Путь чести

Глава 19

Нас прижали. Конкретно так прижали…

После со всех сторон удачной засады тушинцы, несмотря на истребление своей передовой группы, продолжили преследование. Двигались они значительно медленнее, высылая вперед небольшие разъезды запорожцев — тут же спешивающихся, как только им встречалась местность, потенциально опасная для возможной засады. Как та низина, к примеру, где мы в первый раз подловили врага. Тем не менее, противник очевидно висел на хвосте — что здорово нервировало и давило…

Становясь на стоянку, мы каждый раз рубили засеку на пути преследования врага, располагая за ней пару-тройку казачьих секретов — причем в каждую двойку донцов мы добавили по «драгуну» из наиболее опытных и смышленых ратников. Так, чтобы дозор не прозевал появления противника, способного обнаружить и вырезать зазевавшийся секрет уставших от постоянного бдения казачков… Судя по действиям черкасов, теперь нам противостоят настоящие, боевые запорожцы — опытные и умелые воины, обученные воевать прежде всего в пешем строю. И если на то пошло, будущие кубанские пластуны — это ведь как раз потомки запорожцев… Так вот, несколько раз боевое охранение вступало с преследующими нас черкасами в бой — и было вынуждено отступить до того, как к засекам подошли бы основные силы преследующего нас враг. То есть ни помешать тушинцам разобрать засеку, ни даже выяснить их настоящее число мы не могли!

Кроме того, в арьергардных боях я потерял еще трех человек — двух казаков и одного драгуна…

Преследование сквозь леса продолжалось два с половиной дня с момента засады. На рассвете третьего секреты вновь вступили в бой с попытавшимися было приблизиться к засеке черкасами, и мы в спешке свернули лагерь и покинули его, сделав короткий рывок от крошечной лесной поляны в сторону опушки…

Все ради, чтобы увидеть, как на открытой местности нас дожидается отряд тушинцев в не менее, чем две сотни всадников — да при двух легких орудиях! Открывших огонь, как только на тропе, ведущей из лесной чащи, показались первые всадники — и телеги… Две небольшие артиллерийские гранаты взорвались точно под копытами идущих впереди всадников, разом убив трех человек, и еще двух ранив — заранее пристрелялись ляхи, не иначе.

Н-да, затравили нас гады, обложили со все сторон, словно на облавной охоте! Причем воровские казаки выступили в роли псов, преследующий нас отряд тушинцев — в роли загонщиков, ну а роль стрелков приняла на себя свежая кавалерия и пушкари противника.

По ходу здесь моя история и закончится…

— Все назад, отступаем в лес! Лошадей отпустить — уже не потребуются… Телеги перевернуть на тропе, раненых убрать подальше! Позиции занимаем за деревьями, стреляем так, чтобы из-за ствола только ствол ружья торчал, да правый глаз… И патроны с порохом не жалеем братцы, больше нам они уже не пригодятся. И еще — о полоне не думайте, даже если ляхи пообещают сохранить жизнь! Для панов слово, данное московиту или казаку, что пыль и труха — забудут и не вспомнят. Сдадимся — на колы пересажают, как пить дать! Уж лучше честная смерть в бою, братья!!!

— Гойда-а-а-а!!!

Ответом мне стал отчаянный, яростный крик ратников, готовящихся продать свои жизни подороже.

Ну, понеслась…

Я привалился к объемистому дубовому стволу, выглядывая из-за него на тропу — и периодически осматриваясь по сторонам. По плотной, испещренной полосками, словно глубокими расщелинами коре еще ползают одинокие лесные муравьи, а листва могучего дерева пока остается насыщенно зеленой… Отчего-то мне подумалось, что это далеко не самое худшее место, чтобы принять свой конец — но эту мысль я постарался отогнать, принявшись спешно мастерить ручную гранату. По всему видать, что запас пуль и пороха я весь израсходовать не успею — а так будет какой-никакой сюрпризец ворам и ляхам напоследок!

Вскоре на тропе показались всадники — но, приникнув к диоптрическому прицелу трофейного карабина я понял, что это возвращается бойцы секрета, после чего тут же воскликнул:

— Не стрелять! Наши!!!

Пять минут спустя боевое охранение поравнялось с перевернутыми телегами; из шести казаков и драгун уцелело пятеро, одного из стрельцов привезли, перекинув безвольно болтающееся тело через седло. Заметив невольное изумление на лице Еремея Азарова, косматого, разбойного вида казака с чрезвычайно длинными, жилистыми руками, возглавившего арьергард, я только коротко бросил:

— Обложили нас, «Коса»! Пара сотен конных воров — да с пушками, что тропу пристреляли на выходе из леса!

Косарь в сердцах помянул всех родственников и предков тушинцев и ляхов с литовцами, да чтобы он сделал с их женами — после чего, чуть успокоившись, уточнил:

— Что делать думаешь, голова?

Я невесело усмехнулся, по-прежнему едва выглядывая из-за дерева:

— Здесь дождемся ворога, здесь бой и примем. Сдаваться нельзя, потому как…

Но донец только рукой махнул, перебив меня:

— Да знаю я, что сдаваться нельзя! Только я, атаман, предлагаю назад вернуться, обойти ляхов лесом, да по широкой дуге. Глядишь, разойдемся с черкасами сторонами — а там ищи-свищи нас в глубокой чаще!

На пару секунд я просто онемел, услышав столь очевидно простой и одновременно с тем удачный план! Но при этом у меня внутри все аж задрожало от возбуждения при виде открывшихся перспектив — словно пелена с глаз слетела! Действительно, коли мы пешими пойдем, так ведь сможем же скрыться в чаще, наверняка сможем. У тушинцев большинство конных, они за нами не двинутся — а запорожцы в случае чего окажутся уже в меньшинстве… Но есть, однако, один важный нюанс, портящий «всю малину»:

— А с ранеными что? На руках ведь не унесем!

Коса почернел лицом, но ответил уверенно, не дрогнув голосом, при этом решительно рубанув рукой по воздуху:

— Кто сможет идти — тот пойдет с нами. Кто не сможет — тех добить! Все равно воры их растерзают — а так хоть легкую смерть примут от рук товарищей…

Я угрюмо замолчал, оказавшись перед столь нелегким моральным выбором — невольно ощущая, как на мне скрестились взгляды драгун-стрельцов. В обоих случаях взгляды ищущие, жадные, отчаянные, недоверчивые, взгляды людей, кому, возможно, обещана жизнь — и кого мне придется обречь на смерть… С одной стороны, казачий голова прав, тяжелых осталось немного, и не факт, что они бы выжили, не будь даже засады на нашем пути. И уж точно несправедливо будет губить уцелевших воев из-за обреченных тяжелых!

Но с другой стороны, окажись бы я сам на месте беспомощных раненых — то как бы принял такое решение соратников? Согласился бы с ним, согласился бы с тем, что у меня забирают пусть даже призрачный шанс на спасение, пусть даже призрачный шанс вернуться к родным, к семье? К любимой… Да, им практически гарантирована смерть при любом раскладе — но кому тогда резать своих же, если я приму сторону Косы?

Я вот точно не смогу… Хотя раз я командир, то я и должен своей же рукой принять грех на душу, с которым мне жить до конца — и еще неизвестно, насколько далекого конца…

Кроме того — я действительно командир. Командир, который привел воев сюда, в эту «точку», позволил загнать нас в западню. Я командир, чьи ошибки при планировании первой засады привели к потерям, привели к тому, что наши тяжелые и получили свои ранения. Я командир — и я за них в полном ответе… И как мне тогда жить, зная, что по моей воли — или хотя бы с моего согласия добили моих же бойцов?

Как мне потом взглянуть в глаза их жен, матерей, детей, коли доведется?!

— Уходи, Коса. Бери своих донцов — и уходи, вы нам крепкую службу сослужили.

Донец, уже соскочившей с лошади и приблизившийся ко мне со своими людьми, осуждающе покачал головой — но после согласно кивнул, приняв мой выбор. Я же чуть возвысил голос — и продолжил:

— Все, кто желает уйти с донцами — уходите сейчас, с Еремеем и его казаками! В том вам мое полное разрешение и согласие, греха на вас нет! Только перенесите мне всех раненых поближе, да смену ружей оставьте. Я же тут повоюю еще немного…

Ага. И когда совсем худо будет, как раз подорву гранату. Так и раненые сразу «уйдут», и сам ляхам не достанусь, и из воров наверняка ведь кого достану… Да, перспектива пугающая — но не настолько пугающая, как медленная смерть на заостренном коле, разрывающим твои внутренности изнутри.

Жалко только, что Раду больше не увижу — но лучше об этом не думать. Вообще. А то такая тоска накатит — итак внутри уже что-то оборвалось, как озвучил свое решение… Хотя с другой стороны, тут же стало гораздо легче дышать.

— Я с тобой останусь, сотник!

Рядом у моего дуба опустился на корточки горнист Никола — молодой парень, в свое время очень дружный с Тимофеем. В бытность стрелецкого сотника современником семнадцатого века, а не двадцать первого… Но парень с бледным лицом и решительно горящими сейчас глазами, пусть и был огорчен некоторым отдалением «друга», однако же остался предан ему до конца.

У меня аж в горле запершило — и в глазах как-то предательски пощипывает…

— Ни в коем случае, Никола. Тебе еще жить да жить! Я сотник и приказываю…

— Нет, Тимофей, не приказывай даже — все одно останусь! Неправильно это, своих раненых добивать! Что же мы тогда за душеубцы?! Перед Богом каждый свой ответ нести будет — так неужто меня попрекнут тем, что я друзей своих бросил, ближников умирать да своего благодетеля, в сотню взявшего?! Не бывать тому!

Прежде, чем я хоть что-то сумел ответить (стараясь справиться с явно задрожавшим голосом так, чтобы не сдал меня) — и справа, и слева раздались голоса «ореликов», уже прошедших с Тимофеем огонь и воду:

— Я тоже останусь!

— И я!

— Негоже братьев в беде оставлять!

— И мне перед Богом ответ держать! Остаюсь!

…Пятерых тяжелых, двое из которых находятся в беспамятстве, мы сложили в небольшой низине за кустами — подальше от дороги. К ним я отрядил Николу, уже не слушая его возмущенных возгласов и протестов — быть может, мне удастся провести бой так, чтобы ляхи лежку раненых и не обнаружили… А если нет — горнисту помимо карабина я отдал и два пистоля для ближнего боя, и свою гранату.

Со мной, включая и меня, и Николу, осталось четырнадцать стрельцов (в основном ветеранов сотни) — да один казак, решивший, что уже зажился на белом свете, а компания для ухода и момент подобрались наиболее подходящие. Коса не стал отговаривать соратника от верной смерти, а просто ушел — уведя за собой также тринадцать человек, половину уцелевшего отряда. Прежде всего, своих донцов, неотступно следующих за атаманом, наших легкораненых, не особо и полезных в бою, молодняк… И крепко семейных мужиков, у которых как в поговорке — семеро по лавкам, коим без батьки не продержаться. Я их нисколько не винил — наоборот обрадовался, что кто-то спасется. Но сами стрельцы уходили в тяжелом молчании, пряча глаза от соратников — и лишь украдкой крестя нас двумя перстами…

Выжидающие на опушке ляхи в лес так не пошли. Да и чего ради им рисковать собой в чаще, где пуля может вылететь из-за любого дерева и куста — раз есть загонщики? Умно и расчетливо, ничего не скажешь… Предположив, что висящие на хвосте запорожцы, не услышав звуков боя, пойдут сквозь лес пешком, пока основная масса воров все еще возится с засекой, я развернул восемь бойцов широкой цепью в стороны от дороги. Еще двух человек оставил у самой тропы — им мы из остатков запасов пороха и пуль изготовили еще по одной гранате… Кроме того, по паре лучших стрелков мы отправили чуть подальше в лес, метров за семьдесят от засады, на фланги — причем так, чтобы они залегли лицом к тропе. Таким образом, я решил дать фронтальный бой приближающимся запорожцам — а когда те демаскируют себя ответными выстрелами, фланкирующий огонь по ним откроют лучшие, самые точные стрелки, коим я отдал аж по три карабина…