Энциклопедия творчества Владимира Высоцкого: гражданский аспект

Конфликт поэта и власти

Данная тема в высшей степени многообразна, поскольку реализуется при помощи самых разных образов: тюремно-лагерных, сказочных, спортивных, автомобильных, морских, военных, медицинских и даже музыкальных. Попытаемся охватить всё это многообразие, хотя сделать это, конечно, непросто.

В произведениях раннего, так называемого «блатного», цикла лирический герой Высоцкого выступает в масках заключенного, вора, уголовника и хулигана. Выбор поэтом именно таких масок на данном этапе творчества был обусловлен несколькими причинами.

Во-первых, атмосферой, царившей в стране: «Послевоенные годы. Безотцовщина <…> Жили мы в рабочем, хулиганском районе. Было очень много уголовщины <…> Оттенок уголовный всегда наличествовал. В том числе и на уровне противопоставления себя милиции. Милиция как бы олицетворяла власть»[227]. В последнем предложении из данного фрагмента сформулирован один из главных художественных приемов Высоцкого, и впоследствии мы его подробно рассмотрим.

Об уголовной, «хулиганской» атмосфере 50-х годов прошлого века, связанной в том числе со знаменитой «ворошиловской» амнистией 27 марта 1953 года, которая де-факто была «бериевской», немало говорилось также школьными друзьями Высоцкого: «Я был абсолютно дворовым мальчиком, — вспоминает Игорь Кохановский. — Но с последствиями не спешите, настоящим хулиганом мне стать так и не удалось, хотя весь дворовый блатной мир прошел перед моими глазами. Ведь когда Сталин умер и вышла ворошиловская амнистия, наш двор превратился в настоящую “малину” — с экзотическими ворами, драками и карточными играми, в которые я, кстати, очень любил играть. <…> по амнистии выходили в основном уголовники, и в нашем дворе стали петь блатные песни»[228]; «Блатные жили вокруг нас. На Косой, на Петровке, на Бутырке были всякие столкновения. Мы были за справедливость, хотели навести порядок, потому что были нормальные люди», — говорит Аркадий Свидерский[229].

Вспомним также, что у Высоцкого был двоюродный брат Николай Гордюшин, прошедший сталинские лагеря. О тесном общении Высоцкого с ним рассказала первая жена поэта Иза Жукова: «Около полугода жил у нас племянник Нины Максимовны. Подростком, оставшись сиротой, он попал в колонию, много намыкался и настрадался. Больной туберкулезом, тихий, славный, он нашел в Володе жадного душевного слушателя. Спать его устраивали на кухне, и там по ночам он изливал Володе душу, тихонечко пел тюремные жалостные песни и подарил сделанные из газеты и воска тюремные карты. Потом он получил крохотную комнатку. Был несказанно рад. Нина Максимовна помогала ему налаживать быт, помогала чем могла. Мы ходили к нему в гости на семейные чаепития.

Коля очень любил Володю и пережил его всего на месяц. Умер он в больнице»[230].

А 5 марта 1938 года был арестован дядя Высоцкого по материнской линии Сергей Серегин, который был летчиком и имел звание майора. По словам матери поэта Нины Максимовны: «…Сергей был под следствием два года, один год в заключении где-то на севере, на каких-то озерах… Приговорила его “тройка”, то есть, судили без суда и следствия.

Потом Сережа вернулся, стал восстанавливаться. Все это тянулось, надо было добиться пересмотра дела и так далее… Один его друг помог Сергею устроиться на авиационный завод. Там он работал нормировщиком, еще кем-то… Он же был очень способный. И вдруг начальство вспомнило, что у них работает летчик, и ему дали летать, но уже на грузовых самолетах. А в письмах он мне писал: “Я уверен, что буду летать на боевых самолетах”. Там в Ульяновске он и умер — в 1964-м году…

<…>

Конечно, Володя его знал, и уже потом Володя мне однажды говорит:

— Мам, расскажи про дядю Сережу…

— Ну что я тебе расскажу?.. Зачем это?

— A-а, боишься, у меня же жена иностранка!

— Ничего я не боюсь, это она этого боится…

Ну а в те времена, конечно, Володя был мальчиком… Но я помню, что он очень переживал, когда Сергей умер… Сережа в последние годы жил в Ульяновске и приезжал к нам в Москву. Последний раз он приехал — уже такой худой был — обошел всех своих родных и знакомых, как будто что-то предчувствовал. В Москве он был в сентябре, в декабре заболел, а в марте умер… Ведь на севере, в лагере, он такое пережил… Хвою ел, ягоды собирал, болел, в больнице лежал. Говорил там:

— Сестрички, не дадите мне таблетку, чтобы вылечится от тюрьмы?..

<…>

Когда он вернулся, ему в Москве нельзя было жить. И он прятался у меня, смотрел из-за занавесок — не идет ли милиция. Всё было очень строго, милиция всё проверяла. <.. >

Он мне рассказывал про пересыльную тюрьму. Туда сгоняли тысячи людей, и они стояли вот так — впритирку. То есть люди не могли ни сесть, ни даже упасть. И вот они — несчастные и голодные, иногда умирали стоя. А когда кого-нибудь вызывали, была жуткая давка, и в этой давке тоже погибали люди! И в этой толпе они, изможденные, придумали такой полуприсед, чтобы хоть немножко отдохнуть»[231].

В заключении Сергей Серегин подвергался самым настоящим пыткам, которые для того времени были нормой: «Безо всяких объяснений его жестоко пытали на допросах, выбивали сведения, порочащие наркома обороны С.К. Тимошенко и других военачальников, припоминали ему Алксниса и Тухачевского, ломали о него стулья, прижигали калеными прутьями, повредили Сергею ноги. <…>

5-го марта 1941 г., в связи с нехваткой авиаспециалистов, Серегина С.М. так же неожиданно освободили, вручив предписание о направлении в г. Ульяновск. На короткое время заехал в Москву повидаться с родными. <…> Вернулся он совсем другим человеком, пройдя душевные и физические пытки на следствии и в лагерях. Даже во сне Сергея мучило пережитое, и он кричал: “…Зачем вы калечите советских летчиков!?”»[232]

24 октября 1967 года — уже посмертно — Сергей Серегин был реабилитирован военным трибуналом Прикарпатского военного округа[233][234].

Однако тюремные реалии вошли в жизнь Высоцкого не только через судьбы родственников. В первой половине 1950-х рядом со школой, в которой он учился, находилась тюрьма: «У нас была мужская школа, — рассказывал Аркадий Свидерский, — а рядом — 187-я, женская. <…> А рядом была тюрьма. <…> Там были взрослые заключенные. Мы бросали им через ограждения хлеб, сигареты — всё, что могли..»8

При этом Высоцкого интересовали не только советские тюрьмы, но и дореволюционные. В данном отношении показательны воспоминания Инны Кочарян — вдовы режиссера Левона Кочаряна: «Мой отец — Александр Львович Крижевский, 1889 года рождения, 15 мая (по новому стилю). Володя, раскрыв рот, слушал редкие рассказы отца о гражданской войне, о каторге, об Александровском централе. Он очень любил эти рассказы, и еще мальчиком иногда приставал: “Дядя Саша, расскажите…”.

<…>

До революции папа был приговорен к высшей мере, а в 1913 году смертную казнь ему заменили каторжными работами — в связи с 300-летием дома Романовых. Папа был участником определенных событий, коль скоро его приговорили к повешению. Он мог рассказывать Володе об этом.

Мы получали журнал “Ссылка и каторга”[235] — очень интересный, он выходил года до 1935-го. Папа носил значок: “Общество бывших политкаторжан и ссыльных поселенцев”. Когда он однажды уехал, Володя буквально вымолил у меня этот значок на два дня — поносить. Ему очень хотелось прицепить его на лацкан. Я сопротивлялась: “Ты с ума сошел. Вдруг тебя разденут!” Но Володя поклялся мне, что не потеряет, и два дня ходил с этим значком. Когда он его вернул, то сказал: “Я все эти два дня боялся, что с меня снимут пиджак”. Это было в 1959-м…»[236][237].

Кроме того, по словам коллекционера записей музыкального андерграунда СССР Рудольфа Фукса: «Известно, что в молодости к нему попало несколько тетрадей с настоящими лагерными и тюремными песнями, и он, основательно изучив их, стал петь эти песни для своих друзей, таких же начинающих актеров. Исполнял их Высоцкий и на студенческих капустниках, вот тогда-то они впервые и попали на магнитофонную пленку»".

Причем многие тюремные песни Высоцкий узнал от своего брата Николая Гордюшина. Об этом рассказал Михаил Яковлев: «Хорошо помню Николая, двоюродного брата Володи Высоцкого… И вот однажды Николай появляется у нас, появляется после сталинских лагерей. А попал он туда, кажется, за то, что с голоду украл буханку хлеба… В лагере заболел туберкулезом… Я помню, как он уезжал из Москвы — здоровый, ухоженный ребенок, — а вернулся, по существу, инвалидом…

И вот мы втроем — Володя, Коля и я — иногда сидели до утра: Коля рассказывал нам про лагерную жизнь, пел тюремные песни… Я глубоко убежден, что это оказало влияние на первые песни Высоцкого — так называемые блатные»[238].

Данная версия подтверждается свидетельством Всеволода Абдулова, познакомившегося с Высоцким в июне 1960 года: «Свою первую песню Володя написал осенью 60-го. Помню, появился в квартире на 3-й Мещанской племянник мамы Нины Максимовны, откуда-то из Сибири приехал — он там отсиживал срок. И они с Володей “схлестнулись” дней на десять. Застолья, невероятные рассказы. После чего Володя разразился первым блоком уличных песен»[239].

Впоследствии, в июне 1976 года, Высоцкий выступит с концертом перед старателями иркутской артели «Лена»: «Он поздоровался и заговорил с нами. Рассказал, что давно собирался посетить эти места, где его двоюродный брат Николай сидел в Бодайбинских лагерях, где проводились Ленские расстрелы»[240].

Другим источником информации о советских лагерях был знаменитый вор в законе Миша Ястреб. О его общении с Высоцким известно от вышеупомянутой Инны Кочарян: «Мишаня Ястреб — легендарная личность. Уголовник — причем настоящий уголовник, с которым Лёва и Юлик Семенов познакомились, когда учились в Институте востоковедения, где-то на улице Горького или в саду Баумана. <.. > Когда Миша у нас бывал, Володя открыв рот слушал его рассказы. Володя ведь сроду настоящих уголовников не видел. Хоть он и писал о них, но их не видел. У нас на Малююшенке были какие-то воришки, которые голубей воровали, но настоящего уголовника, прошедшего лагерь, Володя в лице Ястреба увидел впервые.

Миша периодически появлялся у нас дома с 1958 года. Как только Лёва появился у меня в доме — появился и Миша. Но не так уж часто он у нас вообще бывал. <…>

Я помню, как Миша плакал над “Охотой на волков”. Не просто плакал, а рыдал. Володи при этом не было. Когда я Володе рассказала, он был просто счастлив. Оценка такого человека была ему очень дорога — Миша прошел Магадан и Норильск и вообще повидал немало»[241].

И, наконец, еще один источник информации о блатном мире — дружба с Анатолием Утевским, который, будучи студентом четвертого курса юрфака МГУ, проходил практику в Московском уголовном розыске на Петровке, 38: «Володя попросил меня показать ему, что и как делается. Он любил рыться в моих учебниках, читать конспекты — так сказать, проявлял интерес. Когда появилась возможность брать его с собой на обыски, допросы, “выемки”, Володя впервые увидел настоящий уголовный мир, стал понимать неоднозначную психологию этих людей. И многие его песни, по-моему, навеяны именно этими впечатлениями»[242].