской больницы. Сразу после того убийства Гастролёр покинул город. Но в теории он мог позже и вернуться, если узнал, что кто-либо стал свидетелем его преступлением… или же за вырвавшейся из его рук несостоявшейся жертвой. Света Пимочкина жила в десяти минутах ходьбы от седьмой подстанции…

«Не повезло девчонке с местом жительства, — подумал я. — И залётные маньяки рядом с её домом охотились, и местные вурдалаки примерно там же орудовали… орудуют».

Прислушался. Чётко различил доносившийся со стороны столовой звонкий голос Пимочкиной. Я слушал его только второй день, но уже выделял из общего хора. Потом что уж очень часто за эти дни его слышал. «А ведь с её потребностью заботиться о слабых и несчастных она могла и заглядывать временами к соседу». Представил: стала бы Светка молчать, узнав секрет поживавшего неподалёку от дома её родителей мужчины? Как сознательная комсомолка, обязана была тут же рвануть с донесением в милицию. Но ведь могла и разжалобиться, если узнала лишь часть правды, пожалеть несчастного одинокого мужчину.

В девяносто первом году все зареченские газеты разразились статьями о неизвестном никому раньше мужчине. Рассказывали о его прошлом, но главное — о его секретах. Появлялась подобная статья и в «Комсомольской правде», и даже в «Аргументах и фактах». Видел все эти газетные вырезки в папке Людмилы Сергеевны. Главное, чему удивлялись в своих заметках журналисты — почему правду об этом… жителе Зареченска горожане и правоохранительные органы узнали только через почти два года после его смерти. Почему в городе десятки лет творились ужасные дела, о которых никто и не подозревал?

Жидков Рихард Львович проживал в так называемом частном секторе неподалёку от пятой городской больницы. По адресу: улица Александра Ульянова, дом тридцать восемь. Я запомнил этот адрес, потому что родители Людмилы Сергеевны Гомоновой (в девичестве Пимочкиной) проживали на той же улице, но в доме под номером тридцать два. Пусть их двор и не соседствовал с двором Жидкова, но всё же находился от тридцать восьмого дома недалеко — Пимочкины наверняка нередко видели жившего на краю улицы одноногого мужчину. Людмила Сергеевна помнила его. Вот только он всегда казался ей безобидным и жалким — не опасным.

Рихард Сергеевич скончался в пятой городской больнице на семьдесят втором году жизни — в августе тысяча девятьсот восемьдесят девятого года. А уже в девяносто первом стал не только городской знаменитостью — его имя благодаря журналистам узнала вся страна. Узнала и почти тут же позабыла: имена подобных Рихарду Жидкову злодеев мелькали в прессе часто — ежедневно появлялись всё новые, будто грибы после дождя. Имя Рихарда Жидкова получило недобрую славу благодаря тому, что его опустевший дом обрёл новых жильцов. И те решили высадить под окнами дома то ли картошку, то ли цветы — вскопали там землю…

Весть о найденном в огороде умершего пенсионера «кладе» прогремела на весь город. Несколько недель у дома по адресу улица Александра Ульянова, дом тридцать восемь дежурила милиция. А в огороде покойного Жидкова махали лопатами милицейские эксперты. Они не готовили место под картошку — доставали из земли всё новые человеческие останки: в основном, части скелетов. По информации зареченских журналистов, милиционеры нашли на придомовой территории, где раньше обитал «безобидный» пенсионер, фрагменты тел двадцати трёх человек: мужчин, женщин… обнаружили и детские кости.

Первоначально милиционеры предположили, что наткнулись на захоронение времён Великой Отечественной войны — фашисты оставили свой след в Зареченске. Но скоро выяснили, что ошиблись: найденные во дворе Жидкова кости пролежали в земле разное время. По словам журналистов, разброс составлял десятилетия. Возраст самого старого захоронения примерно соответствовал середине сороковых годов. Все остальные фрагменты скелетов оказались в земле позже. А были в этой братской могиле и свежие останки, пролежавшие под окнами тридцать восьмого дома и десять, и пять, и меньше трёх лет.

Вскрылось тогда и ещё одно невероятное обстоятельство. В прессу просочилась информация, что некоторые из обнаруженных во дворе дома Рихарда Жидкова костей в прошлом подвергались термической обработке. Журналисты смаковали этот факт в своих статьях, объясняли непонятливым читателям, что кости когда-то варили или запекали в печи. Они же и предположили, что покойный пенсионер не просто убивал людей — питался человеческими останками сам и кормил ими собаку (на костях нашли следы от собачьих зубов). Жидкова в газетах окрестили Зареченским каннибалом.

К соседней кровати подошёл Пашка Могильный — принялся рыться в рюкзаке. Я сомкнул веки, притворился спящим: не желал, отвлекаться от размышлений. Лежал и представлял, что в это самое время на улице Александра Ульянова преспокойно живёт убийца-каннибал Рихард Жидков. Мужчине в этом году исполнилось (или исполнится?) пятьдесят два года. Его успешная карьера маньяка продлится ещё два десятка лет. Он так и не понесёт наказание за совершённые преступления. А может, ещё и убьёт Свету Пимочкину — если та сунет свой острый нос в его дела. Замаскирует преступление под действия своего коллеги.

Я не чувствовал себя карающей дланью правосудия. И никогда не был фанатичным борцом «за правду», как тот Павка Корчагин, ставший любимцем и идеалом для Александра Усика. И пусть я тоже теперь Саша Усик. Но совершенно не похожий на прежнего Усика — на Комсомольца. Мысли о том, что кто-то где-то не понёс наказания за прежние прегрешения, совсем не мешали мне спать. «Пусть тот, кто без греха, первым возьмет камень и бросит в нее». Я не чувствовал, что вправе бросать камни. Но был уверен: не прощу себя, если не попытаюсь спасти тех, чьи кости пока не лежали в земле под окнами дома Зареченского каннибала.

Тем более что подвиг совершать мне и не требовалось. Достаточно было вообразить себя сознательным советским гражданином… осторожным сознательным советским гражданином — совершить анонимный звонок в полицию… в милицию. Я теперь, конечно, не та фигура, по чьему свистку бросаются в бой милицейские чины (да и представляться не собирался). Но верил, что правоохранительные органы брежневских времён не оставят сигнал о чудовищном преступлении без проверки (заставлял себя в это верить, душил огонёк сомнений). «Во всяком случае, начну с анонимного звонка, — подумал я. — А там… что-нибудь придумаю».

В моей голове постепенно выстроился план мероприятий на ближайшие полгода.

Глобальных задач я перед собой пока не ставил: двадцать пятое января тысяча девятьсот семидесятого года виделось мне контрольной точкой — казалось, что после этой даты многое в моей новой жизни прояснится. Чем бы я ни решил в итоге заняться в будущем (походом во власть для спасения страны или подготовкой почвы для комфортного проживания за пределами развалившегося СССР), диплом горного инженера мне точно пригодится (игнорировать полученный в прошлой жизни опыт работы в этой сфере я не собирался). Да и стипендия отличника будет нелишней. Поэтому я запланировал активно взяться за учёбу.

Ну и попутно я решил «сделать мир хоть немного лучше» — спасти десяток человеческих жизней (чтобы в старости не считать прожитые годы бессмысленно потраченными). Ведь у меня сейчас для этого были все возможности. С послезнанием спасение жизней обещало стать рутинным делом: следовало всего лишь поднять со стула зад и вывести на чистую воду пару-тройку маньяков — ерунда. Что буду делать в случае с Каннибалом, я примерно определился. До седьмого ноября придумаю и как разобраться с Гастролёром. Учёба, маньяки — ничего сложного. А вишенкой на торте станет спасение от удара молотком Светы Пимочкиной.