Шофер

* * *

Кольцова всё утро пятницы мучилась головной болью, две таблетки аспирина поначалу помогли, но к обеду по вискам и макушке вновь долбили молоточки. Вчерашний вечер в ресторане уже не казался ей таким волшебным и интригующим, равно как и его участники, на вопросы Коврова девушка отвечала вяло, и тот вскоре отстал. В середине дня машина оказалась в районе Кузнецкого моста, Лена попросилась заехать домой, забрать кое-какие вещи. На удивление, Николай возражать не стал, даже наоборот, поднялся в квартиру Лацисов вместе с ней, вмиг очаровал домработницу Глашу, напросился на вчерашние щи и свежеиспечённый пирог с рыбой, нахваливал их как мог, утверждая, что так в лучших ресторанах не готовят. Кольцова к еде почти не прикоснулась, только чаю горячего попила, отчего ей стало ещё хуже, к горлу подкатил неприятный комок, сердце ухало невпопад и руки стали ледяными.

— Знаете что, Елена Станиславовна, — завил Ковров, с аппетитом уплетая тёплую ватрушку, — я это так не оставлю. Точнее, оставлю вас здесь, потому что здоровьем пренебрегать нельзя. Идите-ка, ложитесь, и не вставайте до утра, почитайте книжку какую-нибудь.

— Ой, — Глаша, которая с умилением за ними наблюдала, всплеснула руками, — совсем из головы вылетело. Леночка, тебе из милиции конверт пришёл.

Кольцова распечатала бумаги, буквы перед глазами плыли, но общий смысл она поняла.

— Николай Павлович, не хотелось бы утруждать, не поймаете извозчика? — спросила она.

Ковров готов был утрудиться. Он не только помог собрать вещи и снести вниз, но и лично довёз Лену до дома Пахомовых, а там довёл до комнаты Сергея. А когда узнал, как зовут брата хозяйки дома, чему-то заулыбался.

— Вот ведь как случается, ещё говорят, что мир большой, — невпопад заметил он, поцеловал Кольцовой руку, и умчался на прокатном автомобиле, сказав напоследок, что до полудня понедельника в услугах и Лены, и Травина не нуждается.

Сергей приехал домой, когда уже стемнело, уставший, голодный и злой. Весь день и вечер они с Радкевичем мотались по городу, и казалось, объехали его вдоль и поперёк. Такое суматошное передвижение объяснилось по приезду на Генеральную. Радкевич потребовал остановить автомобиль на углу площади, возле ресторана, протянул пятнадцать рублей.

— Это не тебе, — надменно усмехнувшись, сказал он, — мастерская напротив, отвези экипаж, пусть отремонтируют и крышу перетянут, отдашь деньги каретнику. А как будет готово, Петька заберёт, на этом я с тобой прощаюсь.

Мастерская находилась тут же, на Преображенской площади, возле трактира, где извозчики проводили свободное время — длинный сарай, одной стеной примыкавший к двухэтажному каменному зданию. Радкевич стоял на углу, наблюдая за Травиным и автомобилем, так что спонтанно возникшая идея отвезти машину на Божедомку и там продемонстрировать дворнику так и осталась пока что только идеей. Сергей решил сделать это позже, под каким-нибудь предлогом. Каретный мастер, неопределённого возраста мужчина с землистым лицом, деньги спрятал за пазуху, и обещал, что экипаж будет готов почти немедля, может быть в воскресенье, а может и в среду, как получится. Сергей кивнул, вышел из мастерской, и только дойдя до моста, взглянул на часы.

Часов на запястье не оказалось, Травин точно помнил, что ещё в обед, когда он, ожидая Радкевича, перекусывал на Малой Бронной в кооперативной столовой, хронометр был при нём — он взглянул на время, садясь в машину, и после этого оттуда не вылезал. Пришлось вернуться обратно в мастерскую. Студебеккер стоял нетронутый.

— Хоть всю ночь ищи, — махнул рукой мастер, по его лицу было заметно, что он расстроился, пропажа могла и ему достаться, — только больше не трогай ничего.

Сергей открыл двери, осмотрел диваны сверху, на заднем чуть было не поцарапался об оставшиеся осколки, и начал шарить сначала под передним сиденьем — там ничего не нашлось, а потом под задним. Ремешок часов он нащупал в самой глубине, потянул на себя, но они словно за что-то цеплялись. Сидения диванов у Студебеккеров крепились на четыре болта, два можно было отвернуть из салона, а ещё два — со стороны днища, Травин, игнорируя предупреждение хозяина мастерской, нашёл подходящий инструмент и домкрат, приподнял автомобиль сначала с одного бока, потом со второго, выкручивая нижние болты, а потом то же самое проделал с верхними. Спинка осталась на месте, а низ Сергей вытащил.

На фанерном полу лежали часы, а рядом с ними — золотая цепочка с синим камушком-кулоном.

— Вот, почитай, — Лена протянула ему листы бумаги, стоило Сергею переступить порог комнаты, — твоя Сима утверждает, что никто её не насиловал и не спаивал. Ты где был, на станции вагоны разгружал?

— Почти, — молодой человек сел на пол, чтобы не пачкать мебель, пробежал глазами печатный текст и карандашные пометки, — насиловали и спаивали, и я даже знаю, кто.

— Откуда? Кто они?

Травин молча положил рядом с Леной цепочку с синим кулоном. Мужчина может забыть, а то и вовсе не заметить, что надевала женщина месяц или год назад, какие на ней были серьги или кольца, но другая женщина об этом будет помнить всегда, особенно если у неё есть для этого личные причины. Кольцова украшение, которое было на Симе в тот день, когда они встретились в Сокольниках, узнала сразу же.

— Надо сейчас же идти в милицию, — девушка вскочила, начала собираться, возбуждённо шагая по комнате, — эти сволочи не должны просто так жить, их нужно арестовать. Немедленно. Давай, что же ты медлишь.

— Погоди, — Сергей заставил её сесть на стул. — Во-первых, один из них уже мёртв. Да, я своими глазами видел, ему череп раскроили топором. А во-вторых, есть ещё кое-что, о чём тебе надо бы узнать.

До этой минуты Травин не хотел вмешивать Кольцову, но тут многое наложилось одно на другое — и Пилявские, и то, что Ковров её с Радкевичем познакомил неизвестно по какой причине, и что с Симой случилось. Он рассказал Лене почти всё, что знал, и о Коврове, который утверждал, что на ОГПУ работает, и о бандите Радкевиче и его подручных-апостолах, и о хулиганах из Сокольников, и даже о драгоценностях. Кольцова поначалу не верила, потом была готова снова бежать в подотдел уголовного розыска к Панову или даже к самому инспектору, но наконец взяла себя в руки, достала свою тетрадку и начала записывать. Ей легче думалось, когда слова обретали видимость.

— Погоди, а Кальманис тут при чём? — поначалу не поняла Кольцова.

Но потом поняла.

— Ах он сволочь, а про женщину эту я знаю, она в Гохране уборщицей работает, вдова, вечно нуждается, хорошо хоть с комнатой ей дядя Генрих помог. Муж от тифа умер, когда ребёнку ещё года не было, так они в Москву подались от нужды. Ну Карлис, ну хорош, ко мне подкатывал, а сам в это время с другой. Я у Генриха спрашивать про него не буду, а у тёти Яны обязательно спрошу, она может и слышала что. Так значит, им комната пустая нужна?

— Могли в любое укромное место прятать, но мне кажется, Радкевич по коридорам и уборным не искал, слишком много любопытных глаз, тут уединение нужно. Ты говоришь, Шестопалова в Гохране работает, может быть замешана?

— Женщина с ребёнком? — Лена почти не задумалась, — Нет, не могла, наверное, голову ей задурили и всё.

— Меня она уже видела, — Травин думал совсем по-другому, но переубеждать не стал, — если ещё раз при ней появлюсь, может сболтнуть. Может и не сболтнуть, но риск есть. Она на работу уходит, ребёнка оставляет с соседями, попробую ещё всё осмотреть.

Молодые люди проговорили до четырёх утра, уже светло на улице стало, когда Лена наконец не выдержала и уснула как была, в одежде и с исписанной и исчёрканной тетрадкой в руках. Сергей задёрнул шторы поплотнее, и тоже улёгся на кровать. Раньше никогда такого не было, а сейчас выговорился, и легче стало, словно разделил ответственность с кем-то ещё, а не наоборот, взял чужую на себя.

В дом с драгоценностями Травин поехал к десяти утра, к этому времени те, кто работает в первую смену, уже давно трудились, а те, кто во вторую, ещё спали. В Гохране, как сказала Кольцова, убирались с раннего утра и до обеда.

У воров и грабителей смен не было, скамейку, на которой днём раньше сидел Рябой, занял Зуля. Илья Лукашин чувствовал себя отвратительно. Сначала челюсть сломали, ел он теперь через трубочку и головой не мог вращать, а потом ещё в грудь заехали, отчего Зуля всё время хотел кашлять. Но не мог, потому что каждое движение горлом и челюстью вызывало жуткую боль. К обеду его обещали сменить, а до тех пор приходилось терпеть. Высматривать он должен был двух людей — во-первых, человека, который с некоторых пор приезжал во флигель на Генеральной, Коврова, а во-вторых, зазнобу самого Шпули, модистку Мальцеву. Шпуля, он же Борис Михайлович, полчаса втолковывал Илье, что кто-то из них может появиться в любую минуту, и отрывать глаз от подъезда нельзя. У Ильи от этого затекала шея, так что к своим обязанностям наблюдателя Зуля относился халатно, он вставал, прохаживался туда-сюда, и уже два раза сходил в сквер справить нужду.

Молодая девушка присела на другой конец скамьи, развернула вощёную бумагу и достала бутерброд с ветчиной. У незнакомки были короткие тёмные волосы и голубые глаза, а ещё расстёгнутая до неприличия блуза. Зуля, позабыв о двери подъезда, уставился на брюнетку.

— Хотите? — девушка разломила бутерброд пополам, протянула ему.

Илья помотал головой и чуть не заорал от боли, перед глазами запрыгали тёмные пятна с ярким ободком.

— Вам, наверное, больно? — участливо спросила незнакомка.

Зуля чуть было не кивнул, но вовремя спохватился.

— Вам нужно ко врачу.

— Уйди отсюда, пока худо не стало, — прошипел Илья, брюнетка начала его раздражать.

Девушка вздохнула, пробормотала что-то про невоспитанных грубиянов, и ушла, качая бёдрами.

Травин сперва зашёл в третий подъезд, поднялся к чердаку, отмычкой открыл навесной замок, закрывающий лаз, и засунул его в карман. Задвижку поставил так, чтобы она от толчка сверху открылась. Потом вышел на улицу, дождался, пока Кольцова отвлечёт Зулю, и забежал в четвёртый подъезд.

Седьмая квартира встретила его тишиной, только одна дверь в длинном коридоре была распахнута, оттуда доносились звуки патефона. Сергей бы оставил его в покое, но комната любителя музыки примыкала к комнате Разумовского. Он постучал по косяку, шагнул внутрь.

— Товарищ Разумовский?

— Нет, вы ошиблись, гражданин, — невысокий худой человек в военной гимнастёрке стоял у окна, при появлении Травина он обернулся. — Моя фамилия Пушкарь, а Разумовского сейчас нет. В соседнюю дверь постучите.

— Так я стучал, не открывает никто.

Пушкарь внезапно задумался.

— Знаете, товарищ, — сказал он, — интересная вещь. Я Разумовского за последние полгода всего раз или два встречал, товарищ время в разъездах, а комнату на произвол судьбы оставляет. Прямо чертовщина какая-то, люди там иногда появляются посторонние, и ладно бы воры или вели себя шумно, нет, зайдут, чертяки такие, посидят час или два, и уходят. А то и сразу. Раньше не задумывался, но выглядит подозрительно.

— Так и запишем, — Сергей достал из кармана маленькую книжечку в кожаном переплёте, карандаш, для вида поводил грифелем, — значит, будем ставить на правлении жилконторы вопрос о свободных саженях. Может, другие жильцы его знают?