Пепел и роса

* * *

Вот как после этого восстановить свою репутацию в глазах всей челяди? Теперь даже на Демьяна ходить перестанут. Печально, Усте одной тяжеловато будет.

Но помимо таких мелочей стоит обдумать связь между графом, этими его гостями, мной и трупом у ограды. С покойником вариантов два — это или случайный свидетель, или конкурент. Насчет причин для наблюдения — графу виднее. Но разбег побольше — это могут быть и революционеры-бомбисты, и просто желающие прославиться идиоты, и еще (а думать это совсем неприятно) это вполне могут оказаться люди, заинтересованные удивительными гостями.

Лазорка послушно добрела до дома — она как-то особо чутко улавливает настроение людей и не встревает, когда на душе совсем раздрай, а там мне стало сразу не до переживаний. Пока мы шатались по покойникам, Евдокия надумала рожать.

И вот тут-то я испугалась по-настоящему. Когда на твоих глазах человек орет так, что выворачивает наизнанку, это совсем не то, что лежащий тихий покойничек. Устя уже сбегала за повитухой, которая оказалась пьяненькой после успешных родов накануне и даже руки вымыть не соизволила, устроившись рядом с Евдокией на кровати и напевая что-то задушевное. Я наслышана, что роды — процесс естественный, даже изучала эту механику, пока Люська сдавала акушерство — мы всей семьей тогда много лишнего узнавали, но подобная помощь не обнадеживала.

Я поймала зеленоватого лицом Митрофана и снабдив денежкой отправила к врачу. Жил неподалеку в доходном доме человек, изредка возвращавшийся затемно в белом халате. Вскоре он появился у нас на пороге, несколько ошарашенный подобной демократичностью графини, лично наблюдающей роды кухарки. Доктор выгнал нас всех и лично занялся роженицей.

Солнце поднялось к зениту, мы так и не позавтракали, так что пришлось брать Устю с корзинкой и ехать в ближайший приличный ресторан, где нас с трепетом и нежностью снабдили провизией на весь день и пообещали повторить уже с доставкой на дом.

Дома первым делом мы услышали мяуканье. Странно, вроде бы кошек мы не заводили, но оказалось, что эти странные звуки издает младенец. Евдокия родила девочку, живую, крупную. Страшненькую, конечно, как и все младенцы, но живую. Доктор, однако, радости не проявлял и что-то озабоченно пояснял Мефодию.

— Доктор, извините, мы не успели познакомиться. — вклинилась я в серьезный мужской разговор. — Графиня Татищева, Ксения Александровна.

Протянула ему ладонь и с удовольствием увидела тщательно обстриженные чистые ногти на его руке.

— Полозов, Семен Агеевич, врач. — машинально ответил он.

— Что с моей Евдокией?

— Да я вот как раз объяснял мужу…

— Это не муж, муж ее в солдатах, так что можете объяснить мне. — не терпящим возражений тоном я оборвала его.

— Гмм… Как изволите. Роженица неплохо перенесла роды, жить будет. Плод жизнеспособный, но вот ноги…

— Что с ногами?

— Я не знаю причин, но нижние конечности плода сильно деформированы и не реагируют на раздражение.

Черт бы побрал все!

— Ее избила свекровь несколько месяцев назад. — вспомнила я.

— Что ж, это многое объясняет. — доктор Полозов собирал инструменты в чемоданчик. — Ребенок в остальном крепкий, жаль, что так получилось. Слабого бы можно было не выхаживать… Ну да она баба молодая, крепкая, еще нарожает…

И покинул наш притихший дом. Обедала я, как-то не особо ощущая вкуса еды, а челядь затаилась на кухне. Как будто покойник в доме. Всесторонне обдумав ситуацию, отправила Мефодия в казарму к молодому отцу. Его конюх доставил почему-то немного потрепанным, наверняка раза три или четыре наш везунчик спотыкался о стены домов со всего роста. Пока мужчины проходили через заднюю дверь на половину прислуги, я поглаживала круп Лазорки, невидимая для окружающих. Свистом подозвала Мефодия, похлопала по плечу. Молодец, ситуацию понимает правильно.

О чем там говорили новоиспеченные родители мне неведомо, но беседа прошла быстро, закончилась рыданиями Евдокии, которые тут же подхватил младенец. Уже во дворе этот щуплый рыжеусый мужичок потрясал кулаком и требовал избавиться от урода. Как-то сама собой открылась дверь, и отвязанная Лазорка совершенно случайно наподдала незнакомцу обоими копытами.

— С лошадью поосторожнее, милейший, денег стоит. — обронила я, шествуя в дом.

Молодую мать навестила спустя пару часов. Евдокия сидела на кровати, плотно обвязав голову черным платком, и я даже помертвела в первую минуту. Но из-за подушек раздалось ворчание, и можно было выдохнуть.

— Ну что ты, милая? — осторожно погладила ее по плечу.

— Да что ж тут скажешь, Ваше Сиятельство… — расплакалась опять она. — Куда ее, такую?!

Вот выше промежности новорожденная выглядела совершенно нормально: упитанный щекастый маленький человек с багровым червячком пупка, плотно сжатыми кулачками и насупленным взглядом из-под опухших век. А ниже… свернутые рогаликом ножки оказались тоньше запястий и явно короче рук. Я подошла и погладила девочку по телу. Так одернулась от прикосновения к ручке, жадно обхватила губами палец, но даже не пошевелилась от щекотки ступни. Подобное и в моем времени — приговор.

— Дуня, она есть хочет. — прошептала я.

Кухарка чуть помедлила и поднесла уродца к груди. В пеленке девочка вообще не отличалась от других детей.

— На все воля Божья. — больше на ум аргументов не пришло. — Как назовем-то?

Евдокия подняла на меня тяжелый взгляд. Об этом она еще не подумала.

— Я думала мальчика Платошей назвать. А девочку — Марфушей, как матушку мою звали. — отстраненно проговорила она.

— Вот и славно. Сейчас батюшку кликнем и нынче же окрестим. — успокаивающе бормотала я, пугаясь этой черноты в лице всегда благостной Евдокии. Послеродовые депрессии накрывают и благополучных мамаш, что уж говорить про такое. Не ровен час, сама удавится или дочку сгубит.

Бедняга Мефодий уже заметно хромал, отправляясь в следующий поход. Он отчего-то заартачился и отказался становится крестным отцом Марфуши, не помогло даже то, что в матери вписалась я сама. Начал что-то говорить о недостаточном собственном благочестии, в общем зачудил. Вот только этого мне не хватало к концу дня. Красноперовы смотрели исподлобья — от них в этом деле толку было чуть.

Был у меня один вариант, конечно… Пришлось идти наверх, взяв обещание с Усти, что она ни на минуту не спустит глаз с молодой матери, писать на дорогой лощеной бумаге с фамильным татищевским гербом (заказала целую пачку и использовала только на благодарственные письма) приглашение для господина Лугова. Официальное. Срочное.

Тот, к моему изумлению, добрался раньше священника.

— Чем могу помочь, Ксения Александровна? — чист, ухожен, элегантен, только вот глаза больные.

Я усадила его в своем кабинете, велев Демьяну сменить Устю, которая почти прилично справилась с подачей чая.

— Новая девочка? — обратил на нее внимание посетитель.

— Да, взяла вот сиротку в дом. Старательная. Конечно, учится пока, но Ваши девушки ей в пример. — я пододвинула тарелочку с сушеными ананасами и орешками, которыми Лугов чинно лакомился.

Про его слабости Сусанна мне рассказала все и немного больше. Я знала о его привычке копировать манеры графа и потом тайком принимать те же позы на диване, о вкусовых (ананасы) и алкогольных (черничная настойка) пристрастиях, об одержимости собственным телом и безразличии к обоим полам. И сама догадалась, для чего он хранит в шкафу шелковые чулки — если горничные копнут глубже, они и платья найдут, уверена.

— Я хочу предложить Вам, Алексей Трифонович, стать моим… — драматическая пауза, как раз чтобы поперхнулся. — кумом.

Когда он откашлялся, выпил воды и слезящимися глазками уставился на меня, продолжила.

— Евдокия, помните же ее, разрешилась от бремени, родила девочку. И мы ее окрестим сегодня же — Мефодий как раз за батюшкой отправился. А то дитя так слабо…

И вот попробуй теперь вывернись.

Он даже не стал пытаться. Все же даже дефективная графиня в кумах — это не у каждого мажордома случается.

Прибывший священник оказался на диво обаятельным и каким-то светлым человеком. Он мигом оценил ситуацию, ласково поговорил с Евдокией, торжественно провел ритуал крещения — мне пришлось ущипнуть Лугова, чтобы тот лицо сделал попроще, когда увидел особенности ребенка.

— Верую во единаго Бога Отца, Вседержителя, Творца небу и земли, видимым же всем и невидимым. И во единаго Господа Иисуса Христа, Сына Божия, Единородного, Иже от Отца рожденнаго прежде всех век; Света от Света, Бога истинна от Бога истинна, рожденна, несотворенна, единосущна Отцу, Имже вся быша. Нас ради человек и нашего ради спасения сшедшаго с небес, и воплотившагося от Духа Свята и Марии Девы, и вочеловечшася. Распятаго же за ны при Понтийстем Пилате, и страдавша, и погребенна. И воскресшаго в третий день по Писанием. И возшедшаго на небеса, и седяща одесную Отца. И паки грядущаго со славою судити живым и мертвым, Егоже Царствию не будет конца. И в Духа Святаго, Господа, Животворящаго, Иже от Отца исходящаго, Иже со Отцем и Сыном споклоняема и сславима, глаголавшаго пророки. Во едину Святую, Соборную и Апостольскую Церковь. Исповедую едино крещение во оставление грехов. Чаю воскресения мертвых, и жизни будущаго века. Аминь. — рокочущий голос священника наполняет нашу комнату неопределенного назначения.

— Аминь. — повторяем мы.

Где-то в своей каморке молятся Красноперовы. И их молитва так же доходит до Господа, а свет ее делает жизнь малышки хоть чуть-чуть, но радостнее.

Я не знаю, почем тут нынче крещения, но вряд ли вкладего, утешившего мать, меньше, чем у врача, принявшего Марфу.

По случаю такой радости мы накрываем большой стол, лакомимся ресторанными припасами, немного грешим и распечатываем черничную наливку, которую как раз для взятки Лугову и берегли.

— А что девица Ваша на крестинах не была? — в какой-то момент спрашивает разомлевший мажордом.

Девица замерла.

— Смущается посторонних. Вы для нее — как генерал для солдата.

Умиротворенный Лугов покинул наш дом в самом благостном настроении, успев насплетничать о чудовищном злодеянии в аристократическом квартале.

— Вот представьте только, Ксения Александровна, только Вы уехали, а за усадьбой труп нашли. Полиция приезжала, да. Поговорили с Их Сиятельством, опросили всю прислугу и уехали восвояси… нет, незнакомый труп. Никто его не опознал, чужой какой-то.

— Неужели разбойники? — ужаснулась я. — Сохрани Господь! В таком приличном месте и средь бела дня жизни лишают. А я ведь там сколько жила — двери-то не всегда закрывали….

— И не говорите, Ксения Александровна! — он весь ушел в мысли об опасности проникновения врага на вверенную территорию.

— Теперь и окна, и двери надо будет укрепить от греха. — посоветовала я. — У меня как раз мастер такой имеется. — и сплавила кума восвояси.

— Что сидим, как на поминках? — спросила я у прислуги, в молчании нависших над тарелками. — Человек родился, между прочим, душа Божья. Устя, неси завтрашнюю еду, отмечать будем.

Устя тоже не особо видела повод для радости, но к моим сумасбродствам уже привыкла и воспринимала их стоически. За почти два месяца брат и сестра отъелись, отоспались и выглядели как раскрашенные картинки, по сравнению со своими бледными первоначальными образами. В стабильной и размеренной жизни Демьян начал чаще смотреть на окружающих, меньше сутулился. О чем думала Устинья, мне неизвестно, но точно не страдала, а порой я заставала улыбку на ее лице — истинную, а не дежурную.