Древний Восток в античной и раннехристианской традиции

Свидетельства античных авторов конца IV в. до н. э. имеют первостепенное значение для всех, кто занимается историей Древней Индии. Связано это со специфическими особенностями самих индийских источников. Дело в том, что первые памятники местной письменности датируются лишь серединой III в. до н. э., и есть основания сомневаться, что во времена Александра индийцы располагали собственной системой письма[9]. Данные греческих писателей на сей счет противоречивы. Можно думать, что на территории бывших персидских сатрапий использовалась письменность кхарошти, сложившаяся на основе арамейской (арамейский был официальным языком ахеменидской канцелярии). Тексты, принадлежавшие к священной литературе вед, заучивались наизусть и передавались от учителя к ученику. Они должны были сохраняться в неизменности и оставаться недоступными для непосвященных. Сакральные ведийские формулы, содержание которых слабо связано с исторической действительностью, не могут иметь надежной датировки. Другой крупный пласт древнеиндийской словесности — эпическая поэзия. В индийской «Махабхарате», как и в эпосе других народов, можно отметить многочисленные анахронизмы, условность повествования, смешение истории с мифом. География «Махабхараты» включает многочисленные элементы реальности, но в целом эпическая картина мира кажется фантастической: материки, плавающие в Океане, космические горы, подземные и небесные обиталища сверхъестественных существ...

И вот в этой непроглядной тьме внезапно озаряется Пенджаб и Синд 327–325 гг. до н. э. — территория, завоеванная македонцами и описанная греческими участниками похода. По разрозненным, часто мелким, деталям удается представить ситуацию в регионе[10]. С известной осторожностью информация спутников Александра может быть использована и при анализе данной эпохи в истории всей северной Индии. Античные авторы — главный (и почти единственный) источник по исторической географии северо-западной Индии в древности. Конечно, остается множество трудностей, связанных как с утерей первоисточников (оригиналов трудов Птолемея, Неарха, Онесикрита, Аристобула), так и с тем, что ландшафт этой части страны сильно изменился за тысячелетия, отделяющие нас от времен знаменитого похода. Однако карта никакого другого района Древней Индии не может быть вычерчена так детально и достоверно, как карта Пенджаба — тех мест, где проходил маршрут войск Александра. Этим мы обязаны греческим писателям.

Своеобразный культ Александра, характерный для некоторых историков прошлого века, заставил одного из них написать, что судьбы Индии зависели от великого македонца. На самом деле все основные индийские государства находились в долине Ганга, куда вовсе не ступала нога греческого солдата. В индийских источниках нет никаких упоминаний об Александре Македонском, нет даже отражения похода в позднейшей легендарной традиции. Очевидно, настоящая Индия просто не заметила появления на ее границах греко-македонской армии. Истинная значимость этого события для судеб страны и ее культуры выявилась лишь с течением веков.

Ближайшие последствия индийского похода заключались в следующем. Греко-македонские правители силой объединили политически разобщенную северо-западную Индию. Уже через несколько лет после смерти Александра, в 317 г. до н. э., гарнизоны чужеземцев покинули Пенджаб и эта обширная, и богатая область приобрела самостоятельность. Более того, она превратилась в плацдарм для борьбы с крупнейшим государством долины Ганга — Магадхой. В конце концов, предводитель антимакедонского движения Чандрагупта, свергнув правившую в Магадхе династию Нандов, стал царем общеиндийской державы Маурьев. Покорение Пенджаба греко-македонскими войсками явилось, таким образом, прологом достижения единства Индии. Территории бассейна Инда и бассейна Ганга впервые стали частями одного государства.

В те же самые годы, когда рождалась держава Маурьев, шел распад грандиозной империи, созданной Александром Македонским. На самых границах Индии оказалось наиболее крупное из эллинистических государств — держава Селевкидов. Отдаленным последствием похода Александра стало начало греко-индийского диалога, продолжавшегося несколько столетий.

Международная обстановка, сложившаяся в конце IV в. до н. э., была исключительно благоприятна для Чандрагупты[11]. Его сосед и мощный соперник Селевк Никатор был озабочен ситуацией на Ближнем Востоке. Отношения с другими диадохами — наследниками Александра — были для него несравненно важнее, чем территориальные споры на далеком и труднодоступном индийском пограничье. По всей видимости, Чандрагупте не стоило больших усилий склонить Селевка к заключению мирного договора, по условиям которого индиец получил обширные области Арахосии (район современного города Кандагара в Афганистане). Греку же в обмен были предложены пятьсот боевых слонов, которые, надо думать, оказались ему полезны в грандиозной битве с другими диадохами при Ипсе в 301 г. до н. э.

Произошло событие необычайно существенное для истории мировых цивилизаций. Дело в том, что на территории Арахосии со времен Александра находились греческие поселения, жители которых заботливо сохраняли традиции и дух эллинской культуры. За четверть века выросло уже новое поколение греков на крайнем востоке эллинистического мира. И вот после мира между Селевком Никатором и Чандрагуптой Маурья греки оказались подданными правителя далекой Магадхи. По словам биографов Александра, великий полководец мечтал дойти до Ганга и завоевать государство «прасиев», или «гангаридов». История рассудила иначе — сами эллины стали частью обширной империи, центр которой находился в городе Паталипутре на Ганге. Именно это общение народов, живших в пределах одной державы, было основой греко-индийского культурного синтеза, характеризующего последующую эпоху.

Возможно, в связи с подготовкой договора в Индию приезжал греческий дипломат Мегасфен. Он долгое время жил при дворе правителя Арахосии Сибиртия и потому считался специалистом в индийских делах. На основе своих отчетов Селевку Мегасфен составил литературное сочинение «Индика», ставшее главным источником информации об Индии в античном мире[12]. «Индика» включала в себя описание природы Индии, в особенности подробно говорилось о слонах — животных, вызывавших всеобщий интерес и к тому же чрезвычайно ценимых в военном деле того времени. Здесь же давалась характеристика индийского общества, административного устройства государства, укреплений стольного города Паталипутры и особенностей придворного быта. Одним словом, труд Мегасфена в точности отвечал обычному плану «посольской сказки», которая требовалась от дипломатов, возвращавшихся из-за рубежа, и была необходима для деятельности внешнеполитического ведомства. Идя навстречу более широкому кругу читателей, Мегасфен не оставил без внимания и ту тему, которая уже звучала в трудах спутников Александра, — о жизни и воззрениях индийских мудрецов.

Мегасфен, естественно, знал труды своих предшественников, но он не имел нужды активно использовать их. Более того, Индия, о которой он писал, не совпадала с той, что была известна спутникам Александра (хотя сам автор «Индики» и не подчеркивает это важное обстоятельство). Посол Селевка пребывал при царском дворе в Паталипутре, на среднем течении Ганга, между тем как писатели более раннего времени даже местоположение этой великой реки представляли неотчетливо. Его основными источниками стали собственные наблюдения, а также информация, полученная от приставленных к нему переводчиков[13]. Ориентируясь на образованную греческую публику, Мегасфен акцентировал внимание на темах, казавшихся актуальными для его современников. Так, например, он сообщает, что в Индии никто не является рабом, а тем более никто из индийцев. Проблемы рабства как института и порабощения эллинов (или, напротив, варваров) живо обсуждались в публицистике IV в. до н. э. Далее, Мегасфен утверждает, будто вся земля в Индии принадлежит царю, а земледельцы в качестве платы за пользование отдают в казну часть урожая. Так же, как по вопросу о рабстве, мнения современных историков о том, в какой мере данные автора соответствуют индийской действительности, расходятся. Однако не подлежит сомнению, что сама тема царской собственности на землю и статуса сидящих на ней «царских людей» в эпоху раннего эллинизма (и особенно в государстве Селевкидов) имела не только академический интерес. Описание далекой Индии имело черты публицистического сочинения.

Особенно пристальное внимание исследователей привлекало то, что сказано Мегасфеном о социальной структуре Индии. Автор утверждает, что индийское общество разделено на семь разрядов, для каждого из которых традиция предписывает определенный род деятельности. Переходить из одного разряда в другой, а также заключать браки с теми, кто по рождению принадлежит к другому разряду, строго запрещено. Речь, безусловно, идет об основных принципах кастового строя. Проблема заключается в том, что сведения грека о каждом из разрядов плохо согласуются с обычными предписаниями санскритских текстов о древних сословно-кастовых категориях — варнах. В таком случае возникает вопрос об источнике информации автора и степени ее достоверности. Представляется вероятным, что в основе данного фрагмента лежат сведения, полученные в результате расспросов. Анализ его может дать неожиданное освещение ранней стадии формирования каст[14]. В то же время приходится учитывать, что сама тема незыблемости социальных градаций и наследственных занятий обсуждалась в греческой литературе издавна, еще со времен Геродота (в его описании египетских порядков), но в особенности была популярна в философской школе, восходящей к Сократу. Мегасфен не мог не знать знаменитый труд Платона «Государство», в котором рисуется утопическое общество, разделенное на разряды философов, воинов и трудового народа.

Безусловно, на собственных наблюдениях основаны сообщения Мегасфена о Паталипутре и царском дворе. Внешний быт индийского двора, с торжественными процессиями, с охраной, состоящей из женщин, с горбунами, карликами и т.п., описан не только живо, но и достоверно — об этом можно судить по позднейшей санскритской литературе. Что же касается размеров индийской столицы и ее укреплений, сведения грека кажутся несколько преувеличенными. Отдельные башни и стены автор, конечно, мог видеть, но о длине всех оборонительных сооружений он, очевидно, узнал от индийцев, которые назвали заведомо ложные или просто условные числа.

Ни в чем так ясно не проявляется различие культур, как в отношении к числу. Мегасфен воспринимает сообщаемые ему сведения буквально, передавая, к примеру, будто всего в Индии проживает 180 народностей. Между тем число 180 является совершенно условным, символическим — да никакому индийцу и в голову не могло прийти на самом деле пересчитывать все народности. Точно так же греческому послу, очевидно, сообщили, что царская власть в стране была основана за шестьдесят (опять круглое число) столетий до начала правления династии Нандов. Мегасфен же был склонен воспринимать подобную информацию как историческую. Присоединив к указанному числу время правления Нандов и срок, прошедший со дня коронации Чандрагупты, он написал, что от первого царя прошло 6040 лет и еще три месяца. «Индика» содержит уникальные сведения, дополняющие и корректирующие данные местных источников. Не менее интересно наблюдать, как индийская действительность преображалась в сознании образованного грека, жившего на рубеже IV и III вв. до н. э.