Последний Эйджевуд

***

В шестом часу вечера горячее тропическое солнце на бледном небосклоне начало клониться к закату. Через час город должен был нырнуть в темноту ночного тумана.

— Если мы до утра не свяжемся с туземцами, завтра может оказаться поздно, — высказал свои опасения Боб.

Товарищи молча согласились с ним. Все продолжали ломать головы, выискивая способ найти местных коммунаров.

— Я считаю, — продолжал Боб, — что нам будет лучше вернуться в одну из известных нам конспиративных квартир. Наступает ночь, и хижины вряд ли будут оставаться пустыми. Демонстранты наверняка вернутся ночевать домой. А с ними вернутся и коммунары.

Предложение Боба, хоть и строилось на догадке, казалось единственным выходом. Товарищам оставалось только согласиться с ним.

Огибая оживленные места, коммунары направились по боковым улицам на окраину, к лачугам, где уже побывали сразу по приезде.

Шум демонстрации здесь едва слышался. Но, чем ближе они подходили, тем громче звучали возгласы и песни. Наконец стало очевидно, что демонстранты шли на окраину.

— Нам надо бежать, — посоветовал Гарри. — Если мы столкнемся с демонстрантами, они, бьюсь об заклад, примут нас не по классовому принципу, а по расовому.

Но товарищи опоздали.

На широкую площаль уже сворачивали из-за угла первые ряды протестующих. Перед толпой демонстрантов гарцевали несколько всадников.

Горстка людей на пустой площади сразу приковала к себе внимание демонстрантов. Не успели товарищи спрятаться за ближайшие лачуги, как всадники с громкими криками поскакали к ним.

— Нас трое, защищаться бессмысленно, — второпях бросил Боб. — Будем надеяться, что они не станут убивать нас сразу и позволят поговорить с их предворителями, а среди тех могут оказаться коммунары.

В тот же миг подскакавшие всадники окружили товарищей плотным кольцом. По лицам их было видно, что опасения Гарри имели под собой веские основания.

С проклятиями прижав товарищей к забору, индусы размахивали нагайками и были готовы начать их избивать. Боб не знал хинди и по отрывистым, угрожающим ругательствам индусов понял одно: их приняли за солдат армии интервентов, собак-европейцев, и собирались здесь же покончить с ними, устроив самосуд.

Хинди знал только третий из коммунаров, Джим. Силясь перекричать десяток озверевших индусов, он начал уговаривать нападавших. Индусская речь сразу остановила туземцев. Но вскоре они обозлились еще больше. Теперь они были совершенно уверены, что перед ними европейские солдаты, которые за время пребывания в Индии выучили местный язык. В ответ на оправдания Джима двое индусов сильно огрели его нагайками. Бедный Джим упал, вскрикнув от страшной боли. Его крики только раззадорили всадников: с дикими воплями они набросились на товарищей и принялись лупить их вдоль и поперек. Напрасно Боб пытался выбраться за круг лошадиных ног и броситься к толпе демонстрантов, у которых надеялся найти защиту. Копыта топтали его, а на голову и плечи раз за разом падали удары сыромятных нагаек. Он видел, как демонстранты прошли мимо и скрылись, свернув за угол.

Заливаясь кровью, уже не крича, а только хрипя, едва держась на ногах и то и дело падая, несчастные товарищи молили разъяренных индусов пощадить их. Но те не знали жалости, и видно было, что они собрались забить пленников до смерти.

— Мы коммунары! — хрипели умирающие товарищи. — Мы враги интервентов. Мы ваши друзья!

Но все было тщетно. Нагайки все чаще обрушивались на их плечи.

Тогда, теряя последние силы, Боб вытащил из потайного кармана красный партбилет.

— Ленин! Ленин! — еле прохрипел он, размахивая партбилетом. — Ленин! — И, теряя сознание, упал на тело уже лежавшего без чувств Гарри…

В тот же миг удары прекратились, смолкли и дикие возгласы. Краем глаза Боб успел заметить, как всадники быстро соскочили с коней и кинулись к ним, лопоча:

— Ленин… Ленин…

Боб очнулся от страшного холода. Он был весь мокрый. Высокий строгий индус размеренно лил ему на голову воду, а второй старательно обмывал окровавленную, разоздранную кожу.

Боб пошевелился. Все тело болело и горело. Он застонал сквозь зубы.

Старший индус перестал лить воду и наклонился к нему. Он осторожно взял Боба за плечи и помог ему сесть.

Затем наклонился еще ближе и заглянул Бобу глубоко в глаза.

— Ленин? — с болью спросил он, и голос его дрогнул. — Ленин?..

— Ленин, — чуть слышно ответил Боб.

На тусклых глазах индуса блеснули слезы и потекли по старческим, сморщенным щекам. Руки его, державшие Боба за плечи, задрожали, и седая голова бессильно закачалась. Старый индус плакал.

— Ленин, — произнес он еще раз, скрестив на груди руки и опустив голову. Затем он обратился к Бобу на ломаном английском языке:

— О, почему вы не сказали сразу, что вы ленинцы? Да простит нам небо наш злой поступок!

Боб слабо улыбнулся. Он нашел руку индуса и сжал ее крепко, как мог:

— Ты ленинец, дедушка?

Затем поднес загрубелую руку деда к губам — и поцеловал. К горлу его что-то подступило…

Могучий великан Боб почувствовал, что сейчас заплачет…

Остальные индусы с виноватым видом ходили вокруг Гарри и Джима и старались чем могли угодить им. Они промывали и перевязывали их раны с умением и нежностью опытных сестер милосердия…

Через час товарищи пришли в себя и смогли расспросить индусов о последних событиях.

Оказалось, что демонстранты, вооружившись, двинулись к лагерю интервентов и расположились напротив. С восходом повстанцы собирались атаковать солдат и — либо раздавить их грудью, либо умереть за свободу страны.

— Наши предводители объявили Индию советской страной, — закончил крепкий молодой индус. — Мы сами будем властью! Как в стране Ленина!

Боб заволновался. Он настаивал, чтобы коммунаров немедленно отправили в ряды повстанцев для встречи с руководителями восстания.

— У нас к ним поручение из страны Ленина.

Но индусы отказались везти товарищей в повстанческий лагерь.

— Вы еще слишком слабы и не выдержите тряски на лошадях. Вы можете умереть, и тогда трудящиеся Индии не простят нам нашего злодеяния.

Наконец сошлись на том, что двое индусов поедут к повстанцам и привезут кого-то из руководителей. На всякий случай Боб написал на листке несколько слов и передал их с паролем.

Всадники ускакали. Коммунары остались с тремя другими индусами.

Крепкий молодой парень, очевидно, более развитый и сознательный, чем остальные, завязал беседу с коммунарами. Он рассказывал о местной жизни, притеснениях интервентов, борьбе с ними и частых бунтах, жаловался на жестокую колониальную политику местных властей.

— Я тоже коммунист. Я тоже ленинец! — запальчиво восклицал он. — Я возьму оружие и буду резать всех англичан, всех европейцев, у которых нет писем от Ленина.

«Письмами от Ленина» он называл партбилеты.

— У меня нет письма от Ленина, — сетовал он. — Но когда мы разобьем европейцев, мы пойдем в страну Ленина и получим там эти письма. У многих из наших уже есть такие. Но первым делом надо вырезать всех англичан, всех европейцев.

Боб вмешался в разговор:

— Вы не совсем ясно осознаете положение вещей, товарищ, — сказал он. — Почему вы так огульно осуждаете всех европейцев? В вас много расовой и национальной ненависти, а классовой линии нет. И потом, как доказала нам сегодняшняя демонстрация, свидетелями которой мы были, вы недостаточно ясно понимаете организацию восстания и роль в нем Компартии…

— О? — удивленно поднял брови индус.

— Я говорю о роли Компартии в стихийном восстании неорганизованных масс. Компартия должна играть организационную роль, а сегодня…

Индус смущенно покашлял и с недоумением посмотрел на товарищей.

Гарри весело рассмеялся:

— Боб, ты дурак! Разве можно говорить такими газетными фразами?

Боб устыдился и начал выражать свои мысли языком, понятным для политически неграмотного туземца:

— Индусам надо своих пузанов потрясти. А потом вместе с английскими солдатами и рабочими биться с богатеями всего мира. Только тогда Индия освободится от их ига и присоединится к другим рабочим странам.

Разговоры затянулись до утра. Товарищи уже начали беспокоиться. Наконец, когда на горизонте сверкнула красная полоса — предвестница тропического дня — под окнами лачуги послышался топот лошадиных копыт.

Лачуга сразу наполнилась людьми. Приехали человек двадцать. Здесь были и английские, и русские подпольные работники, были туземцы-коммунары, были и беспартийные — индусские народные агитаторы и вожаки.

После короткого обмена дружескими приветствиями повстанцы приступили к совещанию. Надо было обдумать план борьбы. Из окрестных городов и поселков поступали известия о том, что восстание началось везде, что вся Индия поднялась, как один человек. Но у повстанцев было мало оружия, а враг, хоть и немногочисленный, был хорошо вооружен, главное же — располагал ядовитыми газами, о которых индусы были много наслышаны и которых боялись. Никаких средств защиты от газов не было. Если англичане применят газы, восстание будет подавлено, погибнет и весь народ.

Тотчас же разгорелись споры. Старые индусские главари не желали ничего слышать, — они хотели одного: уничтожить всех неиндусов, всех иностранцев. Они хотели освобождения и священной национальной войны. Молодые индусские коммунары совместно с коммунарами-европейцами напрасно пытались их переубедить и доказать необходимость не национальной, а классовой войны. Эти доводы только разожгли их, и они даже стали с ненавистью поглядывать на коммунаров-европейцев.

— Индия для нас, для индусов! — кричали они. — Ни один иностранец не должен уйти живым!

— Подождите немного, — убеждал их Боб. — Вы увидите, что английские солдаты сами восстанут против своих командиров и придут нам на помощь.

— Нам не нужна братоубийственная война, — поддерживали его туземцы-коммунары.

Но деды были непреклонны.

— Пока мы будем ждать, они удушат нас газами, — доказывали они.

Товарищи уже начали опасаться за исход дела.

А коммунары, ушедшие в английский лагерь, не подавали о себе никаких вестей.